— Ясно, товарищ инженер.

— Зовут меня Викентий Иванович, — представился инженер, шаркнув ногой. — Запомните: Ви-кен-тий И-ва-но-вич.

По толпе прокатился добродушный смешок:

— Запомним!

…Участок, отведенный для строительства шалашного городка, был выбран неподалеку от лесозавода на ровной, слегка приподнятой местности.

Саблин приехал на двуколке, а вскоре подошли подводы, назначенные для подвозки досок и жердей, и с ними два десятника..

— Нуте-с, начнемте, друзья, — объявил Саблин, собрав всех.

Он расстелил по косому пологу палатки листы кальки с чертежами, сломил тонкую лозу для указки и стал объяснять конструкцию шалаша.

— Вся мудрость состоит в том, — говорил он, — чтобы его быстро построить, чтобы он не пропускал влагу, а главное — чтобы держал тепло в сорокаградусный мороз и мог вместить по меньшей мере пятнадцать — двадцать человек.

Первый шалаш строила вся бригада. Викентий Иванович, сняв пиджак, сам руководил планировкой. С лопатой в руках он, неторопливо командуя десятниками, делал ямки для колышков.

— Все, что я делаю, предстоит делать вам, будущим бригадирам, — объяснял он при этом. — Так что прошу внимательно следить за каждым моим движением.

Захар буквально ступал по его следам.

Викентий Иванович заметил это, отдал ему лопату и сказал:

— Прокопайте, молодой человек, линию вдоль этого шнура.

Захар, смущаясь, суетливо принялся за дело.

— А вы не торопитесь, юноша, не торопитесь, — поучал его Саблин. — Вы много сил тратите попусту и прежде времени устанете.

Так оно и вышло: линия оказалась кривой, а по лицу Захара струился обильный пот.

— Плохо получилось, — в смущении сказал он, взглянув на свою работу.

— Ничего, ничего, молодой человек, не огорчайтесь. Главное — выполнено с вдохновением, — подбодрил его Викентий Иванович.

Приметив Захара, Саблин то и дело поручал ему что-нибудь, с каждым разом давая все более сложные задания: инженеру понравились рвение и старательность, с которыми относился к работе этот паренек в буденовке.

На следующий день первый шалаш был готов. Поручив планировку нового шалаша десятнику, Саблин подозвал Захара и, размотав рулетку, стал с его помощью обмерять площадь пола и стен. Записывая результаты обмера, Саблин говорил философски:

— Начинаем с шалашей, дружище, а кончим дворцами! Уж если Русь взялась за топоры, то, смею вас заверить, дело будет! Вот вы, юноша, почему взялись за топор?

— Вы спрашиваете, Викентий Иванович, почему я поехал на строительство? — улыбаясь, спросил Захар.

— Хотя бы так. Зачем вы сюда приехали?

— Это длинная история.

— А вы коротко изложите ее мне.

— Моя история не характерная, Викентий Иванович.

— Ну что ж, тем интереснее.

Смущаясь и многое недоговаривая, Захар сбивчиво рассказал о том, что привело его сюда.

— Ага, значит, вы романтик? — догадался Саблин. — Так ваша история нехарактерна? А вы полагаете, что я поехал за «длинным рублем»? Мы почти все здесь романтики. То, что я здесь, — это выстрадано, дорогой юноша. Перед вами старый дворянин, да-с. А знаете, что это такое?

— Знаю. Но… как же это?.. — Захар с удивлением посмотрел на Саблина.

— А вот так-с… Я долго не принимал революцию. Переосмыслить давно сложившиеся понятия не так просто — город легче выстроить на голом месте, да-с!.. А мне именно это пришлось сделать, да еще в возрасте, когда большая половина срока, отпущенного человеку, осталась позади… Поняв свое место в новой жизни, я ничего больше не хочу, кроме одного: целиком отдаться интересам народа. Знаете, что мы сейчас делаем с вами? Мы, русские люди, первыми прорубаем просеку «в глухой, неведомой тайге». Все человечество двинется по ней вслед за нами к своему счастью — братству и свету, да-с! Эту просеку русский простолюдин начал прорубать еще в семнадцатом году. А я, русский интеллигент, который считал себя высокообразованным человеком, а простолюдина — темным и забитым, оказался на самом деле темнее его: я не понял того, что понял он тогда. Вот почему остаток своей жизни я хочу истратить на то, чтобы строить, строить и строить, насколько меня хватит. Вот почему, юноша, мне этот шалаш представляется более значительным, нежели роскошные виллы для богачей, которые я когда-то возводил!

