Григорий медленно вынул серебряный портсигар с затейливой золотой монограммой.

— Хорошая штучка!

— Вот только застежка портит весь вид.

— А какой камень в ней был?

— Изумруд.

— О, цвет надежды! Точно такой есть у меня. Примерить?

— Обязательно.

Мейер быстро вытащил из жилетного кармана коробочку от патефонных иголок и вставил зеленый камушек в оправу застежки.

— Слушаю вас, герр…?

— Фред Шульц. Отныне я буду поддерживать с вами связь.

В глазах Мейера метнулся страх.

— Что-то случилось с Больманом?

Григорий недовольно поморщился:

— Выйдите и поднимите капот машины! Потом поговорим.

Мейер быстро вышел. Григорий сел и закурил. Вот оно — логово, где засел коварный хищник. Ишь какой смирной овечкой прикидывается. Только недолго тебе тут сидеть. Твой день «X» настанет раньше, чем твои хозяева планируют его для других.

Хозяин автомеханической мастерской вернулся очень быстро, держа в руках подшипник распределителя. Вид у Мейера был угнетенный, как ни старался он это скрыть.

— Плохо владеете собой, герр Мейер! — резко заметил Григорий.

— Еще не оправился после гриппа, вот немного и…

— Оправдание для старой бабы!

Мейер, старше Шульца по возрасту, а может, и по чину, стоял потупившись, словно ученик перед суровым учителем, пойманный на горячем деле.

— Больмана перевели на другую работу, только и всего. Как я уже сказал, отныне связь с вами будет поддерживаться через меня. Как обстоят дела на сегодня?

Сразу же повеселевший Мейер доложил о расстановке сил в Карове и Бланкенбурге.

— Вот томик Гофмана. По известной вам системе, десятым номером чернил, на сотой и сто первой страничках обозначьте фамилии. На двух последних — участки, где каждый работает. Все работы по втягиванию новых членов прекратить категорически. И, конечно, никаких террористических акций! Это бессмысленное убийство Лютца привлекло к Карову внимание и русской военной контрразведки, и местной полиции… Кстати, кто из ваших людей причастен к убийству?

— Никто.

— Ваше счастье! Хорошо было бы узнать, кто его организовал. Следствие пришло к выводу, что с беднягой учителем рассчитались по политическим мотивам. Если убийца не связан с нашим подпольем, мы могли бы подбросить им эту кость, это отвлечет внимание от всех наших.

— Понимаю. Маневр, действительно, удачный. К тому же.

Мейер наморщил лоб, его круглые глаза отвердели, стали похожими на застывшие оловянные шарики.

— Не люблю недомолвок!

— Одного из убийц я знаю. На девяносто девять процентов ручаюсь, что это Рихард Бауман. Я был в тот вечер в баре и видел, как он внимательно наблюдал за Лютцем. Приехал на черном «хорхе». Машина долго стояла возле бара, потом куда-то исчезла.

— Что собой представляет этот Бауман?

— Ничтожество. На побегушках у всех, кто имеет деньги. Здесь у него есть два или три дружка, такие же болваны, как он.

— А что это за «Молодые викинги»? Такая организация действительно существует?

— Возможно, в какой-либо из западных зон и существует, только вряд ли он входит в ее состав. И если его использовали, то только как наемного убийцу. А причислить себя к «викингам» — это в его характере. Во-первых, припугнуть мать, во-вторых, удовлетворить собственное тщеславие — не просто убийца, а еще и «молодой викинг» — похорохориться он любит, ради бахвальства.

— Вы с ним знакомы?

— Нет, это только скомпрометировало бы меня.

— Бауман, Бауман… Скажите, случайно не у его ли матери жил Лютц?

— Да. Только она порвала с сыном. Неизвестно, что между ними произошло, но она и квартиранта взяла только для того, чтобы к ней не вселился Рихард. Так говорят.

«Вот что недоговаривала фрау Марта! Сын, даже блудный, все равно остается сыном… Бедная женщина».

