— Нэт, машина идет в Канаш.

— В Канаш! В Канаш! — радостно подхватили голоса, и дверки уже рвались, но хозяин-шофер властно и строго начал распоряжаться, выбирая себе пассажиров.

В самом деле, подумалось Алексею Петровичу, не попробовать ли на такси?

Эта мысль придала ему бодрости, и он довольно решительно подошел к вишневого цвета машине с шашечками на дверце и своим спокойным голосом, в котором ясно звучали необычные властные нотки, спросил:

— Свободно?

Парень-таксист с загорелым скуластым лицом, по которому сразу было видно, что он здешний, взглянул на Алексея Петровича и через оттопыренную толстую губу презрительно спросил:

— Куда?

— В Шумерлю, — ответил Алексей Петрович и вдруг ясно услышал в своем твердом голосе незнакомые нотки подобострастия. Ему стало как-то неловко, нехорошо, и он повторил уже зло: — В Шумерлю! — Но получилось то же самое. Видимо, эти ребята-шофера представляли какую-то стихийную силу, которая была сильнее всяких крепостей.

Однако в лице шофера-парня произошла внезапная перемена, в глазах мелькнуло даже что-то доброжелательное, он тотчас вылез из своей машины и щелкнул крышкой багажника:

— Пожалуйста, поедем, а портфельчик можно сюда поставить.

Это уже было такое, к чему привык Алексей Петрович и считал обыкновенным, естественным отношением к себе.

— Вы один? — спросил таксист, захлопывая крышку багажника.

— Ас кем я должен быть? — не понял Алексей Петрович.

— Нет, я так, — ответил таксист и, кажется, смутился. — Просто подумал, что дорога на одного станет дороговато. Если не возражаете, можно взять попутчиков.

Алексей Петрович пожал плечами: он не возражал.

— Кому на Шумерлю! — крикнул парень. — На Шумерлю!..

Звать пришлось недолго: к машине уже бежали, волоча тяжелые рюкзаки, мужчина и женщина, оба потные от жары и тяжести котомок. В первую минуту они даже и слова сказать не могли, а только:

— Э… э… мы…

Алексей Петрович видел в сумках, висящих на женщине, связки баранок, мятые батоны, какие-то свертки, кульки. Громадный рюкзак на спине мужика был набит втугую, мужик кряхтел и стонал под ним, а пот градом катился по красному, распаренному, измученному лицу.

— Через Норусово не поедешь? — робко спросил он, утирая лицо кепкой. Один глаз у него, оказывается, с бельмом. Он был так жалок, так несчастен, что парень-таксист взглянул на Алексея Петровича и, не встретив в его лице возражения, махнул рукой:

— Ладно, по Вурнарскому тракту поедем.

Когда уложили в багажник сумки и котомки да еще сами поместились на заднем сиденье, машина сразу осела на рессорах, а в кабине резко запахло потом.

Поехали. Но прежде чем выехать на шоссе, пришлось продираться сквозь длиннющую очередь у бензозаправки. Казалось, ихнюю низкую машину вот-вот раздавят, замнут огромные грузовики, но шофер ловко выворачивался из-под самых колес. На него кричали, матерились, грозили кулаками, а он как будто и не слышал ничего, с хладнокровным упорством пробиваясь к цели.

Мужчина и женщина сидели тихо, не проронив ни единого слова: то ли оттого, что молчал Алексей Петрович, то ли от радости, что едут домой в машине. Они уже наверняка позабыли о своих мытарствах с котомками, о стоянии в очередях. Но первой не стерпела долгого молчания женщина. Она держала на коленях туго набитую раздувшуюся авоську с баранками и заискивающим голосом спросила у Алексея Петровича, можно ли положить сетку? Наверное, она приняла его за какого-то большого начальника.

— Пожалуйста, — сказал он. А потом обернулся и спросил: — Куда же вы ездили?

— Да в гости, — живо ответила женщина.

— Приезжали в Чебоксары свою дурость показать, — проворчал мужчина. Наверное, это были муж и жена, а жена, видно, не привыкла, чтобы последнее слово оставалось за мужем.

— Ну что ж, недаром и говорится, что и барин не обходится без дураков, своих нет, так покупает!

— Всех чебоксарских товаров все равно не купишь, — опять проворчал глухим голосом мужчина.

Зато жена его и не думала скрывать, говорила громко, словно была уверена, что то, что она говорит, приятно всем послушать.

— В деревне не оставили ни макарон, ни крупы!

— Вот такие же, как ты, дуры, — не сдавался муж.

— А ты хочешь, чтобы я детей голодом морила? Даже картошка нынче — как овечий горох. Кто ложкой из миски работает, тот про это не знает, а знает тот, кто варит.

