Ахнули мужики:

– Э‑эх!…

Охнул в телеге Калистрат Ефимыч:

– Та‑ак!…

Нет, на ногах киргиз. Песок с ичига стряс. Лицо бескровное, желтое. У Кузьмы муть по лицу.

Уперся киргизский борец, заворочался в песке ногами. Забился и вытянулся на его руках в воздухе – Кузьма.

Загикали, засвистали киргизы:

– Солай! Солай!… Айда, Докай, айда!

Рявкнула земля, запылилась. Пыль‑песок на телегу Калистрата Ефимыча.

Нет, на ногах борцы. Опояски не выдержали – лопнули. Надо сменять опояски.

Рванул за опояску Кузьма, забороздил телом киргиз. Потащил его Кузьма, как таволожник из земли.

Не падает киргиз, держится.

Полощутся на поле мужики, густой пылью рев висит:

– Кузьма! Кузя, не выдавай!

– Кузя!… Голубь!…

Свистят киргизы. Лошади ржут, арбы скрипят.

– Докай!… Тэ‑эк!… Батырь!

– Айда, Докай!…

В пене, в крови борцы. В пене люди и лошади, В пене земля. Все борется, все гнется, все ломается… Ветер ли, люди ли, тайга ли!…

– Э‑эй, Докай!…

– Ге‑ей, Кузя!…

И только те – неподвижные, четырехугольные – вдали ждут на холмах, молчат. Немцы.

И еще оторвал от земли Кузьму Докай. И еще понес, тиская мясо и жилы.

Душно в телеге, жарко. Откинул полог Калистрат Ефимыч, в голос поднялся над телегой:

– Ку‑узьма!… Ва‑аляй!…

Не слышно его голоса, все орут, землю рвут телеги.

– Ку‑узьма‑а!…

– Ва‑аляй!

И час, и два, и до обеда ходили, тискали землю борцы.

Дышат в один мах – привыкли. Глаз тоже один – мутный, смертоносный. Руки на поясах в тело вросли, опояски кости ломают, ноги землю ломают. Не переломать ей кости, не согнуть землю.

Охрипли от рева киргизы и русские. Отхлынули от борцов.

А они в пыли, в крови и в пене – ходят. Рты не закрываются.

Мечется в телеге Калистрат Ефимыч, за руки, за плечи Никитина хватает.

– Кузя!… Не выдавай!… Микитин, ты‑то чево? ты‑то!…

Темным пламенем горит глаз. Смотрит через борцов, через юрты. Не отвечает Никитин.

– Кузя, ты ево, ты ж!…

Ходят борцы. Весь день ходят. Весь день ревут на лошадях киргизы.

Вечер.

Ушли офицеры – устали. Казаки на конях дремлют.

Солнце – усталый борец – подходит к тайге. Ветер в золотом бешмете несется по котловине, сонный ветер, усталый.

Гикают киргизы, кричат:

– Кончай, Докай, славный батырь, кончай!

Гудят, ревут мужики:

– Буде, Кузя, буде, родной!… Крой его, стерву!

Обернулся Кузьма и, не шевеля ртом, сказал:

– Си‑ча‑ас…

Ослабли руки, и дернул от себя тело Докая, а потом грудью – хряс. Как щепа переломилась пыль над головой, туман розово‑золотистый.

Заревели мужики:

– Так ево, та‑ак…

Кинулись к песку, пыль сорвалась – опять на земле. А на земле, скрючив руки и запрокинув голову, поборотый Кузьма.

Над ним Докай, оперся в грудь его, подняться сил нет. Пальцы скрючены в опояске.

Гикают радостно киргизы:

– Солай, э‑эй!… Поборол русского! Э‑эй!…

К мужикам Наумыч.

– Кузя‑то, парни, отошел!

– С надсады?

– Эх, ты‑ы!… – крикнул Наумыч.

И ножом в усталый глаз Докая! По телу Кузьмы пополз Докай на землю.

В лошадях закричали:

– Кро‑ой, православные!…

И топот. И рев в топоте, как пыль – алый…

С разбитою головою на арбе киргиз. Юрты в крови.

Небо багрово. Лошади ржут. Травы в криках:

– Степша‑а!…

– Ре‑ежь!…

– Не спрашивай!

– Режь!…

Топор в голову, как в гнилое полено. Аракчин на голове – не расколешь.

– Не бей топором в плечо – в голову бей!

– Офицера‑а!… Офицера!… В погон ево, стерву, бей в погон!

Ра‑аз! Топор по погону! Вместе с плечом погон полощется кровью.

– Получай генеральство!… Патронов мало – бей колом.

– Кабинетскую землю хочешь?

– Получай!

За юрты прячутся киргизы. За кучи кизяка, в табуны.

– Скотину не трожь!

– Скотина годна!…

В арбах скрипят. Визжат. Бегут по котловине арбы. Бегут киргизы. Как комар от дыма.

