Рита тяжело дышала, распластавшись всем телом по стене. Глаза ее были круглыми от ужаса.
– Пойдем отсюда. – Борис взял ее за руку и поспешно вывел из бара. На улице с ней началась истерика. Но Борис резко встряхнул ее:
– Немедленно возьми себя в руки! – приказал он. Девушка послушно затихла.
– Где твоя куртка?
– Там, – она махнула рукой.
– Вы были одни?
– Да.
– Это хорошо, иначе нас бы сейчас побили всей компанией. Стой здесь, я вернусь за курткой.
Блондин уже очухался. Он сидел на полу, растерянно моргая глазами и потирая шею.
– Прошу прощения, – сказал Борис, поднимая Ритину куртку.
Блондин так ничего и не ответил.
В гостиницу возвращались молча. У дверей ее номера Борис придержал Риту и просто сказал:
– Рита, выходи за меня.
Девушка дрожала и не поднимала глаз.
– Ты никогда не пожалеешь, Рита. Я тебе обещаю, я смогу защитить тебя от всего мира, от всего хаоса и бардака, которые так пугают тебя. Слышишь? Все это, – он обвел рукой стены и потолок, – все это уйдет и никогда не вернется. Будем ты и я. Будет прекрасная жизнь, такая, о которой ты всегда мечтала. Не думай больше, не сопротивляйся, – Борис взял ее за плечи, притянул к себе, обнял нежно, чтобы не напугать, а когда ее тело подалось, расслабилось в его руках, первый раз поцеловал долгим спокойным поцелуем.
– Я согласна, – глухо произнесла Рита. Она отстранилась, поспешно отступила в темноту номера и захлопнула дверь у него перед носом.
– Спокойной ночи, любовь моя, – весело пожелал Борис запертой двери.
43
Отшумела масленица. Наступил Великий Пост. Над Москвой заклубились низкие серые тучи, снег осел, почернел, по дорогам побежали стремительные грязные ручьи. Март дохнул сырым теплом и предчувствием весны.
Маша с матерью Андрея улетали в Иерусалим. Андрей с отцом провожали их в аэропорту. Рейс был специальный, организованный для паломников. Андрея это успокаивало: женщины не одни, группа большая, несколько сопровождающих. Все устроено, как нельзя лучше. Зато отец его заметно нервничал, все время давал наставления, требовал постоянно звонить и сообщать о себе.
– Не волнуйся, Володя, – просила жена.
– Мы будем делать все, как вы скажете, Владимир Андреевич, – успокаивала Маша.
– Главное, никуда без группы! Не оставайтесь в толпе!
– Па, все будет хорошо, – говорил Андрей.
– Нет, надо было с вами лететь, – не унимался отец, – ну что ты с женщин возьмешь! Ведь уговорила, а! Никогда я попов не любил!
– Володенька, пожалуйста!
– Извини! С другой стороны: древнейшая история, как на ладони.
– Па, давай я тебе прямо сейчас билет возьму, вылетишь ближайшим рейсом, – предложил Андрей.
– Смеешься! У меня и паспорта-то нет; а виза! Надо было раньше!
– Я же тебе предлагал.
– А! – Истомин старший только досадливо отмахнулся.
– Пора, – сказала Истомина, вставая.
Расцеловались. Женщины прошли на посадку. Отец Андрея еще постоял какое-то время рядом с секцией контроля, потом метнулся к окнам. Андрей подошел и стал рядом. Вспомнил, как они с Машей провожали Бориса, только это было осенью, а сейчас уже весна. Борис, слава Богу, поправился. Ведет себя странно, но это – ничего. Вот и Маша с мамой улетают, а внутри как-то пусто, даже тревожности нет, естественной животной тревожности о близких. Неужели он так очерствел?
Самолет благополучно взлетел. Отец, по-прежнему молча стоял с окаменевшим лицом и смотрел в серенькое мартовское небо.
– Поедем, па? – Андрей тронул отца за рукав.
– Что?
– Я говорю: поедем…
– Да, конечно, – Истомин старший вздохнул и отошел от окна.
В машине он спросил сына:
– Ты нас любишь, Андрей?
– Конечно, – удивился он, – почему ты спрашиваешь?
– Знаешь, иногда мне кажется, что ты никого не любишь, – объяснил отец, – замкнулся на себя и существуешь как во сне.
– Просто я устаю, – попытался оправдаться Андрей.
– Это плохая усталость, – сказал отец. – Ты заблудился, сын.
– Что ты имеешь в виду?
