— Тише! — крикнул Брендин. — Я все объясню товарищу Бутину.

Выслушав его, Бутин пригласил прораба в круг и спросил так, чтобы слышала вся бригада:

— Эдуард Михайлович, почему не подвезли вовремя столбы для фундамента?

Прораб удивленно вздернул плечами.

— Заявка Ставорскому дана еще позавчера. Транспорт не обеспечивает.

— Должен обеспечивать! У Ставорского есть график подвозки материалов ко второму участку?

— Да, но ведь они же раньше своего графика выкопали котлованы под столбы, — возразил прораб.

Бутин замотал головой.

— Не-ет, так дело не пойдет! Вот что, товарищи, — обратился он к бригаде. — Я предлагаю начать соревнование с возчиками. Пригласите их к себе и обсудите.

— Правильно, нужно их немного прижать, а то работают, как на дядю.

— Пускай потягаются с нами!

Вечером неподалеку от площадки собрался целый обоз. Для переговоров к бригадиру пришел Пригницын. Смоляной чуб его закрыл весь козырек лихо сбитой на макушку кепки. Плотники обступили Пригницына. Они галдели, ругали возчиков, а он, отставив ногу, стоял в гордой позе, играя своими шельмоватыми глазами, и улыбался так, словно бы его не касалось все, что происходило здесь. Разглядев в толпе Захара, он махнул ему:

— Га, Жернаков, друг, здорово! Чегой-то все тут шумят?

Захар протиснулся к Пригницыну.

— Здорово, друг, здорово! — весело говорил тот. — Ну как? Тут мантулишь?

— Не мантулю, а работаю, — поправил его Захар. — А ты чего здесь?

— Соревнование пришел заключать, друг. Сам прораб прислал. Я, друг, теперь начальник, каким ты был! Ну, давай, бригадир, какое тут у тебя соревнование нужно заключать? — обратился он к Брендину.

Комсомольцы захохотали.

— Вот, черт, вроде лошадь пришел торговать! — в восторге заверещал Бонешкин.

— Да он дурака валяет, прикидывается, — заметил кто-то.

— Запиши наши требования, — сказал Брендин, — передашь их своему начальнику, и обсудите на бригаде.

— С превеликим бы удовольствием, дорогой, но грамоте только обучаюсь. — Пригницын оскалился в плутовской улыбке.

— Так за каким чертом ты пришел? — возмутился Брендин.

— Соревнование заключать, — как ни в чем не бывало ответил Пригницын.

— Ну тогда запомни наши условия: мы взяли обязательство каждый день выполнять задание на сто пятьдесят процентов. Мы вызываем вас на соревнование, чтобы возчики обеспечивали нам двухдневный запас материалов.

Пригницын хитро погрозил пальцем.

— Э-э, дорогой, меня не обманешь! Тебе подвезу на два дня, а что скажут в других бригадах? Давай, скажут, и нам на два дня! И тогда выйдет, что вы будете отдыхать, а мы должны мантулить! Не согласен, дорогой.

— Ну, а ты что предлагаешь? — спросил Каргополов.

— Я ничего не предлагаю. Чего мне предлагать?

Каргополов безнадежно махнул рукой.

— Видно, мы тут не договоримся. Завтра с утра сходим в конный парк и там на месте все обсудим с комсоргом.

— Ну все, дорогой? — спросил Пригницын. — А то нам лошадей кормить пора.

— Ладно, валяйте! — Брендин махнул рукой.

Пригницын повернулся к Захару.

— Слышь-ка, Жернаков, пойдем-ка со мной, друг. У меня к тебе дело…

Когда они отошли в сторону от толпы, Пригницын спросил:

— А послушай-ка, Жернаков, ты с Любкой крутишь?

— А что?

— Да так, спросить хотел.

— Ничего я с ней не кручу. Просто знакомы — и все, жил у них немного… А ты жениться на ней хочешь?

— Ага. Кто тебе сказал?

— Да никто не говорил.

— Эй, не бреши, друг Жернаков. — Пригницын лукаво заиграл глазами. — Кто-то стукнул тебе. Так вот что, раз у тебя с нею нет ничего, тогда не мешай мне, — в голосе его послышалась угроза. — Договорились?

— А что нам договариваться? Меня это не касается.

— Ну и баста! Дело ясное. Она от меня не открутится.

Пригницын проговорил это с угрозой, и у Захара тревожно сжалось сердце.

— Это все, что ты хотел мне сказать? — спросил он.

— Все, друг. Чтоб мы не столкнулись на одной дороге… Знаешь новость? Харитона Ивановича повышают.

— Да? На какую должность?