Вскоре шесть человек, в том числе Захар, Каргополов и Иванка-звеньевой, были назначены Саблиным бригадирами.

Участок создавался как ударный. Сюда стягивались лучшие силы из бригад корчевщиков и землекопов. Каково же было удивление Захара, когда он встретил своих земляков, в том числе Лелю Касимову.

— Значит, вместе будем, Захар? — возбужденно смеялась Леля, украдкой ища глазами Каргополова. — Вот хорошо-то!

А вечером под открытым небом состоялось комсомольское собрание. Захар немало удивился, когда постройком рекомендовал Аниканова освобожденным секретарем ячейки. Аниканов избран был подавляющим большинством голосов. Никто, кроме Захара, не знал о случае с сапогами, не вспомнил, что Аниканов увильнул от трудной работы на корчевке. Но и Захару все это теперь показалось мелким, не стоящим внимания. После собрания он подошел к Аниканову, поздоровался за руку.

— Значит, и ты тут? А я, брат, не знал, — баском сказал Аниканов. Он был в самом лучшем расположении духа. — Ну что же ты, Захар, не поздравляешь меня?

— С чем?

— Ну, как-никак я теперь у вас основной комсомольский руководитель.

— А, с этим? Ну, поздравляю, — спокойно сказал Захар. — Ты тоже можешь поздравить меня — бригадиром назначен.

— Да что ты! Вот, брат, как мы с тобой полезли в гору! — с искренним восторгом воскликнул Аниканов. И, помолчав, добавил: — Это только начало. Придет время, мы еще не такими делами будем ворочать!

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Ночь. Не спится Захару в новом шалаше. Раздражает скипидарный запах еловых досок. Думает Захар, думает… Должно быть, трудное это дело — руководить людьми. В его бригаде двенадцать парней: восемь ленинградских слесарей и электромонтеров, двое деревенских ребят с Кубани, вообще не имевших профессий; и только один плотник, бывший днепростроевец Федор Брендин — высокий добродушный детина с улыбчивым лицом. Федор медлителен, молчалив, а когда идет, волочит ноги, будто они у него спутаны. Все ленинградцы и кубанские ребята до этого были на земляных работах, счетовод Прокоп Чулкин сидел в отделе снабжения, и только один Федор Брендин плотничал — рубил дом для инженеров. «Как-то они справятся?» — думал Захар.

С первого же дня дело не заладилось. Когда Захар начал толковать бригаде, что́ и в какой последовательности надлежит делать, ленинградцы стали отпускать шутки и остроты. Выглядели они франтовато, держались обособленно. Землю они копали лениво, ходили медленно, а на подноске жердей и досок не утруждали себя лишним грузом.

— Слушайте, товарищи, уж очень медленно вы работаете, — заметил Захар, сдерживая себя. — Нельзя ли немного поживее? Так мы за лето и одного шалаша не выстроим.

— А мы не просились на эту работу, — за всех ответил курносый, жиденький на вид, но задиристый Еремкин. — Вот когда нам дадут работу по специальности, тогда и посмотрим, кто как работает.

— Бригадиру об этом нечего говорить, — вступился Брендин. — Раз приставлены к делу — значит, надо делать, а симулировать нечего.

— Ну, знаете!.. — возмутился белокурый красавец с голубыми глазами — электромонтер Марунин. Чувствовалось, что он верховодит в этой группе. — Если вы называете это делом, то что тогда такое мартышкин труд?

— Так что ж, по-вашему, выходит, что все эти люди кругом тоже занимаются мартышкиным трудом? — спросил Захар, готовый кинуться в спор.

— Для кого как… — многозначительно намекнул Марунин.

— Ну, это уж вы слишком много берете на себя! — вспылил Захар. — Если бы все так рассуждали, мы много бы наработали! В общем, или дело делайте, или идите к прорабу и скажите, чтобы вас перевели в другое место. А пока вы здесь, я требую выполнять мои распоряжения.