— Гармонист, попробуй и ты! — приказал Ягур. Глаза его победительно сияли, но в них сверкало и презрение к нему, Алексею.
— Нет, не буду, убери свое вино, — он сказал это спокойно, убрал с «оленей гармонь и встал, вышел в сени — освежиться. В сенях на случай праздника был повешен фонарь, и за стеклом помигивал красный керосиновый огонек. Следом за Алексеем вышел и Ягур. Он тяжело дышал за спиной, но Алексей не оглядывался. Голубой снег лежал по всему двору и на воротах.
— Ты оставь Юлю, — услышал Алексей хриплый, слабый голос Ягура. — Оставь, я женюсь на ней…
— Женишься? — повторил Алексей ставшее внезапно страшным слово. — А… разве я тебя держу?
Может быть, от этой нерешительности, от этой неожиданной растерянности в голосе его прозвучала слабость, и слабость эта была Ягуру как сигнал к атаке.
— Ты вот что, — сказал он уже своим обычным командирским тоном, — ты не стой на моем пути.
Что это такое? Кто такой Ягур, чтобы приказывать ему?!
— Да пошел ты от меня подальше! Что ты липнешь, как смола?
— Послушай, я на фронте маху не давал, — с угрозой сказал Ягур. — И два раза повторять не привык. Этого нюхал, салага? — Ив руке Ягура тускло блеснул вороненый пистолет. Может быть, он только хотел показать свой пистолет, только попугать Алексея, но у того вдруг сделалось холодно в животе, и со страхом, с отчаянием он ударил по руке Ягура. Он сам чувствовал, как по спине пошел ледяной холод, он ждал выстрела, грохота, ждал смерти, а пистолет глухо ударился об пол и не выстрелил. Он не выстрелил, а страх, этот противный страх все еще не проходил. А Ягур вдруг дико, пьяно зарычал и, как кошка, бросился на Алексея, пальцами хватал за горло, а пальцы у него оказались железные. Тогда он стукнул его по голове и оттолкнул. Ягур ударился затылком о дверной косяк. Алексей наклонился и подобрал пистолет с пола. Он оказался маленький и тяжелый, как гиря.
— Если еще раз подойдешь к Юле, кисель сделаю, — спокойно сказал Алексей. А Ягур поднялся и опять с диким хрипом вцепился в Алексея. Но тут в сени высыпали ребята и растащили их. Кажется, нпкто и не удивился, что они сцепились. Наверное, они понимали, что это неизбежно. Ягур хрипел и сплевывал кровь. Он еще подергался да поярился для порядка, но когда ребята его отпустили, он не то что не бросился на Алексея, но даже как-то виновато-заискивающе поглядел на него и стал поправлять галстук, пиджак…
Потом Алексей опять играл на гармошке. Но не было уже беззаботного веселья, как прежде, да и все устали, всем хотелось спать, а с непривычки к хмельному головы клонило в сон. Ягур только молча сидел в углу и просил Наталью налить ему еще, еще… Может быть, он боялся чего-то? Недаром он с таким страданием посматривал на Алексея, на его карман, который оттянул тяжелый пистолет. Что сделает с ним Алексей? И как его вернуть? Хорошо, что никого не было, ведь Ягур всегда может сказать, что не знает он никакого пистолета. Да, вот как все нехорошо повернулось!.. И он пил стакан за стаканом хмельное пиво.
Сделалась грустной и Юля. И Алексеи, глядя на нее издалека, переживал странное чувство ревности и досады. За что он ударил Ягура? Разве Юля уже стала жена ему? Может быть, Ягур ведет себя так вольно с ней неспроста? Ведь Алексей не был в Шигалях почти три месяца…
Эти мысли были такие горькие, что он взял гармошку, оделся и ушел. По дороге он вспомнил о пистолете, потому что он тяжело оттягивал карман и стукал по ноге. Подержав его в руках, он бросил пистолет в колодец. Завтра он скажет об этом Ягуру. И если тому нужна эта штуковина, — пусть очистит колодец и достанет.
Только когда он был уже возле дома, его догнала Юля. Она была в легком кафтане и запыхалась от бега. Она схватила Алексея за руку и стояла, переводя дух, а потом сказала:
— Липнет, как оса… Разве я виновата?
Он дернул плечом. И правда, кто ее знает, виновата или нет? Ягур ни с того ни с сего тоже не будет «липнуть»…
— Ударить мне его, что ли?
Он и на этот раз промолчал.
