Девушка хороша, в курортном городе к ней, надо думать, каждый день набиваются со знакомствами, но Никита решил не отступать. Он и сам не предполагал, что ему придется так по душе задание шефа. Тем не менее — как дальше действовать? Скоро придет самолет, он никого не встретит, а дальше?

А дальше произошло нечто, на что Никита, честно говоря, не рассчитывал. Да, пришел самолет. Да, он никого не встретил, хотя тщательно проверил, стоя у выхода, всех прибывших. Снова вернулся в аэровокзал к часам и расписанию, уже сомневаясь, уместно ли будет ждать следующего рейса: слишком большой получался разрыв во времени. Опять уселся в надоевшее кресло, открыв Мандельштама и раздумывая, что предпринять.

И вдруг услышал над собой уже знакомый голос:

— Вы не обижайтесь на нее. Ее хлебом не корми…

Никита вскочил. Черные полумесяцы смотрели на него снизу вверх настороженно, готовые к самозащите. «Не воображай, пожалуйста. Я подошла просто потому…» — можно было прочитать в них.

— Нет, нет, что вы! — поспешно успокоил их Никита. — Я все понимаю. Честное слово, я ничего плохого не думаю. В конце концов, она же права, — вспомнил он наконец о тетке из соседней с кассой клетки. — Пойдемте отсюда, — сказал Никита решительно, догадавшись наконец, что у девушки обеденный перерыв. — Где бы тут перекусить? Я с утра голодный. Все встречаю его, а он все, негодяй, не летит.

Они вместе вышли из аэровокзала. «Теперь все, — успокоенно подумал Никита. — Теперь только обменяться именами, и — все».

На открытой веранде под полосатым тентом знакомая девушка официантка усадила их за рабочий столик. Как и всюду в этом городе, свободных мест в кафе не было. Как и всюду, люди забавно различались цветом кожи: гордые загаром уезжающие и вновь прибывшие, до голубизны бледные «дикари». Счастливые обладатели путевок уже разъехались по домам отдыха и санаториям.

Здесь кормились и служащие аэровокзала. Несколько человек поздоровались с девушкой, с ничтожной долей любопытства оглядев Никиту.

Никите показалось, что любопытства недостаточно, и эта мысль была ему коротко неприятна — значит, кассиршу часто видят с новыми людьми? Ведь в таких городках все всех знают.

Они ели яичницу и пили кофе с булками. Никита не ощущал в девушке ни развязности, ни смущения. Наверное, она так же держалась бы с Борко. В конце концов, Никита усомнился: и в первое-то мгновение встречи уж не показалось ли ему, что она смущена?

Ее зовут Лида. С седьмого класса она победитель на областных математических олимпиадах. Да, да, областных, а не районных. Грамоты с олимпиад в приемной комиссии мехмата очень понравились.

Ну и что ж, что она на работе читает «Занимательную математику» Перельмана. Это только гуманитарники думают, что математика не может быть занимательной. Еще вопрос, может ли так покорять людей какая-нибудь литература.

— Что значит покорять? — повторила она вопрос Никиты. — А вот что это значит. Вот жил давно-давно математик Ферма.

— Я знаю. Только не так уж давно он и жил.

— Вы знаете Ферми, — снисходительно поправила его девушка. — Ферми — физика. Ферма жил в пятнадцатом веке. Он был аптекарь.

— Ни себе чего, авторитет в точных науках, — заметил Никита, уязвленный не столько самой поправкой, сколько снисходительным тоном.

— Тогда аптекари были ученые. Но, может быть, вам неинтересно? Вы сами на каком? — поинтересовалась она наконец хоть чем-то, относящимся к Никите. Черные полумесяцы глядели вопросительно и строго.

Любопытно, а если сказать, что да, неинтересно? Согласится она после этого с ним встретиться?

Но Никита благоразумно решил воздержаться от психологических опытов.

— Лидочка, честное слово, интересно, — сказал он и почти не соврал. Очень уж увлеченно рассказывала она о своей математике. — А я, между прочим, с юридического. У нас тоже древности много. Я вам как-нибудь про Беккария расскажу. Ну так что там с Ферма?

Маленький крючок с Беккария не был отринут.

