Тяжелый год выпал на долю Халназара. Сначала появилась в доме невестка-фаланга. Потом свергли царя. Артык смешал имя бая с грязью, а те, кого Халназар считал бездельниками, дармоедами, растащили тысячи батманов зерна. И в довершение всего — сбежала жена! Как перенести этот новый позор? Ведь не животное он, не собака какая-нибудь, которая огрызнется и уйдет, когда ее побьют. Нанесено смертельное оскорбление, затронута честь. И кем — подумать только! Рабыней, которая была куплена за чувал ячменя, и безродным Мавы, который у семи дверей не находил себе пристанища! Что же делать, чтобы смыть с себя этот позор? Преследовать, найти, вернуть? Но где прежние джигиты, которых можно было пустить по следу? Где верные защитники — волостной Ходжамурад, арчин Бабахан? Призвать сыновей защищать честь отца, самому сесть на коня... Ну, хорошо, нападешь на след, погонишься, а вдруг след приведет опять к Эзиз-хану? Ведь достаточно Мавы, по примеру Артыка, стать нукером Эзиз-хана, чтобы получить у него защиту.

Был уже полдень. Халназар все сидел на ковре перед пиалой давно остывшего чая и думал: «С таким позором как показаться на людях? Каждый может назвать малодушным и недостойным, каждый может плюнуть в лицо. Чем жить опозоренным, лучше умереть с честью».

Халназар взял в руки недавно купленный револьвер, проверил пули в барабане, взвел курок. Руки его дрожали, глаза округлились, губы задергались. Подавив колебания, он приставил дуло к груди и зажмурил глаза. Но сердце вдруг так сильно забилось, что он невольно открыл глаза, повел вокруг себя блуждающим взглядом. Солнечный луч, падая через отверстие в крыше, играл на прекрасных узорах ковра. Это легкое колебание солнечных бликов, эта игра красок словно говорили Халназару: «Ты глуп. Кто же добровольно спешит в могилу, отказываясь от радостей жизни? Что для тебя честь и почет, если сам ты станешь пищей червей и от всего твоего большого тела, от живого лица и глаз не останется ничего? Ведь ты не дурак. Образумься, пока не поздно!» Халназар облегченно вздохнул. Как хорошо, что дышит грудь, что дыхание согревает тело! И он содрогнулся от мысли о черной могиле, о судьях с их огненными колесницами. Револьвер со взведенным курком медленно опустился на подушку. До слуха Халназара донеслись знакомые звуки... Вот заржал Мелекуш, вот звонко засмеялась маленькая дочка... Почувствовав снова вкус к жизни, Халназар сказал себе: «Я и на самом деле глуп. Умирать из-за какой-то мехинки! Да разве она была для меня женой, разве я жил с ней? Я купил ее как рабыню, — ну и пусть она будет платой Мавы за его пятилетний труд. А в народе поговорят да перестанут! Пусть меня назовут трусом, но я буду жить. Стиснув зубы, как-нибудь переживу пять дней. Пройдет и это!..»

Надев теплый халат, он вышел из кибитки и сразу встретился глазами с невесткой-фалангой. Глаза Халназара говорили: «Ах ты, проклятая! С тех пор как твоя поганая нога, соленое копыто, переступила порог моего дома, на мою голову посыпалось несчастье за несчастьем. Ты — злой дух, не человек! О, если б мне избавиться от тебя!» А глаза Атайры-гелин, словно понимавшей мысли Халназара, также злобно глядели на бая. В этот миг ей вспомнилось, как Халназар в первые дни после тоя ругал Баллы: «Не мужчина ты, раз не справишься с одной женщиной!»

— Что ж, — заговорила она с ехидной усмешкой, — и ты, видать, ни на что не годен? Раз не мог справиться со своей рабыней, бесчестье в бороду не упрячешь. Если хватит мужества — пойди догони их! — И она указала рукой в сторону города.

И тут Халназару действительно пришлось стиснуть зубы...

А в это время Мавы и Мехинли с помощью Ашира устраивались на новом месте в городе.

Незадолго до этого Ашир записался в Красную гвардию и получил оружие. В городе он оказался единственным человеком, которого знали Мавы и Мехинли. По его рекомендации Мавы тоже вступил в Красную гвардию. Чернышев помог достать молодоженам небольшую комнату, а спустя несколько дней Ашир до-ставил Мавы его долю халназаровской пшеницы. И Мехинли впервые в жизни почувствовала себя настоящей хозяйкой. У нее теперь есть свой угол, постель, посуда. Много ли, мало ли, а в кооперативе дают и масло, и чай, и даже сахар. Немало у нее и вещей, которые она, готовясь к бегству, сумела припрятать. И никто теперь не ругает ее, не бьет, не называет позорным именем рабыни-мехинки. Она по-прежнему — Майса, молодой побег ячменя, наполненный зерном колос, который распустил свои колючие усики. Нет, она теперь уже не та мехинка, над которой в ряду халназаровских кибиток каждый мог поиздеваться. Какое блаженство! Кто дал эту радость Майсе? «Это не Атайры-гелин? Нет. Это не те, что свергли царя? Нет. Не Ашир? Нет. Мавы? Не один он, — думала она и вдруг решила: — Я сама этого добилась! В нынешней новой жизни это оказалось уж не таким трудным делом».

