— Вполне можно, Викентий Иванович, — с подобострастием ответил Аниканов.

— Вот и отлично! А секретарем, или как там называется, можно назначить товарища Жернакова.

— Секретарь не назначается, Викентий Иванович, — улыбнулся Аниканов, — его избирают.

— Ну что ж, вот и пускай изберут его!

— А это уж как посмотрит бригада!

— Ага, так! Ну, хорошо, изберете его, товарищи? — обратился Саблин к бригаде.

— Изберем, — дружно ответили все, в том числе и ленинградцы.

— Вот видите, уже, считайте, избрали. У меня больше нет времени, дорогие друзья, — Саблин посмотрел на часы. — Я доволен результатом нашего разговора и надеюсь, бригада будет отличной. Мне пора ехать, до свидания…

Аниканов был явно недоволен столь поспешным отъездом Саблина. После того как Захар закончил свою речь, Аниканов, насупившись, долго записывал себе что-то в блокнот. Он готовился взять реванш: реабилитировать себя перед Саблиным и унизить Захара в его глазах. Теперь же, когда Саблин рекомендовал бригаде избрать Жернакова секретарем, Аниканов был окончательно разоружен. Но он все-таки выступил и рассказал об изгнании Захара с конного парка, о его дезертирстве, о том, как Захар опозорил своих земляков, и закончил так:

— В лице товарища Жернакова мы имеем морально неустойчивого комсомольца, у которого нет достаточной силы воли к преодолению трудностей. И вообще должен вам сказать, это бесхребетный человек. Так что вот смотрите, товарищи, — избирать его или не избирать.

— Ничего он не бесхребетный, напраслину нечего наговаривать! — отмахнулся Брендин, не глядя на Аниканова. — Это он покритиковал тебя, вот и стал плохим. Парень старательный и дельный. Избрать надо — и все тут!

— Правильно, — загудели голоса. — Давай голосуй!

Аниканов пожал плечами.

— Ладно, дело ваше. Тогда голосую. Кто за то, чтобы избрать Жернакова секретарем комсомольской группы вашей бригады, прошу поднять руки. Один, два, три… Там, сзади, повыше, а то темно, не видно отсюда.

— Да единогласно, нечего считать.

— Избирается единогласно. На этом считаю собрание закрытым.

Вместе с бригадой Захар возвращался к своим шалашам; Аниканов сразу же куда-то исчез. На западе уже остывала сгоревшая заря, над головой густела синь, испятнанная надвигающимися из-за Амура клочьями сизых туч. В тишине вечера дружно кричали лягушки.

— Завтра дождь будет, — заметил кто-то.

— Э-эх, не докончили шалаш! — вздохнул Брендин. — Будет эта рогожка болтаться, сто чертей ей!

— А хиба ж в дождь нэ можно робить? — спросил Пойда.

Дождь прошел ночью, к утру погода разъяснилась.

Бригада закончила шалаш часа за два до обеда и перешла на новое место. А после обеда Аниканов снял рогожное знамя, но в бригаду Брендина его не понес. Вскоре рогожка развевалась над другим недостроенным шалашом. И так же, как вчера в адрес бригады Жернакова, сегодня в сторону рогожного знамени летели насмешливые выкрики, свист, улюлюканье.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

После жаркого рабочего дня, когда до онемения натружено тело, до чего же сладко спится!

И снится Захару сон: кто-то старается столкнуть его с обрыва. Он отступает, а этот невидимый все теснит и теснит его. И чувствует Захар, что вот-вот сорвется и упадет вниз. В ужасе он весь сжимается, но вдруг, к великой своей радости, различает мигающий свет спички, а в бликах огонька — выписанное грубыми мазками теней худое лицо Феди Брендина.

— Вставай, Захар, ну, слышь, что ли, вставай быстрей! — настойчиво и встревоженно бубнит бригадир.

Захар широко раскрыл глаза.

— Что, что такое?

— Группа Марунина сбежала, вставай быстрей, а то не догоним.

Когда-то, в кавшколе, Захар по ночной тревоге за три минуты становился в строй. Сейчас он и половины того времени не потратил на сборы — сапоги мигом натянул на босу ногу, гимнастерку не стал застегивать, а ремень взял в руки, чтобы уже в пути подпоясаться.

— Как сбежали, куда? — приходя в себя, спросил он шепотом, так как на нарах заворочались его соседи.

— К Силинскому озеру подались, там у них лодка подготовлена.