— А то, что теорему Ферма до сих пор пытаются решить. Этих людей так и называют — фермистами. Их, правда, уже и за сумасшедших считают, но ведь это неважно. А важно то, есть ли в гуманитарных науках точно поставленные, точно сформулированные задачи, которые не отпускают людей уже четыре века подряд?

Никита призадумался.

— Нет у вас таких задач! — с торжеством подытожила девушка. — У вас все зыблемо, все меняется, чуть не с погодой меняется.

Этого Никита уже не мог потерпеть:

— А у вас? Если по теории относительности, так вообще ничто твердо не существует. Сейчас блондин, сейчас брюнет!

— Какие-то странные у вас сравнения… — начала она, но в эту минуту две женщины проходили мимо них к выходу. Одна из них тихонько позвала: «Жук!» — и, когда девушка оглянулась, постукала ногтем по стеклу часов.

— Да, да, — кивнула ей вслед девушка, тоже взглянула на часы в широкой кожаной сбруе и мгновенно уплела остатки холодной яичницы.

— Боитесь, характеристику в МГУ не дадут? — спросил Никита, несколько задетый тем, что в эту минуту его собеседница явно была больше озабочена яичницей, нежели новым знакомым.

Она доела, обтерла рот бумажной салфеткой. Теперь только он рассмотрел и рот. Губы пухлые, даже толстоватые. На репродукциях гогеновских картин у таитянок он видел такие. Она положила на стол деньги и поднялась. Он — за ней.

— Ничего я не боюсь, — сказала она, когда они уже подходили к вокзалу. — Я просто подводить не хочу. Я дорабатываю, пока новую кассиршу подыщут, а то бы мы с мамой на Украину к деду уехали.

— Вы долго еще будете дорабатывать? — как можно равнодушнее осведомился Никита, побоявшись в лоб попросить у нее адрес. «Островок совпадения» между тем разрастался в материк.

Девушка поднялась на первую ступеньку, они стали сейчас одного роста.

— Неделю, ну, две — сказала она. — Больше я просто не смогу. Мне ж собраться надо. За общежитие когда полагается вносить?

— Загодя, — решительно ответил Никита, хотя понятия об этом не имел. — Загодя вносят и оформляют.

— Ну вот видите! — озабоченно сказала девушка и заторопилась, как будто сейчас в стеклянной клетушке будет вносить и оформлять. Даже не попрощалась. Не очень-то вежливо. С головой утопла в математике, что ли?

Но как только она повернулась к нему спиной и пошла вверх по лестнице, Никита злорадно хмыкнул: «Нет, милая, не вся утопла. Ноги торчат. Из-под такой юбки торчат, что уж короче и желать нечего. Ноги приличные, ничего не скажешь, так ведь не все, что прилично, и показывать». Никита подумал, уж не свалял ли он дурака, не развесил ли уши. Может, этого Ферма надо было энергичнее побоку?

Когда ноги с плиссированной оборочкой из-под свитера скрылись за дверью, Никита вернулся к действительности и решил, что все в порядке. Знакомство завязано, по крайней мере неделя впереди, повод для посещения вокзала — встреча не прилетевшего сегодня приятеля — может быть использован в любой день. Ну, а что до дальнейшего, то Михаил Сергеевич запретил отсебятину.

Никита посмотрел на часы. Ему тоже пора на работу. Пусть Громов не думает, что он лодырь-неумеха, не сумел девку охмурить.

В автобусе с открытыми окнами жара не ощущалась, был удивительно душный, пахнущий морем и цветущими маслинами вечер.

Никите думалось: никогда он не привыкнет к красоте этой удивительной земли, к цветам и запахам к морю и небу. Было только немного грустно: вот он приехал сюда впервые в жизни и не может вдосталь насладиться увиденным, не может просто смотреть на море, дивиться морю и больше ни о чем не думать.

Думать надо. Никиту беспокоил Шитов. Очень уж жался к нему этот истеричный Барон. Никиту даже брало сомнение: да он ли побывал у Вознесенских? Пусть хоть на двух женщин, но все-таки наставить пистолет — для этого надо иметь хоть каплю воли.

Но собаку убил, несомненно, он. Не может быть такого количества совпадений. Что же случилось с ним после убийства собаки?

Тоже диковато с непривычки — Михаил Сергеевич рядом, а не спросишь. Очень бы интересно узнать, как они расценили последние сведения от Никиты.