И только она так подумала, как дверь открылась и вошел Мавы. Артык вяло ответил на его приветствие, а поздравить и совсем забыл.

Майса стала что-.то шептать на ухо мужу, который ничего не мог понять, а в это время ссора продолжалась:

— Артык, — говорил Ашир, — ты не уйдешь отсюда, пока не решишь этот вопрос!

— Нам не о чем больше говорить! — хриплым голосом ответил Артык.

— Нет, ты так не уйдешь отсюда! Или ты застрелишь меня, или же я...

— Это было бы трусостью! Вот встретимся на широком поле — тогда и сразимся, как подобает отважным.

— Хорошо, дружба между нами кончена!

Артык, не отвечая, отстранил Ашира рукой и стремительно вышел.

Глава восемнадцатая

Торжества, учиненные Эзизом в Теджене, были своеобразным смотром сил, готовых стать под знамена буржуазно-националистической контрреволюции. Смотр этот показал Эзизу, что он может рассчитывать на поддержку со стороны пестрого туркменского населения, которое в Теджене состояло главным образом из базарных торговцев, кустарей, аробщиков и скопившихся здесь в эту тяжелую зиму голодных дейхан. Но главарь местного антисоветского движения видел также, что немало туркмен относится к нему безразлично или выжидательно. Знал он и о том, что значение совета как органа рабоче-крестьянской власти растет не только в городе, но и в ауле. Терпеливый и настойчивый Чернышев сумел привлечь уже немало людей, готовых до конца идти с ним в борьбе за права и счастье обездоленных. Вырванные событиями последних лет из родных аулов, повидавшие жизнь дейхане, вроде Ашира, или вчерашние рабы, как Мавы и Мехинли, становились преданнейшими сторонниками советской власти. Тедженский отряд Красной гвардии мог стать серьезной силой — все это понимал Эзиз. Но, готовясь к прыжку, он вынужден был ждать благоприятного момента и помощи, которую обещал Нияз-бек.

Ясно представлял себе нарастающую угрозу и Чернышев. Контрреволюция в Туркестане поднимала голову. Отрезанная белогвардейскими казачьими частями Дутова от революционных центров России, Средняя Азия стала предметом особых вожделений для всех темных антисоветских сил. Буржуазные националисты «Кокандской автономии», закаспийские эсеры и белогвардейцы, казачьи части, возвращавшиеся из Ирана, феодалы разбойничьих ханств вроде Джунаида и главари контрреволюционных отрядов типа Иргаш-бая, Аллаяр-хана и Эзиза — вся эта нечисть оживала, строила козни против советской власти, темной тучей нависала над Туркестаном. Все эти контрреволюционные силы Направляла рука опытного империалиста, мастера колониальных захватов и разжигания национальной вражды. Теджен представлял кипящий котел, и малочисленным представителям нового строя приходилось принимать самостоятельные решения перед лицом угрозы, нависшей над всем Туркестаном. Ташкентский ревком был занят подавлением контрреволюционных выступлений в восточных пределах края; на поддержку Ашхабадского областного совета — Чернышов это чувствовал — рассчитывать было трудно.

Между тем с каждым днем положение в городе становилось все более напряженным. Чернышов понимал, что надо было как можно скорее разоружить Эзиза. Но для проведения операции требовались значительно большие силы, чем те, которыми располагал Тедженский совет. К тому же Чернышов все меньше доверял Куллыхану. Обстановка требовала от Чернышева немедленных действий, и он решил лично отправиться в Ашхабад, чтобы добиться помощи или хотя бы выяснить позицию областного совета.

Обратиться за помощью в Ашхабад решил и Эзиз. Но, считая ниже своего достоинства лично ехать на поклон к Нияз-беку, он направил туда Артыка с письмом, составленным Мадыр-Ишаном. В результате некоторых размышлений Эзиз пришел к выводу, что ему, как хану, приличествует разговаривать с национальным комитетом через представителя в звании не выше сотника.

Так случилось, что Артык оказался в одном поезде с Чернышевым. Завидя старого друга, Артык бросился было к нему навстречу, но смутное движение души остановило его: ведь он ехал, чтобы получить помощь для Эзиза против Ивана! В эту минуту Артык впервые остро почувствовал, как далеко зашел он, присоединившись к Эзизу. Пользуясь тем, что Иван Тимофеевич не заметил его, он забился в один из вагонов и не покидал его до прибытия поезда в Ашхабад.

