Та вода, что не доставалась Карлу, выпивалась этим чернорабочими, а Бонз, по всей видимости, подсыпал что-то сонное, чтобы они не мешали им разговаривать.

– Про какого агента ты мне говорил? – спросил мальчик. Возникла пауза – она позволила Бонзу собраться с духом, а Карлу еще что-то понять. – И не значит ли это то, что ты тоже был… как и я…?

– Да, я тоже, – спокойно сказал оранжевый.

Через пять минут Карл знал, что у Бонза есть не только настоящее имя Жак, но и настоящая семья, что его звали Жадным Жаком (похожая история) в школе, во дворе, и один придурковатый аниматор взял своему герою имя и образ. Сейчас Бонз похудел и уже не выглядит так, как прежде. Он говорил, что они (те, кто не согласен со своим именем) слабые, и они не в силах что-либо изменить, то, что члены лаборатории сами распоряжаются этим. Кому по-настоящему не нравится имя, уходит. Тот, кто еще верит, что сможет привыкнуть, терпит. А такие, как они (Бонз и Карл) и много других они уходят и попадают в руки агентов или осьминогов. И то, что те, кто не определяется с именем, получают самую черную работу – Нэймеров, подмастерьев, что сейчас охраняют Карла. И у тех нет имен – они на всю жизнь остаются без имени. И есть вероятность, что Карла ждет подобная судьба.

– Но разве нельзя убежать? – испуганно спросил Карл.

– Нет, без имени жить нельзя. И они обязательно поймают… Тихо, мне кажется, я что-то слышал. Я пойду.

– Не оставляй меня, – воскликнул Карл, забывая о том, что у камеры прекрасная акустика и их может быть слышно.

– Я должен идти, – торопливо сказал оранжевый человечек. – Сегодня будет суд, а я… я только агент, хотя и не агент уже тоже, так человечек без имени, но я хотел предупредить тебя, но, как оказалось, ты уже сделал свой выбор.

Карл слышал, как агент Бонз крадучись прошел, прижимаясь к стенке, как просыпаются подмастерья и «поят» заключенного, как в соседней комнате у осьминога что-то намечается – какой-то непонятный шум. Мальчик снова не спал – он ждал, когда наступит утро. Это было самое долгое его ожидание.

32

Утро наступило, как только скрипнула дверь и подмастерья повели его по знакомому коридору. После того, что ему рассказал Бонз (или Жак), мальчик не был так спокоен. Он думал о возможном отказе тогда в гостинице – «Я не пойду с тобой, у меня есть свой маршрут» или «Вызовите полицию, в моем номере неизвестный!», или же «Я не куплюсь на ваши дешевые трюки, мистер. Меня мама учила не разговаривать с незнакомцами, ничего не покупать, не брать бесплатно у них, и если они настойчивы, оказывать сопротивление». Могло бы это что-то изменить? Да кто же может сказать об этом, когда гостиница и возможные варианты далеко, и никто пока не изобрел машину времени, чтобы вернуться и все изменить. Хотя, они бы все равно его нашли. У них этих нэймеров и осьминогов куча.

Его привели в огромный зал с деревянными помостами. Здесь собрались все маститые. Судья в синей мантии с эмблемой «ВЛИ», имеющий синие бакенбарды и шапочку на голове, из-под которой выглядывали острые уши, нетерпеливо постукивал по столу. В зале было достаточно народа – в основном все были в белом, и только незначительная часть в костюмах других, но, тем не менее, светлых тонов. Карла завели в деревянную клетку с решетчатым стулом. Он сел и неприятно поежился – сидеть в камере, где темно – это одно «удовольствие», но находиться в клетке, вокруг которой собралась изрядная толпа, смотрящая на тебя, как на обезьяну или антилопу Гну – совершенно другое. Тут ты на обозрении.

– Начнем собрание, – провозгласил человек-острые уши. Зал зашумел – послышались возгласы «это тот самый мальчик, который не захотел носить свое имя». «Безобразие!».

Судья поднялся, поднял руку и зал притих.

– Ведется дело мальчика по имени Карл, – громко провозгласил он. – Он утверждает, что имя, данное ему при рождении родителями, папой и мамой соответственно, больше не подходит ему. – Реакция была бурной – зал не молчал. – «Ненормальный!», «Вот бы его выпороть», «И куда смотрят родители?». Судье пришлось снова применить свой эффектный жест, чтобы все продолжить. – Сегодня ему дается последний шанс.

