— Э, брат, как разошелся! — хихикнул Еремкин. — Приказывай, знаешь, кому?

— А ты-то сам что умеешь делать? Мы все меньше шестого разряда не имеем, а он «требую»!..

— Да-а, много вы берете на себя, товарищи, — раздумчиво сказал Захар. — С вами, видно, наработаешь. Завтра пойду попрошу, чтобы забрали вас из бригады.

Но он этого не сделал, только грозился. Да и перепалка возымела действие: ленинградцы стали работать живее. Успех зависел от плотницких работ. Их выполняли под руководством Брендина сам Захар и оба кубанца — чернявый грузноватый Пойда и подвижный, ловкий, с тонкой фигурой джигита Терещенко. Эта четверка в отличие от группы Марунина работала дружно, старательно.

Плотницкое искусство явилось для Захара откровением: он узнавал в нем одну за другой своеобразные тайны, и это увлекало его. Оказывается, для того чтобы ровно стесать сторону жерди или доски, нужно предварительно зарубить засечки на глубину снимаемого слоя, и тогда очень легко получалась ровная линия; для того чтобы топор послушно ходил в руках, нужно было правильно его держать — как раз там, где начинался загиб топорища. Всем этим правилам его и Пойду с Терещенко учил Брендин.

Первый шалаш бригада Жернакова строила девять дней, хотя по графику нужно было сдать его на пятый. Отношения Захара с ленинградцами за это время несколько улучшились, но теперь подлинным бедствием стали перекуры. Захар горячился, а Марунин, посматривая на часы, говорил: «Вот через минуту… Осталось полминуты… Теперь четверть минуты. Пять секунд…»

Как-то во время такого длительного перекура пришел инженер Липский. В бригаде его еще не знали. Стояла невыносимая жара и духота, как бывает перед грозой, и ребята укрылись внутри недостроенного шалаша. Разомлевший от жары Липский, вытирая вымокшим платочком свое совсем юное нежно-розовое лицо, заглянул в шалаш.

— Почему не работаете? Кто бригадир? — спросил он.

— Я, — отозвался Захар и встал, одергивая расползшуюся на плече гимнастерку. — Только сейчас присели отдохнуть.

— Когда должны сдать шалаш?

— По плану еще позавчера, но…

— Что «но»? Меня не интересует ваше «но», я своими глазами вижу, что вы уже полчаса не работаете! — Липский пренебрежительным взглядом смерил фигуру Захара. — И, пожалуйста, не вправляйте мне мозги. Позавчера должны были сдать шалаш, а еще и половина работы не выполнена.

— А чего вы набросились на бригадира? — послышался вызывающий голос Еремкина. — Вы спросили, какая у него специальность? Человек, никогда топора в руках не держал, а вы хотите… Дайте нам работу по специальности, и мы покажем вам результат.

Липский посмотрел на Еремкина, прищурившись, и сказал с убийственным спокойствием:

— Во-первых, молодой человек, у меня есть должность — я инженер, и извольте соответствующим образом со мной держаться; а во-вторых, я обращаюсь не к вашей персоне, а к бригадиру, и прошу не расточать вашего красноречия.

Марунинцы возмущенно заорали:

— А что, слова нельзя сказать?

— Подумаешь, оскорбили, не назвали по имени-отчеству!

— Мы сами без пяти минут инженеры!

— Он сам еще, видать, только практику проходит.

— Да замолчите, как не стыдно! — не вытерпев, крикнул Брендин, потому что Захар растерялся и не знал, что делать.

Липский в первую минуту оробел, тень испуга промелькнула на его лице, но потом овладел собой и надменно сказал:

— Следуйте за мной, бригадир.

Захар вышел. Липский направился в сторону конторы, не оборачиваясь к Захару, и тот покорно шагал за ним. В полусотне метров от шалаша, где не было поблизости людей, инженер повернулся к Захару.

— Вы что же, специально приучаете своих подчиненных так по-хулигански относиться к инженерно-техническому персоналу?

— У вас нет никаких оснований говорить так, — грубовато ответил Захар. — Я только неделю назад принял эту бригаду.

— Какая у вас профессия?

— Никакой нет, — глухо ответил Захар и посмотрел себе под ноги; на его лице отразились горечь и затаенная обида.

— Почему же вас назначили бригадиром?