— По снабжению будет ворочать. Я вот подучусь, и он обещал тоже повысить меня — буду всеми возчиками командовать.

С чувством необъяснимой тревоги ушел Захар от Пригницына.

Назавтра, рано утром, делегация строителей — в ней были Каргополов и Захар — пришла в парк. Возчики еще не покинули двор. Ставорский вызвал Пригницына. Протянув ему лист бумаги с проектом договора на соревнование, Ставорский коротко сказал:

— Подпиши.

Пригницын нацарапал внизу каракули и вернул лист.

— Разрешите идти, Харитон Иванович?

— Да. И чтобы с сегодняшнего дня в бригаде товарища Брендина постоянно был двухдневный запас материалов.

— Есть, Харитон Иванович.

С этими словами Пригницын ушел.

Каргополов удивленно развел руками.

— Какое же это соревнование? Это просто приказ.

— А они все равно ничего в нем не понимают, — спокойно ответил Ставорский. — Вы не беспокойтесь, товарищи, они все сделают как надо.

— Харитон Иванович, а в бригаде есть комсомольцы, кроме Пригницына? — спросил Захар.

— Один еще есть — Куделькин. Но он такой лентяй, что ему не соревнование нужно, а хорошая палка.

Делегация ушла от Ставорского обескураженной. За воротами Иван сказал:

— Честное слово, он сам не понимает, что такое соревнование! Да разве ж может так относиться к этому делу руководитель?

— Вообще-то он человек со странностями, — согласился Захар. — Я с ним работал, но не понимал его никогда. А теперь он почему-то приголубил этого Пригницына и еще одного типа, Рогульника. И поселил их к себе на квартиру. А у меня никакого доверия к ним нет.

— Да, странно, странно… — Меж белесых бровей Ивана пролегли две глубокие складки.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Наступила осень — золотая пора в Приамурье. Ярче стала синева неба, будто вымыли его от летней мглы и знойной мути зачастившие дожди. В по-восточному пестрые платья переоделась тайга, еще вчера носившая только темно- и светло-зеленое.

Первыми нарядились в солнечно-желтые сарафаны рябина и горный тальник, рано поддающиеся холодным утренникам. Потом продрогли и пожелтели осинник, береза и лиственница. В вишнево-багряный цвет, хватающий за душу своей волшебной красотой, приоделся осанистый клен. Буровато-красным стал багульник, загрустивший на оголившихся склонах сопок. Только ель, пихта да кедр не собирались менять своих одежд: все такими же темно-зелеными стояли их толпы в хвойных шубах.

Лучшее время года на Дальнем Востоке сентябрь. Выйди ясным тихим утром в тайгу и попадешь на осеннюю ярмарку природы. В глазах рябит от невообразимого смешения красок. Стрекот, свист, пронзительные вопли наполняют лес — то резвятся выводки нынешнего лета. Они не нуждаются больше в родительской опеке: природа наготовила им уйму еды — ягод, орехов, грибов; и теперь они, ошалев от восторга, празднуют свое совершеннолетие, не подозревая о том, что грядет зима, а с нею жестокие морозы и лютые вьюги, злые хищники и голод.

Менялось лицо природы и там, где рождался новый город. На обширной равнине в левобережье Амура, за селом Пермским, лежала исхлестанная дорогами, тропами и канавами нагая земля, отвоеванная у дебрей и болот. Лишь пни да рытвины, мелкий кустарник да кучи слежавшегося за лето хвороста остались там, где прошли бригады корчевщиков. Далеко отступила стена тайги, исщербленная квадратами, клиньями, полукружьями вырубок.

Изменился пейзаж возле Силинского озера и шумливой речки Силинки: лесозавод и столярная мастерская с навесами, шеренги шалашей, обмазанных глиной, большая рубленая баня — все это уже образовало настоящий поселок. Поодаль вытянулись линии приземистых бараков, а выше села Пермского, возле устья Мылкинской протоки, начинали обозначаться контуры кирпичного завода.

Единственная улица села Пермского никогда еще не видела такого многолюдья. Более трех тысяч новых строителей приехало за лето, а пополнение все прибывало и прибывало. Под осень начали появляться вербованные рабочие с семьями, с домашним скарбом. В верхнем конце села стал возникать «Копай-город» — так окрестили землянки, которые сооружали семейные рабочие в песке обрывистого берега. На избах Пермского появились надписи на жести и фанере: «Коммунально-бытовой отдел», «Редакция «Амурский ударник», «Сберкасса», «Госбанк», «Управление Дальпромстроя» и множество других, указывающих на то, что здесь прочно обосновался новый административный центр.