— Ведь не собака все-таки, человек…
— Что-то не заметил в нем человеческого, — не стерпел Алексей. И добавил презрительно — Директор!
Он и сам чувствовал, как эти два месяца жизни в городе переменили его. Раньше он бы не посмел сказать так презрительно о Ягуре, все-таки ведь он был Директор школы, а это прежде всего. А теперь вот говорит, да еще с таким презрением, что Юля вроде бы и оскорбилась, притихла. Потом:
— Он сватает меня… — И добавила едва слышно: — Наталья велит выходить…
— Выходи, я не держу. У меня еще конца учебы не видать.
— А когда… когда ты закончишь учебу… — проговорила она дрожащим голосом, — когда закончишь, ты на меня и краем глаза не посмотришь?..
И он деланно рассмеялся и оказал:
— Говоришь тоже ерунду!
Но впервые в сердце уже не было твердой уверенности. И с каким-то нехорошим чувством подумалось: как скучно! Да и о чем с ней поговоришь? Кто с кем в деревне гуляет, есть ли в Казани галоши для чесанок? А про Чайковского, наверное, и не слыхала!..
Эх ты, молодое время, молодая прыть! Если бы все это вернуть, если бы жить сегодняшним умом!
9
На автовокзале народу было — не протолкаться. Очередь к кассе за билетами завилась в такие кольца, что конца ее и не найти. А автобус на Шумерлю отправлялся через час, и все билеты на этот рейс уже были проданы.
Алексей Петрович, уже совершенно отвыкший от подобного рода явлений, потому что всюду, куда ему нужно было, ездил на служебной машине, с удивлением видел теперь Толпы потного, измученного народа, увешанного сумками, рюкзаками. Поразил его и тот вид терпения и покорности, который был на многих лицах, которое он здесь видел. Алексей Петрович пожал с удивлением плечами и вышел из здания автовокзала. Разумеется, он знал о различного рода проблемах, трудностях и недостатках в нашем хозяйстве по выступлениям ораторов на различных активах и совещаниях, но тут было нечто иное, чему он даже не мог сейчас подобрать определения. Палило солнце, пахло бензинной гарью и асфальтом, а он стоял как оглушенный в своей легкой белой шляпе, и портфель в руке делался все тяжелее и тяжелее.
Первым его побуждением было сделать так, как все вынуждены делать, все эти простые люди: встать в очередь и ждать. Но хоть это побуждение в нем говорило и ясно, Алексей Петрович почему-то не спешил осуществлять его. При одной мысли, что в этой духоте автовокзала ему придется простоять часа два, в нем поднимался гнев. Но ведь эти-то люди стоят, здесь без гнева! Правда, у него есть выход: он должен набрать номер главного инженера и велеть ему подослать машину сюда, на автовокзал. «Да что вы там делаете?!» — послышится искренне изумленный молодой голос человека, который еще года два-три назад и не знал иного способа передвижения по дорогам страны, как только при помощи таких вот вокзалов. «Нет, Алексей Петрович, вы меня удивляете! Сейчас я посылаю Ваню, через пять минут он у вас будет!» Да, стоит только набрать номер…
— Эй, дарагой! — услышал Алексей Петрович развязный, ленивый голос. — Куда ехать?
Он и подумать не мог, что это его окликают, но смуглый таксист-кавказец в кепке с огромным козырьком и с пышными усами, высунувши голову из машины, смотрел на него.
— Ты что, дарагой, оглох? Тебя спрашиваю, — сказал он капризным презрительным голосом.
Первая мысль Алексея Петровича была странная: «Почему из тысячи людей он выбрал меня? Ведь кругом такие же люди!..» Но в то же время было и понятно, что люди-то такие, да вот только у него лицо, еще не утомленное, не измотанное очередями и ожиданиями. Поскольку шофер справедливо не предполагал увидеть в этой толпе человека, имеющего в своем распоряжении иные средства транспорта, то он увидел в нем другого, того самого, который и был ему нужен — человека с деньгами. Когда это Алексей Петрович понял, то он поневоле улыбнулся.
— Мне нужно в Шумерлю, — оказал он тихо, не двигаясь с места, не бросаясь к машине, в то время как за дверцу уже ухватились две или три руки. Но шофер все еще смотрел поверх этих голов на Алексея Петровича и конечно же хорошо услышал его тихий голос. По голосу он понял то, что и должен был понять: такой пассажир ему был бы неудобен. И он коротко мотнул головой: