«Какъ опять къ мужику?» скажетъ читатель. Да, опять къ мужику, преспокойно отв
ѣ
титъ авторъ и прибавитъ: Читатель! Ежели вамъ скучны путешествія моего героя, не перевертывайте страницъ: интереснѣ
е ничего не будетъ, а бросьте книгу. И вамъ будетъ не скучно, и мнѣ
будетъ пріятно. О васъ, читательница, я и не говорю. Не можетъ быть, чтобы вы дочли до этихъ поръ. Но ежели это случилось, то пожалуйста бросьте книгу, тутъ ничего нѣ
тъ для васъ <интереснаго> ни Графа богача соблазнителя въ заграничномъ платьѣ
, ни маркиза изъ-за границы, ни Княгини съ кораловыми губами, ни даже чувствительнаго чиновника; о любви нѣ
тъ, да кажется и не будетъ ни слова, все мужики, мужики, какіе то сошки, мерена[?], сальныя исторіи о томъ, какъ баба выкинула, какъ мужики живутъ и дерутся. — Рѣ
шительно нѣ
тъ тутъ ничего достойнаго вашего высокаго образованія и тонкихъ чувствъ. Вамъ, я думаю, надоѣ
ло слушать, какъ супругъ или папенька вашъ возится съ мужиками; а можетъ быть даже вы никогда и не думали о нихъ; притомъ ихъ такъ много 9/10 нашего народонаселенія, такъ чтоже это за рѣ
дкость: что же для васъ можетъ быть пріятнаго читать такую книгу, въ которой больше ничего нѣ
тъ, какъ мужики, мужики и мужики. — А можетъ быть въ васъ больше сердца, чѣ
мъ высокаго образованія и тонкихъ чувствъ, тогда читайте, милая добрая читательница, и примите дань моего искренняго къ вамъ удивленья и уваженья. Итакъ, я смѣ
ло веду васъ вмѣ
стѣ
съ Николинькой къ Давыдкѣ
Бѣ
лому, избранные читатели, хотя изба его далеко на краю околицы. Но кто этотъ небольшой человѣ
къ съ двумя крошечными, но густыми черными клочками усовъ подъ самымъ носомъ (по модѣ
) съ большимъ брюхомъ, съ тяжелой палкой въ рукѣ
, въ клеенчатой глянцовитой фуражкѣ
, въ длиннополомъ оливковомъ сертукѣ
, изъ кармана котораго торчитъ фуляръ, въ часахъ съ цѣ
почкой и въ голубыхъ узкихъ панталонахъ со стрипками? Онъ медленно величественной походкой идетъ намъ на встрѣ
чу и не отвѣ
чаетъ на поклоны крестьянъ, которые издали набожно кланяются ему. Ужъ не старый-ли это Князь? Онъ больше похожъ на Князя, чѣ
мъ нашъ худощавый Николинька, который вѣ
чно торопится и ходитъ не слишкомъ чисто. Такъ по крайней мѣ
рѣ
думаютъ Хабаровскiе мужички и дворовые при видѣ
часовъ, платковъ, торчащихъ изъ кармана, и пуза, которое отростилъ себѣ
Яковъ Ильичь — прикащикъ. Завидѣ
въ Николиньку, который остановился, чтобы подождать прикащика, Яков Ильичь сбросилъ съ себя величіе, какъ негодящійся при такихъ обстоятельствахъ предметъ, и скорыми шагами, спрятавъ платки въ глубину кармана, тяжело дыша отъ необычайной толщины, подошелъ къ Князю и снялъ блестящую фуражку.— Над
ѣ
нь Яковъ.Яковъ над
ѣ
лъ.— Гд
ѣ
изволили быть, Ваше Сіятельство?— Былъ у Юхванки. Скажи пожалуйста, что намъ съ нимъ д
ѣ
лать?— А что, Ваше Сіятельство?
Князь разсказалъ ему б
ѣ
дность, въ которую вводитъ себя Юхванка и его нерадѣ
ніе къ хозяйству, «какъ будто онъ хочетъ отъ рукъ отбиться», прибавилъ онъ.— Не знаю, Ваше Сіятельство, какъ это онъ такъ вамъ не показался: онъ мужикъ умный, грамотный, при сбор
ѣ
подушныхъ онъ всегда ходить и ничего, честный, кажется, мужикъ, и старостой при моемъ ужъ управленіи 3 года ходилъ, тоже ничѣ
мъ не замѣ
ченъ. Въ третьемъ годѣ
опекуну угодно было его ссадить, такъ онъ и на тяглѣ
ѣ
лемъ позашибаетъ, зато аккуратный мужикъ, учтивый, и самоварчикъ у него есть. Становой ли, землемѣ
ръ, кто бывало заѣ
детъ, или офицера поставятъ: все бывало къ нему. Обходительный мужикъ! —— То-то и б
ѣ
да, — отвѣ
чалъ Николинька съ сердцемъ, что онъ никогда мужикомъ работникомъ не былъ, а только вотъ сборщикомъ ходить, фабричничать, старостой мошенничать, трубочки, да грамотки, да самоварчики. Онъ и хочетъ, кажется, чтобы я его съ земли снялъ, да на оброкъ пустилъ. Только я этаго не сдѣ
лаю, за что другіе за него работать будутъ? Мать его кормила, выростила, пусть и онъ ее кормитъ. Отпустить его несправедливо, а и дѣ
лать что съ нимъ, не знаю.— Вотъ вы съ опекунами, — продолжалъ онъ горячо, — Яковъ Ильичъ снялъ фуражку. — Вм
ѣ
сто того, чтобы этакихъ негодяевъ изъ вотчины вонъ, въ солдаты отдавать — изъ лучшихъ семей брали и хорошихъ мужиковъ раззоряли.— Да в
ѣ
дь не годится, — тихо отвѣ
чалъ Яковъ Ильичъ, — развѣ
не изволили замѣ
тить, у него зубъ переднихъ нѣ
тъ?— В
ѣ
рно нарочно выбилъ?— Богъ его знаетъ, ужъ онъ давно такъ.