— Это нужно не у меня спрашивать, а у инженера Саблина.

— Да-а, вероятно, вы еще молоды для такой роли, — раздумчиво сказал Липский. — Идите и постарайтесь взять в руки ваших горлопанов. Я пришлю в помощь вам десятника на пару дней. Чувствую, что без этого у вас вообще ничего не выйдет. Кстати, подумайте сами, как вести себя с инженерно-техническими работниками.

Высокомерный тон, пренебрежительное отношение, наконец, это заносчивое «подумайте сами» возмутили Захара.

— Вот что я вам скажу, товарищ инженер, — бледнея от закипающей злости, сказал он, — я ожидал от вас бо́льшей помощи, а нравоучения читать… это самое легкое. Вы даже не сумели поговорить с ребятами, испугались, а хотите, чтобы я на них воздействовал. С ними в приказном порядке ничего не сделаешь. Они тогда, наоборот, еще хуже станут работать. Так что вот…

— Хорошо, я доложу об этом по инстанции. — Липский заметно умерил тон.

— Докладывайте где угодно, — бросил Захар и, не оглядываясь, направился к шалашу.

Каждый вечер Захар коротко рассказывал Каргополову о том, что происходит у него в бригаде, — они по-прежнему спали рядом на нарах. Рассказал он и о сегодняшнем случае с Липским.

— Этот чистоплюй и у меня в бригаде вел себя так, — сказал Каргополов сонным голосом. — Слушай, а Аниканов у тебя хоть раз был?

— Прибегал однажды, пошумел на меня, на бригаду, с тем и скрылся. Просил я его провести собрание — говорит, занят.

— Не-ет, ты его заставь провести, это же его… — Каргополов внезапно умолк, а через минуту уже захрапел во всю силу.

На следующее утро Аниканов появился в бригаде Жернакова. В майке и сандалиях он выглядел кругленьким, чистеньким, загорелым; пышные вихры его игриво трепал ветерок. В руках он нес скатанную рогожку.

— Привет горе-строителям! — воскликнул он, эффектно подняв руку. — Ну-ка, подберите мне хороший шест! Вот, Жернаков, по решению бюро ячейки и постройкома твоя бригада награждается знаменем. Давай шест, сейчас водрузим его! — С этими словами он развернул рогожку и потряс ею в воздухе.

Все бросили работу, с молчаливым недоумением глядя на Аниканова.

— Сам бери, тут холуев нет, — первым нарушил молчание Еремкин. — Давайте, ребята, работать!

Аниканов изменился в лице.

— Больше ничего не скажешь?

— А вот ты, Андрей, больше ничего не скажешь? — спросил Захар, шагнув к нему. — Это когда же состоялось такое решение и по чьей инициативе?

— По инициативе управления, понятно? — озлился Аниканов. — Хорошо, не хотите, я сам установлю.

Он принялся суетливо искать подходящий шест, нашел ветку.

— Дай-ка топор, Захар, — распорядился он.

— А ты умеешь с ним обращаться? — с кривой усмешкой спросил Захар, но топор подал.

Аниканов неумело обрубил сучья, привязал на тонкий конец распяленную рогожку, спросил:

— Ну, куда поставить, где оно будет видней?

— А где хочешь.

— А вон туда, на крышу, на конек.

— Там мы работаем, мешать будет.

— Тогда вот тут, на углу.

Он долго возился, но, когда отошел, палка упала.

— Да ты затеши конец… Дай-ка топор!

Захар несколькими взмахами заострил нижний конец, с силой всадил его в землю.

— Ну, а теперь давай собрание проведем с бригадой, — предложил он Аниканову.

— Какое собрание? — удивился Аниканов. — Сейчас же рабочее время.

— Ну, митинг. Короткий. А как же? Такое событие — знамя получили…

Захар с иронией посмотрел в глаза Аниканову, но тот отвел взгляд.

— Сейчас я не могу, вечером проведем, — важничая, заявил Аниканов. — Время скоро одиннадцать, а мне до обеда еще в трех бригадах надо побывать.

С тем и ушел.

Рогожку заметили сразу все, кто работал не только поблизости, но и на дальних шалашах. То там, то тут послышались гогот, свистки, кто-то кричал:

— Э-гей! Поздравляем с наградой!

— Рогожезнаменцам — гип-гип ура!