Радзинский:
«Так началась третья ссылка… 29 декабря 1910 года он (Коба. — Л. Ж.) опять поселился в доме Григорова, но прожил там на этот раз недолго. Вряд ли ему было там плохо — иначе бы он не поселился во второй раз. Скорее, сыграло свою роль нечто другое… 10 января 1911 года Коба переселяется в дом Матрены Прокопьевны Кузаковой, молодой вдовы…».
Дальше Радзинский предоставляет своему драматургическому сознанию полную свободу и заполняет рассказ о пребывании Кобы в Сольвычегодске пошлятиной вперемешку с похабщиной. Не смог архивник удержаться в рамках приличий. А как тут избежать пошлости существу с такой как бы нравственностью? Молодой революционер на постое у красивой вдовы — это ж какой простор для вымысла!
Радзинский:
«Ссылка Кобы закончилась, и с нею житье в шумном доме Кузаковой, где бегали многочисленные дети (как утверждали злые языки, весьма напоминавшие ее прежних ссыльных постояльцев). Не имея права выехать в столицу, Коба выбирает для жительства Вологду. Все это время Ленин помнит о верном удалом грузине, нетерпеливо зовет его. Об этом Коба пишет сам в письме, перлюстрированном полицией: „Ильич и К° зазывают в один из двух центров (т. е. в Москву и Петербург. — 3. Р.) до окончания срока. Мне же хотелось бы отбыть срок, чтобы легально с большим размахом приняться за дело, но если нужда острая, то, конечно, снимусь“. И опять странность. Почему этот великий конспиратор так странно доверчив? Как он мог забыть, что полиция перлюстрирует письма?»
Надо же, какой образованный у нас архивариус — знает слово «перлюстрация»! И как умело его использует! Вопросы вот только задает себе и читателям не очень умные. То есть умные, конечно, но… не очень. Какие-то драматические вопросы.
Предположим, что Коба отправил упомянутое Радзинским письмо Бобровскому, своему знакомому по работе на Кавказе, императорской почтой.
Что же такого написал в письме Коба, что следовало непременно держать в тайне от полиции? Что он принял решение добросовестно отсидеть весь срок ссылки? Что он, Коба, является членом РСДРП? Жаль, что архивник не рассказал, как выглядит конверте марками, который позволил ему сделать вывод о наглой «перлюстрации» письма Кобы царским режимом…
Ровно через неделю Коба отправляет письмо в ЦК партии, которое начинается словами:
«Товарищ Семен! Вчера я получил от товарищей ваше письмо… В ссылке имеется порядочная публика, и было бы очень хорошо снабжать ее периодическими нелегальными изданиями…».
Странно и загадочно, что Коба получал и отправлял письма через «товарищей», цинично игнорируя услуги царского почтового департамента. И снабжение ссыльных «нелегальными изданиями» тоже взвалил на плечи этих «товарищей»! А как было бы удобно ссыльным революционерам приходить на почту и регулярно получать по подписке решения конференций, съездов революционных организаций социал-демократов, социалистов-революционеров, анархистов и др.
Радзинский:
«Вскоре в Департамент полиции пошло сообщение: „Как можно полагать, кавказец (так полиция именует Кобу. — Э. Р.) в скором времени выедет в Петербург или в Москву для свидания с тамошними представителями организации и будет сопровождаться наблюдением… Явилось бы лучшим производство обыска и арест его нынче же в Вологде“.
Но… никакого ареста! Руководство Департамента будто не слышит и никак не реагирует!.. Следует новое донесение: „В 3.45 кавказец пришел на вокзал с вещами… вошел в вагон третьего класса в поезд, отходящий на Санкт-Петербург… Кавказец с означенным поездом уехал в Петербург“. И никакой попытки его задержать! Но почему?»
