— Понял, Эзиз-хан, понял! Спасибо!..

Халназар вышел от Эзиза повеселевшим. В этот день Артык больше не встречался с ним. А позже Халназар старался держаться так, словно между ними никогда ничего не было.

Глава шестнадцатая

Многочисленные враги молодой советской власти использовали каждое затруднение на ее пути. Они искали друг друга внутри страны, чтобы объединиться и нанести смертельный удар новому строю. Они спешили стать на службу к внешним врагам, чтобы по их указке срывать все мероприятия Советов, направленные к облегчению тяжелого положения рабочих и беднейших крестьян. Они открывали новые фронты, наносили удары в спину исподтишка, пытались задушить народную революцию голодом и террором. Особенно широко и активно они развертывали свою деятельность на окраинах.

Декабрь месяц тысяча девятьсот семнадцатого года ознаменовался в Средней Азии новым событием, взволновавшим всех мусульман: в городе Коканде был назначен национальный съезд представителей туркестанских народов, исповедовавших ислам. Съезд этот был организован баями, фабрикантами, оптовиками хлебной и хлопковой торговли, скупщиками скота и каракуля. Характер съезда и его откровенное устремление за советские рубежи были совершенно ясны, но даже не все его устроители знали, чья рука из-за рубежа направляла все дело, завязывала-узлы, плела путы заговора против молодой Республики Советов.

Специальным поездом из Ашхабада выехали на Кокандский съезд и представители туркменской буржуазии. Салон-вагон в середине поезда был украшен снаружи текинскими коврами. Когда поезд остановился в Теджене, из этого вагона вышел худощавый человек среднего роста в хорошо сшитом шелковом красном халате и белой папахе из тончайшей шленки. Из-под папахи выбивалась густая прядь слегка поседевших волос. На плечах у него были золотые погоны, на поясном ремне висела в серебряных ножнах сабля. Это был офицер царской службы Нияз-бек, возглавлявший Ашхабадскую делегацию. Сопровождавшие поезд рослые нукеры, также одетые в красные халаты и белые папахи, звали его «баяром».

Нияз-бек, точно кого-то поджидая, огляделся по сторонам. Тем временем на перроне в сопровождении своих нукеров появился Эзиз-хан в светлом халате из верблюжьей шерсти. Завидев еще издали его рослую фигуру, Нияз-бек направился ему навстречу, дружески поздоровался и пригласил к себе в вагон. Заочно они уже были друзьями, а встретившись, понравились друг другу с первого взгляда.

Молодые джигиты, которых вывел Эзиз для встречи Нияз-бека, в своих черных папахах и поношенной одежде выглядели более чем скромно по сравнению с нарядными нукерами из Ашхабада. Но опытный глаз Нияз-бека сразу отметил, что в качестве боевой силы каждый из них стоит дюжины ашхабадцев. Особенно внушительное впечатление произвел на него Артык с его гордым, мужественным взглядом. И Нияз-бек откровенно высказал Эзизу свое восхищение им, как только они вошли в салон-вагон.

За обедом, не решаясь предложить Эзизу запрещенных мусульманским законом спиртных напитков, Нияз-бек угощал его лимонадом. Эзиз, впервые на своем веку очутившийся в салон-вагоне, с изумлением рассматривал бархатную мебель и зеркала, столовое серебро и хрусталь, поражаясь широкому образу жизни и роскоши, которой окружил себя Нияз-бек. «Эти люди знают, как жить, — одобрительно подумал он, — они берут от жизни все, что можно... И правильно делают».

На вопрос Нияз-бека о положении в Теджене Эзиз ответил, что намерен в ближайшие дни разделаться с красногвардейским отрядом. Нияз-бек, однако, посоветовал ему не торопиться с этим.

— Эзиз-хан, — сказал он, — благополучие туркменского народа — в постепенном движении. Повремени, есть дела и поважнее. На обратном пути из Коканда я обязательно задержусь в Теджене. Тогда мы скроим огненный халат и твоему Чернышову и всем, кому нужно.