– Ты все прекрасно понимаешь, – вспылил отец. – Эта девушка – Маша, ты же знаешь, она нам с матерью, как родная! Только ты измучил ее, посмотри, на ней лица нет! По монастырям зачастила. Это накануне свадьбы! Да и свадьба, будет ли?
– Я дал слово…
– Слово? Кому оно нужно, твое слово! Запутались оба в собственной глупости. Тоже мне, брак по расчету удумали! Ни ей жизни не будет, ни тебе!
– Отец, мы как-нибудь решим эту проблему, – выдавил из себя Андрей.
– Жизнь – она короткая, сын, не успеешь оглянуться…
44
Маша касалась рукой шероховатого древнего камня, замирая, вступала под своды величественных храмов, вглядывалась в лики святых. Шаг за шагом ступала она по святой земле, искала ответы на измучившие ее вопросы.
Вопросов было много; главный и самый больной – должна ли она выходить замуж за Андрея. Несомненно, когда-то она была влюблена в Андрея. Но любит ли она его теперь, или ее чувство разбилось об отчужденность и холодность Андрея.
С тех пор, как Борис уехал в Швейцарию, Маша словно перестала жить. Предложение Андрея было неожиданным и, скорее, неприятным событием. Ведь она знала, что Андрей не любит ее. В то же время, Маша не могла заподозрить его в корыстности. Но, с другой стороны, Борис оставил Андрея своим преемником, не повлиял ли этот факт на принятие Андреем решения жениться на ней? Конечно, Бориса нельзя обвинять, он хотел как лучше, хотел защитить сестру, оставить ее с надежным, честным человеком. Так, наверное, и было, ведь Борис тогда думал, что для него все кончено, и он едет умирать… Бедный, бедный Борис! Господи, но почему – бедный? Ведь, ему лучше, и врач говорит, что опасности нет никакой. Он теперь путешествует по Европе, весел, говорит о каком-то сюрпризе. Валя тоже намекает на сюрпризы. Ну, какие могут быть у брата сюрпризы? То, что он путешествует не один, об этом Маша догадывается. Кто она, эта женщина? Русская, ли? Когда Маша с Андреем приезжали к Борису на Новый Год, то, кажется, никакой женщины еще не было. А, может, уже была, только он скрывал. Да, да, да, Маша вспомнила, Борис уже тогда чего-то недоговаривал, был занят собой, своими мыслями и планами, на все вопросы отвечал неопределенно, хохмил, но не от души. Им так и не удалось поговорить по душам. Маша еще тогда хотела рассказать ему, посоветоваться. Не вышло. Борис не позвал ее, она не настояла. Только, все время он спрашивал о свадьбе, настаивал на ней. Господи, как же сложно, как трудно разобраться во всем этом. Надо поговорить с Андреем, поговорить начистоту, пока еще не поздно, пока они не сломали друг другу жизнь.
Анна Михайловна Истомина была абсолютно счастлива. Она не расставалась с камерой и снимала все, что только было возможно. Поминутно вздыхала от восторга и говорила Маше:
– Ты только взгляни, Машенька, какая красота! Мы в самом центре мироздания! Я буквально дышу историей. Подумать только, люди живут здесь обычной жизнью, так же как и две и три тысячи лет назад! Как я благодарна тебе за эту поездку, если бы не ты, я ни за что не собралась бы. Да и Володя не отпустил бы меня.
Маша улыбалась, кивала, но продолжала думать о своем.
Телефон Анны Михайловны практически не замолкал. Если не ей звонили, то звонила она.
– Да, Володенька, у нас все отлично! Не волнуйся! О! Тут такая красота! Увидишь! Я нашла те книги, что ты просил, мне помог один ученый священник. Тебе непременно надо поехать!
Маша слушала и потихоньку завидовала. Потому что Анна Михайловна всю жизнь любила своего мужа, а он – свою жену. Потому что у них были общие интересы, красивый и умный сын; потому что в их квартирке, в обычной панельной пятиэтажке, Маша чувствовала себя уютнее, чем в собственном роскошном доме.
С Анной Михайловной было удивительно легко. Она прекрасно ориентировалась в незнакомых местах, умела знакомиться, причем мгновенно находила общий язык с совершенно разными людьми. Она ухитрилась приобрести себе друзей в кратчайшие сроки. Потрясающе эрудированная, образованная, все еще красивая женщина, Маша любовалась ей откровенно. Неистощимый интерес искренний, естественный, жажда нового, постоянное стремление к познанию – вот что отличало Анну Михайловну среди ее ровесниц, да что и говорить, женщин гораздо моложе ее.