— Счастіе, что такихъ негодяевъ мало, а то что бы съ ними д
ѣ
лать? — сказалъ Николинька.— Надо постращать, коли онъ такъ себ
ѣ
попустилъ, — сказалъ, поддѣ
лываясь Яковъ Ильичъ.— И то сходи-ка къ нему, да постращай его, а то я не ум
ѣ
ю, да мнѣ
и противно съ нимъ возиться.— Слушаю-съ, — сказалъ Яковъ Ильичъ, приподнимая фуражку, — сколько прикажете дать?
— Чего сколько? — спросилъ съ изумленіемъ Николинька.
— Постращать, т. е. сколько розогъ прикажете дать?
— Ахъ, братецъ, сколько же разъ нужно теб
ѣ
говорить, что я не хочу и не нахожу нужнымъ наказывать телѣ
сно. Постращать значитъ словами, а не розгами. <Сказать ему, что, ежели онъ не исправится, то его накажутъ, а не бить.>— По нашему, по деревенскому, не такъ-съ...
— Какой ты несносный челов
ѣ
къ, Яковъ!— Слушаю-съ, я поговорю, а вы домой изволите?
— Н
ѣ
тъ, къ Давыдкѣ
Б[ѣ
лому].— Вотъ тоже лядъ-то. Ужъ эта вся порода Козловъ такая; чего-чего съ нимъ не д
ѣ
лалъ, ништо не беретъ. Вчера по полю крестьянскому проѣ
халъ, у него и гречиха не посѣ
яна. Что прикажете дѣ
лать съ такімъ народомъ. Хоть бы старикъ-то сына училъ, а то такой-же и себѣ
, и на барщинѣ
только черезъ пень колоду валитъ. Въ прошломъ годѣ
передъ вашимъ пріѣ
здомъ земли вовсе не пахалъ; ужъ я его при сходкѣ
дралъ, дралъ.— Кого? неужели старика?
— Да-съ, такъ в
ѣ
рите-ли, хоть бы те что, встряхнулся, пошелъ и то осьминника не допахалъ, и вѣ
дь мужикъ смирный и не куритъ.— Какъ не куритъ?
— Не пьетъ. Эта вся ужъ порода такая, вотъ Митрюшка тоже ихней семьи, такая жъ лядъ проклятый.
— Ну, ступай, сказалъ Князь и пошелъ къ Давыдк
ѣ
Бѣ
лому.Давыдкина изба криво и одиноко стоитъ на краю деревни, выстроенной въ линію. Около нея н
ѣ
тъ ни двора, ни авина, ни амбара. Только какіе то грязные клевушки для скотины лѣ
пятся около съ одной стороны, съ другой кучею наваленъ лѣ
съ, и высокій, зеленый бурьянъ растетъ на томъ мѣ
стѣ
, гдѣ
когда-то былъ дворъ.Никого не было около избы кром
ѣ
свиньи, которая лежала у порога; Николинька постучался въ разбитое окно, никто не отзывался, онъ подошелъ къ сѣ
нямъ и крикнулъ: «хозяева», — тоже самое; потомъ прошелъ сѣ
ни, заглянулъ въ клевушки и вошелъ въ отворенную избу; тощій, старый пѣ
тухъ и двѣ
курицы, забравшіяся на столъ и лавку въ тщетной надеждѣ
найти какія-нибудь крохи, съ кудахтаньемъ, распустивъ крылья, забились по стѣ
намъ, какъ будто ихъ хотѣ
ли рѣ
зать. 6-аршинную избенку всю занимала съ разломанной трубой печь, ткацкій станъ, который не былъ вынесенъ, потому что некуда было его поставить, почернѣ
вшій столъ и грязная лужа около порога, образовавшаяся во время дождя въ прошлую недѣ
лю отъ течи въ потолкѣ
и крышѣ
. Полатей не было. Трудно было подумать, чтобы мѣ
сто это было жилое, такой рѣ
шительный видъ запустѣ
нія и безпорядка носила на себѣ
, какъ наружность, такъ и внутренность избы; однако тутъ жилъ Давыдка Козелъ и даже въ настоящую минуту, несмотря на жаръ Іюньскаго дня, увернувшись съ головой въ полушубокъ, крѣ
пко спалъ, забившись въ уголъ печи. Даже испуганная курица, вскочившая на печь и бѣ
гавшая по спинѣ
его, нисколько не мѣ
шала ему. —