В осторожной беседе каждый старался, не раскрывая собственных планов, выяснить намерения другого. Глядя на Эзиза, Нияз-бек решал: «Надо его обязательно прибрать к рукам. С такими, как этот, мы быстро утвердим свою власть не только в Туркмении, но во всем Туркестане». А Эзиз в свою очередь думал: «Хотя этот Нияз-бек из узкоштанников, но он мне нравится. С таким баяром надо быть в дружбе. А когда я крепко встану на ноги, все они, в том числе и Нияз-бек, станут игрушкой в моих руках...» Оба говорили о дружбе, но, подобно тому как мышь тянет в поле, а лягушка в болото, один мечтал занять крупный государственный пост в будущем «автономном Туркестане», другой думал о собственном ханстве.

Эзиз присоединил к ашхабадской делегации в качестве своего представителя Мадыр-Ишана, и на этом свидание с Нияз-беком закончилось.

На съезде автономистов в Коканде собрались буржуазные националисты со всего Туркестана. Во всех выступлениях говорилось главным образом о борьбе с советской властью. В результате съездом была объявлена автономия Туркестана и сформировано контрреволюционное правительство. День рождения пророка Мухаммеда, двадцать шестое декабря, Кокандский съезд буржуазных автономистов объявил «днем автономии», днем смотра своих сил.

Председатель новоявленного правительства на первом же заседании своего кабинета дал понять, что одна крупнейшая держава обещала оказать поддержку независимому от России автономному государству в Средней Азии материальными средствами и войсками. Заводчики, баи и офицеры-белогвардейцы тотчас же приступили к формированию воинских частей. Первым главарем контрреволюционных сил «Кокандской автономии» стал Иргаш-бай, сколотивший банду самых отчаянных головорезов.

Накануне «дня автономии», как только стало известно, что Эзиз готовится отметить этот день, в городском совете состоялось экстренное совещание. Кроме членов совета, Чернышев вызвал на это совещание и начальника штаба Красной гвардии Келёвхана.

Вместе с Келёвханом в кабинет председателя вошел высокий, смуглый детина, не то помощник его, не то ординарец. Это был странный человек. Как только он вошел, его черные глаза беспокойно забегали по кабинету, и было в этом бегающем взгляде что-то безумное. Это впечатление усиливалось еще тем, что никакой мысли не отражалось на гладком и смуглом, точно медном, лице этого человека и в его пустых черных глазах.

Келёвхан звал его Ата-Дяли (Дяли — безумец), и для этого были все основания. Ата задевал кого хотел и всегда нагло смеялся, а его бесноватые глаза говорили, что для него ничего не стоит и убить человека. Усевшись на свободный стул рядом со своим начальником, Ата-Дяли подкрутил усы с таким видом, который показывал, что он считает себя удальцом. Но Келёвхан, должно быть, держал его при себе по другим соображениям: похвали да поощри такого человека — и он будет твоим.

Открыв совещание, Иван Чернышов обрисовал создавшуюся в городе обстановку и сказал:

— По-моему, завтра не нужно выводить красногвардейцев на улицу. Эзиз, по всей вероятности, ограничится мирной демонстрацией. Но на всякий случай следует держать красногвардейцев в боевой готовности, и члены штаба должны быть на своих местах.

Один из членов совета возразил:

— Вряд ли Эзиз проведет этот «праздник» без крови. Поэтому придется на кровь ответить кровью.

Куллыхан поставил вопрос еще более решительно:

— С Эзизом надо покончить в эту же ночь!

Чернышов попытался убедить не согласных с его предложением. Он понимал, что Красная гвардия в Теджене и численно, и по боевым качествам значительно уступает нукерам Эзиза. Решительные действия против Эзиза он рассчитывал начать в тот день, когда прибудет обещанная помощь из Ашхабада. Но Куллыхан не хотел слушать никаких доводов.

— Я — комиссар! — кричал он. — И будет согласен совет или нет, но я сегодня же на рассвете рассчитаюсь с Эзизом! Я превращу его праздник в день скорби!

— Куллыхан, если ты комиссар, то я — начальник штаба, — заявил Келёвхан. — То, что ты сказал, сходится с моими намерениями. Нечего дожидаться рассвета, — нападем сейчас.

Слова Келёвхана не имели большого значения, но упрямство Куллыхана начинало раздражать Ивана Тимофеевича.