В этой квартире не жили, в этой квартире пребывали какое-то потребное время. Никого не огорчали пятна томатного соуса, с пьяных рук испортившие чистую стену. Никто не радовался просторной лоджии, превращенной в склад стеклотары.

Странное чувство вины перед строителями испытал Вадим в этой загаженной, оскорбленной пренебрежением к ней, новенькой чистой квартире. Ее спешили строить, стремились сделать удобной и красивой, она предназначалась людям.

Любой зверь заботится о своей берлоге, согласно своему пониманию; рецидивист-вор, рецидивист-грабитель не знает чувства жилья. Жилье для него всегда временно. Это странно, если учесть, что преступник непременно надеется на удачу. Иначе он, может быть, не шел бы на преступление.

В коричневом чемодане лежала книга, в этой ситуации позабавившая Вадима. Серьезный труд доктора юридических наук Крылова «Как наука помогает раскрывать преступления».

Корнеева же книга привела в состояние сдержанного бешенства.

— Тоже мне дитя века, первенец научно-технической революции! — проворчал он, косясь на понятых, чтоб не выразиться покрепче.

В кухне под раковиной, где полагалось бы быть помойному ведру, нашли скомканное направление к врачу в гинекологический кабинет, выданное гр-ке Волковой Р. Очевидно, Волкова бывала именно здесь. На материнской даче она вряд ли котировалась.

— Корнеич, до каких пор и когда вообще проступают пятна у беременных? — спросил Вадим. Лайнер скрылся за молом, море было сверкающе чистым. — У Галки никаких пятен не было. Не ясно, почему Волкова не сделала аборта? Младенец вряд ли их обоих устраивает.

— С пятнами милостью божьей дела иметь не приходилось. А что, если она, обалдев полностью, думает его этим привязать. Тогда легко понять, почему он на нее зол.

— Не только это, — сказал Вадим. — Не забудь, Волкова спросила Краузе о цене иконы и картины. Громов в присутствии Никиты попрекнул ее этим вопросом. Значит, не забыл.

Потом они оба так и этак приценивались к Ивану, Ивану с «культурой», Ивану со связями. По всей видимости, в городе на море его не было, так или иначе он показался бы на поверхности. Вполне вероятно, что Иван и был искомым четвертым, тем, кто проторил путь в деревенской путанице дома Вознесенских и точно определил ценную икону среди других образов киота. Слова Шитова о связях Ивана вполне могли означать, что именно Иван сбыл похищенное.

Ложилось все довольно ловко и в цвет, если не считать, что пока оставалось неизвестным, кто Иван, где он и даже — имя ли это или кличка.

— Шитов может этого и не знать, — говорил Вадим, выстраивая пирамиду из камешков. — Шитов при Громове на вторых ролях, хотя он почти наверняка непосредственный исполнитель. Иван — на первых. Шитов Ивану завидует…

— Из Москвы пока ничего, — вздохнул Корнеев, следя за зыбкой пирамидой. Ненадежное сооруженьице, больно уж камни обкатаны.

И Вадим знал, что из Москвы пока ничего.

Как только Никита сообщил об Иване, они просили Москву ускорить получение сведений об Иванове, который сидел вместе с Громовым, а ранее привлекался по делу… Москва пока молчит. Но не сквозь землю же провалился этот Иванов. Найдут.

— Ладно, пошли, — сказал, поднимаясь, Вадим. — Сегодня Никита в аэропорту, потом у Громова. Эта встреча должна что-то прояснить. Хотя бы в отношении кассирши. И в отношении Никиты. Зачем Громову Никита?

Корнеев искоса взглянул на Лобачева, несколько шагов они прошли молча, оскользаясь на крупной гальке.

— Я думаю, и это должно проясниться, — сказал Корнеев. — С кассиршей Громов Никиту торопит. Слушай, а не дать Никите роздыху вечерок? Пусть к Ирине Сергеевне сходит. А то я боюсь, с непривыку не приустал бы парень. Она его расспрашивать не будет?

— Ну что ты! — успокоил его Вадим. — Старуха благовоспитанная, но вообще-то, Корнеич, не опекай его. Честное слово, я на него надеюсь. У вас когда свиданка?

— К живописцу? Завтра.