В голосе женщины зазвенело раздражение. Может быть, она говорила так нарочно, для «начальника», сидящего впереди, рядом с шофером.

— Советская власть не оставит тебя голодом, не бойся, — урезонивал муж свою жену. — Будет на миру, будет и у нас.

— Посмотрю, как ты будешь сыт своей скромностью!

Мужчина тяжело вздохнул и промолчал.

В этом тяжелом вздохе была такая печаль, что Алексею Петровичу стало жалко его. Видно, крепко подпоясала его жена поясом своего упрямства.

Машина быстро летела по хорошему асфальтированному шоссе, справа и слева тянулся густой березняк, и в машину, в духоту салона, иногда веяло лесной прохладой. Но когда дорога брала в сторону, то солнце било прямо в глаза. Алексей Петрович опустил щиток перед собой. Оказывается, это был не обычный темный прозрачный щиток, а что-то вроде дерматиновой пухлой подушки, а на обратной стороне оказалось зеркальце. Чего только не изобретут наши конструкторы! Может быть, это потому, что в конструкторских бюро много женщин? Взять хотя бы КБ ихнего завода, — больше половины женщин, все молодые, инженеры, но чего уж тут таить — порой у иных едва ли не две трети рабочего дня уходит на причесывание, на чаепития, на разговоры между собой, на болтовню по телефону с детьми, мамами, мужьями и женихами, на беготню (украдкой) по магазинам. А вот в оставшееся от всего этого время они занимаются «изобретением» всяких зеркалец. Впрочем, хорошее дело: в это зеркальце можно видеть все, что происходит у тебя за спиной. Вот женщина поправила платок, прибрала растрепавшиеся волосы. У нее скуластое, плоское и бурое от солнца лицо, а нос слегка вздернут, и губы пухлые, красивы, так что Алексей Петрович нет-нет да и невольно взглянет в зеркальце. Муж ее кажется гораздо старше, во всяком случае, лицо у него в морщинах, да еще на лбу какие-то рябины, как будто от оспы. И лицо, и шея у него черны, и ясно, что работает он где-то на улице, на солнце с ранней весны. И вот это бельмо… А другой глаз голубой, чистый, и смотрит он печально, и кажется, будто мужчина очень глубоко о чем-то задумался. В его чертах почти ничего нет чувашского, и Алексей Петрович решает про себя, что это русский, но только с детских лет рос в какой-нибудь чувашской деревне, и поэтому так чиста его чувашская речь.

— Ну и жара, — сказал шофер, который до сих пор ехал молчком.

— Да, — согласился Алексей Петрович. — Такая жара, что кажется, никогда не будет уже и зимы, снега…

— Еще как будет! — тут же своим решительным голосом вмешалась в разговор женщина. — Да еще такие будут морозы, что боже мой! — И сразу же совершенно о другом — В деревне пересохли все колодцы. Люди замучились — колхоз развозит воду на машине. Четвертый, месяц нет дождя! А в городе — посмотрите! — поливают водой траву, липы да дороги, а у нас скотину нечем поить!

— Поим из пруда, — тихо добавил мужчина и вздохнул опять.

— Да разве в том пруде вода? Там с утра до вечера полным-полно ребятни. Разве скотина напьется такой воды? Попою-ка я тебя такой водой, через неделю ноги протянешь!..

Алексею Петровичу не трудно представить эту муку. Сразу пришло на память свое детство, мать, ее вечные хлопоты с ребятишками и скотиной: всех накорми-напои… В деревне и сейчас семьи большие, люди держат много скотины, да еще сад-огород, и с таким хозяйством женщине, конечно, приходится трудно, да тут еще жара, вода по норме из цистерны…

По правую сторону, за железнодорожной линией, замелькали разноцветные дачные домики. Один одного краше да наряднее. Как будто хозяева этих домиков соревнуются друг с другом и не жалеют ни краски, ни теса, ни своих трудов. Многие из работников заводоуправления года три назад получили здесь дачные участки. Алексею Петровичу эти участки стоили немалых хлопот, но сам он от такого участка отказался. И теперь об этом не жалеет. Видимость собственности на земельный участок в шесть соток делает с людьми чудеса. В ленивом и вялом человеке вдруг просыпается такая энергия, такой энтузиазм и такая страсть, что болото или свалка превращается в цветущий, плодоносящий и урожайный сад. И главное — эта каторжная работа делает людей счастливыми. Несколько корзин яблок, ведро клубники — и нет такому труженику высшей награды. Оба выходных дня он копается в своих грядках как муравей, он забыл не только о кино или пиве, но и о своем любимом телевизоре, о футболе и хоккее.