А Мавы, видя, как расцветает Майса, только приговаривал:

— Моя Майса! Ты моя теперь, моя! Ты дала мне эту радостную жизнь. Ты и советская власть!

Услышав о том, что Мавы и Мехинли сбежали от Халназара в город, Артык пошел поздравить молодоженов. По пути ему встретился Молла Дурды. Вид у него был подавленный. Артык внимательно взглянул ему в лицо и спросил:

— Что это с тобой? Почему такой невеселый?

Дурды, сдержанный и замкнутый в обращении с людьми, откровенно признался Артыку.

— Человек должен шагать в ногу с жизнью, — невесело проговорил он. — А жизнь идет не так, как мне хочется. Не нравится мне, как ведут себя люди.

— Это почему же? Люди везде разные. Даже в этом нашем городишке два стана. И ни один тебе не по нраву?

— Нет.

— Разве ты не мусульманин?

— Такое мусульманство, какое исповедует Эзиз-хан, мне не по сердцу.

Артык вспомнил, что Молла Дурды когда-то был частым гостем Ивана, и усмехнулся:

— Если так... иди к узкоштанникам.

— К хромому мирзе? Я и раньше без отвращения видеть его не мог.

— Так чего же ты хочешь?

— Я хочу справедливости, правды, провозвестником которой является революция.

— И ты думаешь, что тебе принесут ее и сунут в рот? Готовой пищи не бывает.

— Понимаю и это...

— Нет, Дурды, я вижу, ты этого не понимаешь. Если б понимал, не шатался бы между двумя лагерями. Когда-то я готов был преклониться перед тобой. А теперь чувствую, что я сильнее тебя. У меня есть цель, я знаю, за что нужно бороться. Некогда ты давал мне советы, теперь я тебе посоветую: брось свои колебания и приходи к нам.

— К вам?

— А что — не доверяешь?

— С тобой могу быть заодно, но Эзизу не верю. — Не веришь и тому, что он сейчас Делает?

— Итеперь не верю, а как подумаю о том, кем он станет в будущем, — страшно становится.

— Дурды, я себя тоже не считаю слепцом, которому нужен поводырь. Мы с Эзизом не узами крови связаны. Сделай он не по-моему, — я найду другую дорогу.

— Не знаю...

— Вот это мне и не нравится в тебе, что ты не знаешь... куда идти.

Дурды промолчал, а когда Артык вновь спросил его, что он думает делать, уклончиво ответил:

— Посмотрим, посмотрим... Пока ничего решить нельзя...

Когда Артык, разыскав квартиру молодоженов, вошел к ним, Майса сидела одна: Мавы куда-то вышел, но должен был скоро вернуться. Артык сердечно поздравил Майсу и весело заговорил с нею. Он видел, что она счастлива со своим Мавы, но это счастье казалось ему каким-то ненастоящим. Впрочем, вспомнив о жизни, которая осталась у них позади, он одобрил их шаг. Обижало его только то, что Мавы пришел не к нему, а к Аширу и Куллыхану.

В этот момент к молодоженам зашел и Ашир. Некоторое время беседа велась в шутливом тоне, но скоро перешла в словесную перепалку между друзьями. Артык был недоволен тем, что Ашир связался с Куллы-ханом, а Ашир корил друга тем, что тот служит Эзиз-хану, а не народу. Они пытались объясниться, и каждый, оправдываясь, защищал себя и винил другого. Спор между ними напоминал драку слепых, которые бросались камнями. Потом они разгорячились до того, что уж еле владели собой. Артык вскочил и хотел уйти, но Ашир преградил ему путь. Оба с минуту стояли друг против друга, молча сжимая кулаки и обмениваясь гневными взглядами. Недавние друзья теперь были похожи на смертельных врагов. Майса испуганно смотрела на них и думала: «Что это с ними сталось? Мы как будто достигли желанного, а они готовы убить друг друга. А ведь такими друзьями были с самого детства, каждый не поколебался бы жизнь за друга отдать. Что это вдруг с ними случилось? Чего они не поделили?» Не зная, что делать, как помирить друзей, она с надеждой поглядывала на дверь: «Ах, хоть бы поскорее пришел Мавы!»