Громов Никиту ждал, и ждал с нетерпением. На стук в дверь он отозвался тотчас. Наверно, он ходил по комнате, потому что встретил Никиту стоя, руки в карманы брюк, белая тенниска низко расстегнута на груди; высокий, очень прямо держащийся человек. Никите вспомнились слова в одном из протоколов: «Ходит как струна». Действительно, трудно представить себе этого человека сгорбленным, размагниченным. Сила есть, в силе не откажешь.

— Ну как? — сразу спросил Громов.

А Никита держался поленивее. Спешить ему некуда, на крайний-то случай стипендия идет, а день жаркий, а вместо того чтоб на пляже, он в этом чертовом аэропорту протолкался…

Он вытащил платок, из которого-то по счету кармана на джинсах, обтер лицо, шею. Тут только заметил нетерпение в хозяйских глазах и сразу подтянулся.

— Все в порядке, шеф. В обеденный перерыв пили кефир, вместях, удвох, как говорят хохлы. Зовут Лида, кличка Жук. Сдала экзамены на мехмат МГУ.

— Молодец! — коротко сказал Громов. Быстро подойдя к Никите, он легко похлопал его по плечу жестом барственным, как рублем подарил. — Садись, друг, орлов кефиром не поят.

И вот уже появился на столе коньяк, фрукты, розовая ветчина, хлеб и сардины. На подоконнике под салфеткой яства ждали и дождались своего часа. Никита почувствовал, что голоден, как бездомная собака, не заставил себя упрашивать, уселся к столу и принялся есть.

Минуты две или три в номере было совершенно тихо, если не считать приглушенной музыки с балкона, в соседнем номере работал транзистор. Первой рюмкой Громов чокнулся за успех общего дела, и теперь полегоньку потягивал коньяк, с удовлетворением глядя на жующего Никиту.

— Как работаем, так и едим, — сказал Никита, изрядно поубавив снеди на тарелках. Шеф доволен. Можно и похвастаться.

— Ну, теперь расскажи по порядку, — попросил Громов. — Какое впечатление, удобно ли тебе подкатиться вторично?

— Все так, как ты сказал, шеф, но много сверх того. Девка трудоемкая. На работе читает «Занимательную математику» Перельмана, на стихи ноль внимания.

— Какими ты там стихами размахивал?

— Мандельштамом. На черном рынке восемьдесят ре!

— Дурак ты! — беззлобно сказал Громов. — У таких Вознесенский идет. Главное — не тушуйся. Юбку видел? При этой юбке все теоремы — фиговый лист. Значит, по второму разу подойти сможешь?

— Будь спок, шеф! — Никита рассказал версию о товарище, которого необходимо встречать.

— Молодец! — уже серьезно похвалил Громов. — Черепушка у тебя работает. Ты вообще парень с данными, если не погубят тебя твои тряпки.

— Каждого что-нибудь да погубит, — философски заметил разомлевший от еды и коньяка Никита.

Раздался телефонный звонок, Громов недовольно поморщился.

— Это Инна. Возьми трубку, скажи, что это ты, что меня нет и сегодня не будет, иначе она будет звонить, — быстро, без знаков препинания проговорил он.

Никита поднял трубку и сказал все, как велено. Это была Волкова. Громов слушал с лицом жестким, холодным, как из металла. И еще несколько секунд он думал о ней после разговора. Недобро думал.

— Так вот, Нико! — Громов вернулся к Никите. — Умного человека трудно погубить. Умного человека не зафлажишь. Умный человек знает цену флажкам. Слышал, как на волка охотятся. Натянут веревку с флажками и — хана. Такой мощный зверь, а через тряпку перешагнуть боится.

— Флажки — это, конечно, прискорбно, — согласился Никита. — А только, шеф, когда ж мы играть-то начнем? Инне Шитов сказал, что опять откладывается.

— Сколько бы ты рассчитывал подработать на своей бандуре? — спросил Громов, прикуривая. И прикуривал, и курил, и сигарету держал он картинно. Пожалуй, впервые в жизни Никита видел, как пластичны могут быть такие обыденные движения. У Громова пепел с любой точки бесприцельно, а только в пепельницу слетал.

— Сотни полторы рассчитывал, — наобум лазаря ответил Никита, следя за реакцией Громова. Ну, если он и ошибется, не удивительно, он же первый раз на гастролях. Нет, кажется, примерно угадал.

— Сколько ты уже у меня получил?