«Как шанс?», «Какой шанс?» – послышалось со всех сторон. Как будто мухи тоже обсуждали это. И крысы, и блохи. Все были заинтересованы в этом процессе. «Зачем шанс?» – не понимали люди. «Ах, ему дается шанс?». «А кто он такой, чтобы получать шанс? Король какой-такой страны?

Конечно, это было неожиданно. Бонз говорил, что те три имени были последними. Да все так говорили. А тут выясняется, что ему уготовили еще одно. В виде исключения. Но для чего? Чтобы показать свою добродетель? Или в очередной раз высмеять перед толпой? Какая диковинная фигура объявилась – капризная, избирательная, прямо гурман какой.

И пока зал шумел, судья совещался с кем-то по рации – в основном вертел головой, с чем-то не соглашаясь, но, наконец, стал кивать и отключил переговорное устройство.

– Это имя… это имя, – как-то лениво проговорил он, не желая быть в этот момент палачом, желая быть добрым торговцем, у которого осталась последний килограмм конфет, достающийся Карлу, а не кому-нибудь еще.

В зале стало тихо… только самые разговорчивые шепотом повторяли «Это имя, это имя…»

– Имя Дук, – твердо сказал Острые уши, хлопнул по столу и посмотрел на опустившего голову мальчика. Не только судья, но и зал задрожал, замычал в предвкушении. Их вниманием завладел мальчик из незнакомого города, уставший носить старую «шляпу». Для этого все и собрались, чтобы посмотреть, как эта самая шляпа полетит с голову мальчика. Как ее сбросит ВЛИ. Зал затих, ожидая услышать долгожданный ответ и увидеть «картину».

– Все ждут, – нетерпеливо воскликнул судья, и половина зала закивала головой в знак того, чтобы он согласился, а вторая ждала – шоу, поэтому всячески показывала, что, напротив, нужно ни в коем случае не соглашаться (иначе представление не будет таким фееричным). Но Карлу не нужна была подсказка, он знал, что он сейчас скажет. Даже с закрытыми глазами.

– Нет нет и нет, – прошептал он. Что случилось с залом – они возмущенно кричали, даже те, кто хотел, чтобы мальчик не согласился. «Он отказался!» «Это неслыханно!». «Он – самоубийца!». Даже судья растерялся – он не стал утихомиривать этот гвалт, так как сам был готов присоединиться к нему.

– Но Дук Мокрый – самый известный сыродел, – говорил он. – А Дук Желтый – один из первооткрывателей воздушного спорта для самых маленьких. Нельзя так, – грустно сказал он и даже вытер выступающую слезу из правого глаза.

Шум продолжался. «Он обидел Дука Мокрого! Да кто он такой? Сын какого-такого посла?».

– Все ясно… – сказал судья, и поднял руку, чтобы все затихли. Карл был ни жив, ни мертв, казалось, что только клетка спасала его от безумия толпы. И когда они успокоились, то мальчик все равно знал, что они думают о нем что-то неприятное – достаточно было увидеть их глаза, готовые его уничтожить.

Комиссия объявила о пятиминутном перерыве. В зале слышалось (уже шепотом) «пропал мальчик» (сочувствующая сторона), «теперь он уже не узнает, что значит быть Карлом» (злорадствующая). И у мальчика так защемило в груди, ему так стало жалко самого себя – столько выпало на его долю… и этот клоунский мешок, и эти бесконечные обмены, и, наконец, тюрьма. Он как будто проходил многоуровневую игру, результатом которой может быть не обязательно победа.

Комиссия вернулась на место. Судья вернул былой порядок, сделал небольшую паузу, чтобы убедиться, что его слушают, и огласил приговор:

– Отправляем его в Безымянку. Там он проведет столько времени, сколько понадобиться для того, чтобы забыть себя…

«Доигрался!» – шептала в зале одна сторона. «Это самое страшное место!» – говорила другая.

Судья сперва кивал, но неожиданно стал вертеть головой, как будто его ударило током – он говорил по рации. С чем-то он был не согласен, но на том проводе был человек, который мог убеждать. Или не человек. Например, осьминог.