Табуны бегут. Никнут в топоте кровавые травы,

– Скотину не пушшай!…

– Ладно‑о!…

– Волки задерут!

Киргизы по котловине. Киргизы в камыши,

– В камышах стреляют. Офицер!… Солдаты!…

– Окопайсь!…

– Микитина сюда, Микитина!…

– Э‑э‑ой‑ой, товарищи!

– Держись!…

Небо на земле. В озеро кровь льет. Кровь вяло пахнет.

Спускаются с холма медленно, неторопливо четырехугольные. Тихо позвякивают фургоны. Они объемистые, они подберут. Немцы.

И еще – степь… Бежит. Пески бегут.

Котловина, лога…

Кошма под ногами. Ноги мнут кошму. Ноги сорвали кошму.

Лошади рвут вожжи. Телега рвет землю.

Синебородый, огромный, мечется в телеге.

– Одно‑о, Микитин, землю‑ю!… не дадим!… Мики‑тин!… гони‑и!…

Несется синяя телега. На колесах кровь, мясо, пески, травы…

– Гони‑и!…

Гонит Калистрат Ефимыч лошадей. В крови гривы. Облака над степью – алые гривы.

– Товарищи‑и!… Тише, товарищи!…

– Гони, Наумыч, бей!

Камыши стреляют. Озеро стреляет. Над озером плачутся утки.

Руки Калистрата Ефимыча на топоре.

– Гони!…

– Землю тебе‑е?…

– Кузьку‑то… Кузьку!…

За телегами – телеги, телеги… Лошади… Винтовки… Пулемет…

– Зачем оружие? Как смели применить оружие? – спрашивает Никитин.

Камыши горят. Стреляют. Телеги ломаются на телах убитых, как на корнях. Седла на земле. Кошмы. Турсуки, овцы блеют, напуганы…

– Бе‑ей!…

– Микитин, к камышам тебя. Микитин!…

По юртам телеги. Грохочут. Небо грохочет, ветер грохочет.

Камыши горят. Кровью горят бороды,

– Выживем!

– Выйдут!

Травы горят. Небо в дыму.

– Траву!…

– Не уйдешь!…

– Микитин!…

– Ми‑ки‑и‑тин!…

Гарь в земле. Бегут киргизы, бегут. По котловинам, в степи…

– Бисмилля!… Бисмилля!… Уй‑бой!…

– Карагым!… Ченымау!…

– Бей!…

– Крой на мою голову!…

Из камышей с поднятыми руками офицер и солдаты. В камышах – дым, треск. К озеру на телеге Никитин:

– Товарищи, не трогайй!…

Офицер впереди, этот офицер впереди всегда. Раз ты впереди – получай, поручик Миронов!

– Бра‑атцы!… На земле офицер.

– Чужие земли раздавать?…

На документе – поручик Миронов. И еще – в кобуре наган. Сгодится. Никитин на телеге.

– Расстрелять!… Самоуправство! Кто тут посмел?

Нет никого. Степь. По степи киргизы. Киргизов надо догонять.

На коленях солдаты. Руки кверху.

– Э‑ей!… Конвой!…

Какие конвои! Степь горит. Камыши горят. Треск на небе. Облака горят. На топоре рука…

– Кро‑ой…

Эй, земля хмельная, убийца! Лошади хмельно мечутся. Давай лошадь! Не эту, так другую!

– Куда, Никитин?

– Поеду! Удержу!

Куда удержать: раз небо горит. Раз озеро горит. Раз земля горит. Раз сердце земное…

Лошадь боится синебородого – несет. Топор за поясом, лошадь за поясом.

Разве удержишь…

– Кро‑ой!…

Медленно, спокойно шли длинные фургоны по следам. Лежали там ровно сложенные кошмы, меха, седла. Гнали четырехугольные, крепкие и немногословные люди крепкие стада: лошадей, овец. Медленно, неторопливо. Ночь длинная – зачем уставать? Волки огня боятся. Торопиться не стоит.

XXXVI

Заперли шамана в загон. Подох в загоне теленок, выволокли его на назьмы, за заимку, волкам и собакам. Вместо теленка – шамана.

– Пленный, – сказали.

И поставили часового.

Стоит часовой, штыком глиняную стену царапает – скучно. Пошел за табаком и не вернулся.

Забыли шамана.

Снег дул тонкий и голубой. Земля была тонкая, голубая и веселая.

Жарко шаману, халат расстегнул, бегает по загону, по подмерзшему назьму.

Эх, сильно бьют русские, много крови выпустили русские, поди так целые озера. И боги русские не помогли. Сжечь надо плосколицых, темных.

В щели дует голубой снег. Щель голубая, а в загоне темно, как за пазухой.

Кровь у шамана Апо на затылке, жарко затылку, точно горячая лепешка приложена.