— Следствие должно узнать о Баумане! И в самые ближайшие дни. Соберите все факты, еще раз проанализируйте их и пошлите в полицию анонимное, но убедительное письмо. Такие подонки, как Бауман, только мешают нашему общему делу, и чем меньше их будет путаться под ногами, тем лучше.

— Будет сделано, герр Шульц!

— Есть какие-нибудь вопросы?

— Да, несколько.

Через четверть часа «опель» отъехал от автомеханической мастерской и, больше нигде не задерживаясь, двинулся в обратный путь.

Все складывалось значительно лучше, чем предполагал Григорий, впрочем, на сердце было тоскливо.

«Рука провидения должна покарать его за все…» Так, кажется, сказала фрау Марта? В ее словах звучала глубокая убежденность, и все-таки…

Не всегда легко быть «рукой провидения», если речь идет о сердце матери, даже смертельно обиженном…

Часть III

Что произошло в один из зимних дней

Утро нового дня. Для каждого оно начинается по-своему, хотя различия эти не сразу бросаются в глаза, настолько все вокруг подчинено общему ритму. Одни уже хлопочут у станков, другие только что проснулись и поспешно завтракают, чтобы не опоздать к своим канцелярским столам. Третьи…

Напротив стола следователя сидит известный в районе Нойкельна дантист, герр Штаубе. Это пожилой человек с лицом весьма ординарным, ничем особо не примечательным, разве только какой-то незавершенностью всех черт: нос с горбинкой мог бы быть красив, если б не расплылся кончик, губы очерчены нечетко, круглый подбородок затерялся в складках кожи, полукругом нависшей над воротником. Лицо сонное, благодушное. Лишь в глазах, полуприкрытых набрякшими веками, затаилось напряженное ожидание.

— Ну, Штаубе, вы и впредь станете отрицать очевидные факты?

— Герр следователь, мой арест — ужасающее недоразумение. Возможно, я был не очень разборчив в выборе знакомых, злоупотреблял спиртным и другими возбуждающими средствами. Я человек пожилой, в мои годы понимаешь, что время твое прошло, а радости жизни еще манят, возможно, даже больше, чем прежде, потому что видишь, как быстро надвигаются одинокая старость и неминуемое полное исчезновение. Вот и жаждешь получить от жизни все, что она еще может дать.

— Давайте говорить о фактах, а не о их психологической подоплеке. Вы же признаете, что были недостаточно разборчивы в выборе знакомых. Кого именно вы имели в виду?

— Никого персонально, просто высказал такое предположение, а предположение еще не признание, как вы только что сформулировали. Дверь моего дома была широко открыта, возможно, — подчеркиваю это слово — кто-то из моих гостей и нарушал существующие законы. Но это отнюдь не означает, что к его махинациям в какой-то мере причастен был и я.

— Вы можете облегчить свое положение, Штаубе: назовите своих сообщников и честно признайте собственную вину. Ваши же пространные разглагольствования об этаком стареющем якобы Фаусте, по меньшей мере, наивны.

Брови Штаубе поползли вверх, но на пути, как бы сломавшись, опустились, — казалось, у допрашиваемого нет сил даже удивляться.

— Не понимаю вас, герр следователь! Сообщники… вина… повторяю: мой арест — сплошное недоразумение.

— Выходит, к спекуляциям на черном рынке вы не имели никакого отношения?

— Только как потребитель. В той мере, в какой это разрешают себе почти все: сигареты, немного кофе, несколько банок сгущенного молока, бекон. Вы знаете, как трудно достать что-либо из продуктов… Я неплохо зарабатываю и могу не ограничивать себя в еде.

— Показания ваших, как вы называете их, знакомых говорят о другом.

— У каждого свое понятие о чести!.. Я бы, например, не позволил себе оклеветать кого-либо из тех, кто пользовался моим гостеприимством.

— Оставим этот вопрос открытым. В вашей записной книжке значится несколько фамилий и адресов. Скажите, кто все эти люди?

— Вы сами видите: мой блокнот весь исписан. У меня была довольно широкая практика. Скорее всего, это пациенты, которые в свое время записались на прием. Точно не помню.

— Записи слишком уж свежие, чтобы ссылаться на плохую память.