Здесь чувствуется некоторая растерянность Радзинского. Ему никак не удается найти логическую связь между донесением жандармского идиота и реакцией его начальства. Радзинский «подзабыл», что Коба живет в Вологде свободно, не имея за собой даже гласного надзора полиции. Ссылка-то кончилась! К чему привел бы арест Кобы в Вологде, предлагаемый автором донесения? К конфузу! А вот если проследовать за ним в Петербург или Москву и выявить его связи — это уже чревато повышением по службе! И, главное, для ареста в Питере или Москве имелись законные основания — появление в городах, запрещенных ему для проживания.
Жандармы это понимали, а Радзинский нет…
Радзинский:
«И опять непонятное. С самого начала Коба должен был знать: побег в Петербург безнадежен. В это время в Киеве выстрелом из револьвера убит глава правительства Столыпин. Петербург наводнен полицейскими агентами.
Как уцелеть с паспортом на имя Чижикова и с грузинской физиономией?».
Это для радзинских «побег в Петербург был безнадежен»! Потому что после убийства Столыпина евреем Богровым полиция во всех крупных городах империи чрезвычайно активизировалась в строго определенном направлении. С. Аллилуев:
«Правительство приняло экстраординарные меры для поимки предполагаемых соучастников Богрова. Был разослан секретный циркуляр всем домовладельцам, содержателям гостиниц, предписывающий немедленно сообщать в полицию о каждом вновь прибывающем лице еврейской национальности».
Поэтому царский режим в тот период считал «грузинскую физиономию» Кобы для себя менее опасной, чем физиономии евреев.
Здесь для нас интересно, что архивник, пользуясь воспоминаниями С. Аллилуева, отказывается цитировать фрагменты с информацией, опровергающей его бредовые измышления. А это уже не невежество или отсутствие нужных материалов — это прямая ложь!
Радзинский:
«Вначале он (Коба. — Л. Ж.) был осторожен.
Из воспоминаний С. Аллилуева: „Он вышел с Николаевского вокзала и решил побродить по городу… надеялся кого-нибудь встретить на улице. Это было безопаснее, чем искать по адресам. Под дождем он проходил весь день. Толпа на Невском редела, гасли огни реклам, и тогда он увидел Тодрию. После убийства Столыпина вся полиция была на ногах. Решили снять меблированную комнату. Швейцар вертел его паспорт недоверчиво — в нем он значился Петром Чижиковым. На следующее утро Тодрия повел его к нам“».
Дополним «забывчивого» архивара. С. Аллилуев пишет:
«Хотя Сильвестр Тодрия жил поблизости, но укрыть у себя товарища Сталина он не мог, так как в то время все ворота, а на Невском в особенности, запирались на ночь и охранялись дворниками. Не оставалось ничего иного, как идти в меблированные комнаты. Решили пойти на Гончарную улицу… Пришли. Швейцар, внимательно оглядев пришедших, спросил Тодрия, не еврей ли он… На другое утро он зашел за товарищем Сталиным, и они направились ко мне на Выборгскую сторону».
Радзинский:
«Потом Аллилуев в окно видит шпиков, которые явно следят за квартирой. Но подозрительный Коба только шутит и настроен странно беспечно. Далее он и сопровождающий его рабочий Забелин с удивительной легкостью ускользают от наблюдения, он ночует у Забелина, после чего… возвращается в те же меблированные комнаты! И это — зная, что за ним следят! Неудивительно, что его арестовывают. Удивительно другое: почему он так легкомысленно себя вел?»
Шутки Кобы в отношении шпиков в котелках не понятны только Радзинскому. Какую опасность могли представлять шпики в спецодежде для Сталина, признанного мастера конспирации и любителя издевательств над тружениками сыска?! А «легкость ускользания от наблюдения», так поразившая Радзинского, объясняется С. Аллилуевым:
«Поздно вечером товарищи Сталин, Тодрия и Забелин отправились в путь. Забелин, хорошо знавший местность, повел их в обход, по темной, глухой аллее. Здесь шпики вынуждены были отстать…».
Выполнив все намеченные дела, Сталин вернулся в гостиницу, где 9 сентября был арестован. Видимо, швейцар все же доложил в полицию о подозрительном постояльце и его приятеле с внешностью еврея.