На дворе тревожно и ветрено; угрюмо и многоголосо шумит тайга; по небу, то ныряя бронзовой уткой в кипящие черные тучи, то выныривая из них, спешит месяц. Довольно прохладно — середина августа, и по ночам чувствуется первое дыхание осени, но Брендин в одной нательной рубашке. В свете луны Захар видит его острые плечи и выступающие лопатки.

Они бегут, спотыкаясь о кочки и пни, перепрыгивая через кучи веток, оставшихся еще с корчевки. Наконец они выскакивают на горбину рёлки, протянувшейся вдоль озера. По черному простору озера гуляют волны, резкими вспышками зловеще вскипают беляки. С Амура доносится глухой гул шторма.

Брендин напряженно всматривался в купы тальников, темнеющих у воды.

— Неужто пустились в такую непогодь?

— Кажется, вон там… Видишь?

Вынырнул из-за тучи месяц, бросил скупой свет на взлохмаченное озеро, на берег; Захар и Брендин ясно увидели: под тальниковым шатром — длинная лодка, а в ней сбились в кучу чем-то занятые люди.

— Они, — выдохнул Захар. — Пойдем прямо?

Осталось пять шагов до лодки, когда сидящие в ней разом повернули головы, глядя молча и выжидающе.

— Ну, чем занимаемся? — спокойно спросил Брендин.

— Да вот мотор ремонтируем, — ответил за всех добродушный Карасев.

— Неудобное время выбрали: добрые люди давно спят, — с укоризной сказал бригадир.

— А чего же вас черти носят, когда добрые люди спят? — звонко спросил Еремкин.

— О вас беспокоимся, — ответил Брендин.

— О нас нечего беспокоиться, мы сами можем о себе побеспокоиться, — отозвался Марунин.

— Ну вот что, товарищи, — решительно сказал Брендин, став ногой на борт лодки, — побаловали — и хватит! Теперь пошли в шалаш.

— Мы там ничего не забыли, — с ехидством ответил Еремкин.

— А я думаю, что забыли, — сказал Захар, заходя с другого борта. — Комсомольскую честь забыли…

— Сам забывал — ничего, а вот мы забыли — плохо! Что-то не вяжется у тебя, Жернаков!

— Да, забывал, но вовремя спохватился. И по-товарищески советую вам тоже вернуться.

Еремкин угрожающе встал.

— Так вы что, пришли агитировать нас или арестовывать? А если мы вам морды набьем?

— Ну, ты не шебарши, Оська, — одернул его кто-то в лодке.

— Мы пришли поговорить с вами по-хорошему, — спокойно ответил Брендин.

— Слушайте, ребята, — сказал Жернаков, садясь на край лодки, — давайте поговорим, как комсомольцы. Неужели вам не стыдно, а? Неужели вам не понятно, как вы мараете честь Ленинграда?

— Ну ладно, говорить так говорить! — Марунин решительно поднялся, прошел к носу лодки и сел на переднюю банку против Брендина и Захара. — Сядь, Брендин, драться не буду.

— А ты думал, я боюсь?

— Ну, тем и лучше. Ты неплохой парень, Жернаков, и давай поговорим честно. Да, мы из Ленинграда, колыбели революции, — продолжал он. — Мой отец у Смольного дрался, понятно? Я потомственный рабочий. Но вы можете понять, что нам, людям со средним образованием, — все мы закончили рабфак, а некоторые учатся в вечерних институтах, да к тому же имеем пятый и шестой разряды, — вы можете понять, что нам тут делать нечего? Там, на заводах, не хватает специалистов, а мы тут должны копаться в земле, когда этими руками машины можно делать! А кроме того, скоро начнется учебный год. Если мы вовремя не приедем, нас исключат.

— Так за каким же чертом вы тогда ехали сюда? — раздраженно спросил Брендин.

— Вот в этом все и дело, товарищ бригадир! Нас обманули. Нам что говорили? Работать будете по специальности, зимой продолжать образование. Ничего этого нет — сами видите, и не скоро будет. А как вы считаете, должны мы думать о своем будущем? Да и потом же, вы видите, когда мы уходим? Мы подготовили вам жилье, а теперь не мешайте, нам тоже не сладко.

Марунин умолк, молчали и Брендин с Захаром. О корму лодки с хлюпаньем бились зыбучие волны, ее подбрасывало. Месяц то выглядывал из туч, и тогда лица ребят казались бледными, усталыми, то скрывался, и лица становились мрачными, суровыми.