Один из ашхабадских дворов, в который вошел Артык, был обнесен с улицы решетчатой изгородью. Сразу за нею начинался сад; здесь густо стояли абрикосы, яблони, груши, сливы, персики и даже гранат. За ними в несколько рядов тянулись кусты винограда. Широкая дорожка, выложенная кирпичом, была сплошь оплетена с обеих сторон виноградными лозами. Она шла от ворот к дому и огибала небольшой бассейн в форме сердца. Из поднятого клюва зеленоголовой каменной утки, стоявшей посреди бассейна, прыскал фонтан, и блестящие капли воды бисером рассыпались вокруг. За бассейном стоял высокий белый дом с широкой верандой. Весной приятно было сидеть на этой веранде или, спустившись к бассейну, прогуливаться по тенистому саду под переливчатое пение птиц. Но сейчас двор, фонтан, виноградник и деревья были покрыты снегом. Солнце едва проглядывало сквозь тяжелые серые тучи. На дворе и в саду никого не было, только воробьи, с оглядкой прыгая по расчищенной дорожке, нарушали унылую тишину задорным чириканьем.

Ничто не могло рассеять грустных мыслей Артыка. Он уклонился от встречи с Иваном, и это было похоже на бегство. Из подавленного настроения его вывела только приветливая улыбка Нияз-бека, который встретил его как старого знакомого. Нияз-бек занимал в доме лишь одну скромно обставленную комнату; семья его жила в ауле.

Слуга подал чай. Нияз-бек хотел произвести хорошее впечатление на своего гостя, видя в нем представителя тех самых дейханских масс, которые важно было привлечь на свою сторону. Подчеркнуто соблюдая обычаи, он долго расспрашивал Артыка о житье-бытье, о здоровье его семьи, о хозяйстве и скоте. Деловой разговор начался, когда Артык вручил Нияз-беку письмо Эзиз-хана. Тому не терпелось узнать, когда Нияз-бек собирается в Теджен, что думает о хромом мирзе, что собирается делать. Но беседа на этот раз длилась недолго. Вошедший слуга доложил о приходе нового гостя.

Наружный вид и манеры неизвестного изобличали в нем городского человека. Не в пример Артыку, который вошел в комнату в верхней одежде, незнакомец в прихожей снял с себя крытую дорогим сукном шубу на куньем меху и мерлушковую кавказскую шапку. Оставшись в коричневом, хорошо сшитом костюме, плотно облегавшем его высокую, крепкую фигуру, гость вошел в комнату. Нияз-бек с любопытством смотрел на него, но узнать не мог. С первой же минуты ему стало ясно, что он не встречал в Ашхабаде этого человека, но пытливые глаза его сразу же отметили в странном госте какую-то неестественность. «Это не простой человек, — подумал Нияз-бек, ничем, однако, не выдавая своего подозрения и удивления. — Кто же подослал его и с какими целями?» Но Артыку показалось, что этого неожиданного гостя, только в ином обличье, он где-то встречал, и не так давно. Бросались в глаза его крупные ровные зубы, похожие на зерна поджаренной кукурузы, сверкавшие на загорелом лице, останавливали внимание также черные закрученные усы и глаза, которые ни минуты не оставались в покое. Окинув острым взглядом комнату, гость чуть задержал глаза на Артыке, затем почтительно поздоровался с хозяином.

Нияз-бек, вежливо ответив на приветствие, пригласил гостя сесть, задал несколько обычных вопросов, затем прямо спросил, зачем он пожаловал. Гость немного замялся и, бросив взгляд на Артыка, дал понять, что он предпочел бы вести беседу наедине.

— Я пришел... открыть вам свое сердце.

Нияз-бек понял его желание, но не захотел сразу же идти навстречу странному гостю.

— Уважаемый гость, — ответил он, полуприкрыв глаза, — наш туркменский народ не любит ничего скрытного.

— Понимаю, хороший обычай. Я — турок...

Теперь Артык не сомневался, что узнал гостя Нияз-бека, — он видел его у Эзиза. Он понял, что его присутствие мешает, и попросил разрешения уйти, сославшись на дела.