Первой, как ни странно, опомнилась Маринка.

— Да, — сказала она с приветливым достоинством. — Никита — это мой дядя. Заходите, пожалуйста!

Деваться было некуда, Галя предложила гостье раздеться. Когда девушка разделась, Корнеев оглядел ее плиссированную юбочку-оборочку, длинные ноги в кудлатых сапожках, и веселости в глазах его прибавилось.

Маринка без стеснения пригласила гостью к столу, как она выразилась, попить чайку. Ей, видно, очень пришлась по душе случайно доставшаяся роль хозяйки.

Взрослые удалились на кухню. Там Корнеев позволил себе вволю поулыбаться.

— А я, грешным делом, никак не мог понять, что Киту за причина о кассирше так уж заботиться, — сказал он Вадиму. — Была, оказывается, у него причина.

— Да ничего такого особенного, — сказал Вадим. — Если только юбка…

— Заелись вы, господа охрана общественного порядка, — ни к кому не обращаясь, сказала Галя. — Девушка — цветок.

Посидели, помолчали. Потом Галя приоткрыла дверь. В столовой чаепитие было в разгаре. Доносились голоса. Говорила девушка:

— …а я родилась в городе на море. У нас сейчас еще совсем-совсем тепло и красные листья. Когда я была маленькая, я дружила с мальчиком, его звали Джания. Я бежала и кричала: «Джания, пойдем за листьями!»

— …у вас, наверное, нет хоккея? Никита имеет по хоккею первый разряд…

— Ты смотри-ка, законтачили! — удивленно констатировал Вадим. — Чтобы так, с ходу — это для Маринки редкость. И заметь, — это Корнееву, с гордостью, — ничего лишнего не допускает, все в цвет!

— Ну что ж, — сказала Галя. — Придется этого Мандельштама в больницу захватить.

Потом Маринка так же важно сообщила, что проводит гостью до автобуса.

Из окна их было хорошо видно. Накануне выпал молодой снежок и удержался на газонах. От стволов молоденьких лип пролегли, пересекая аллею, голубые тени.

По аллее уходили две девушки. Они были почти одного роста. Сначала шли рядом, а потом взялись за руки. У одной каштановая гривка, у другой — золотая коса.