*№ 16 (II ред.).
С
ѣ
кли ли насъ или нѣ
тъ? Вотъ вопросъ, который я себѣ
сдѣ
лалъ и, вспоминая прошедшее, старался рѣ
шить.Помню я, какъ разъ, въ самое вербное воскресеніе, у насъ въ деревн
ѣ
служили всенощную. Послѣ
всенощной и ужина, мы пришли въ спальню; и по какому-то случаю очень развеселились. Я вспрыгнулъ на кровать къ Володѣ
, перерылъ постель — даже доска одна провалилась подъ нами — мы щекотали, теребили другъ друга, визжали, помирали со смѣ
ху — однимъ словомъ, находились во всемъ разгарѣ
дѣ
тской безсознательной шумной веселости. Вдругъ въ комнату взошелъ Карлъ Иванычъ. По лицу его замѣ
тно было, что онъ не въ духѣ
. Въ рукѣ
онъ несъ только-что распустившуюся и освященную вербу съ тѣ
мъ, чтобы поставить ее за икону, которая находилась въ нашей спальнѣ
. «Was ist das?»136 крикнулъ онъ грозно и кинулъ на насъ такой взглядъ, что мы замерли, и съ самымъ ужаснымъ выраженіемъ потрёсъ вербою. Должно быть дурное настроеніе духа, присутствіе въ его рукѣ
двухъ гибкихъ и вѣ
твистыхъ вѣ
токъ вербы и мое полуобнаженное тѣ
ло внушило ему ужасную мысль. Онъ вытащилъ меня за руку съ Володиной постѣ
ли, схватилъ меня за голову и... Нѣ
сколько только-что распустившихся шишечекъ свалилось съ освященной вербы. Я не думалъ ни о боли, ни о стыдѣ
— одна мысль поглощала все мое вниманіе: такъ стало быть меня высѣ
кли?—высѣ
кли по-настоящему.Maman находила, что побои — наказаніе унизительное; я часто слыхалъ, что она отзывалась о с
ѣ
ченіи съ ужасомъ и отвращеніемъ, и Карлу Иванычу строго было приказано не бить насъ.Удивительно, что добрый Карлъ Иванычъ, пунктуально исполняющій вс
ѣ
приказанія, не могъ воздержаться. Не разъ случалось, что онъ билъ насъ линейкой, давалъ щелчекъ въ лобъ своимъ огромнымъ ногтемъ, разъ даже ударилъ меня своими помочами. Я не обращалъ вниманія на эти случаи, но верба... Стало быть напрасно я горжусь, что меня не сѣ
кли. Однако нѣ
тъ — сѣ
чь должно быть значитъ совсѣ
мъ другое — вѣ
рно мальчика кладутъ на скамейку, держатъ, онъ кричитъ, и его сѣ
кутъ двое — вотъ это ужасно. — А верба что? Это такъ Карлъ Иванычъ разгорячился; я помню, онъ самъ говорилъ, что жалко, что мы не были сѣ
чены. Стало быть насъ не сѣ
кли.Часто со мною случалось и впосл
ѣ
дствіи, что я, составляя себѣ
впередъ понятіе о какомъ-нибудь впечатлѣ
ніи и потомъ испытывая его, никакъ не могъ согласовать одно съ другимъ и не вѣ
рилъ, что я дѣ
йствительно испыталъ то, о чемъ составилъ себѣ
такое невѣ
рное понятіе. Я рѣ
шилъ, что насъ не сѣ
кли.*№ 17 (II ред.).
Глава 17-ая. Князь Иванъ Петровичь.
Княгиня М. А. у
ѣ
хала и обѣ
щала послѣ
обѣ
да прислать своего Этіена и другихъ дѣ
тей познакомиться съ нами. Я очень былъ радъ, потому что интересовался знать, какой видъ можетъ имѣ
ть мальчикъ, котораго сѣ
кутъ. Послѣ
М. A. пріѣ
зжало еще много гостей поздравлять бабушку — большей частью родные и называли ее ma tante.137 Иныхъ она принимала хорошо, другихъ дурно и говорила имъ моя милая, точно какъ будто она говорила съ своей горшічной. Я перезабылъ большую часть этихъ гостей, но помню тѣ
хъ, которымъ читали мои стихи.Въ числ
ѣ
послѣ
днихъ былъ одинъ человѣ
къ довольно высокаго роста, среднихъ лѣ
тъ и въ военномъ мундирѣ
. Онъ былъ тонокъ — особенно ноги, — но не строенъ; все тѣ
ло его при всякомъ движеніи перегибалось; руки были очень длинны. Ежели бы онъ не имѣ
лъ большого апломба въ пріемахъ, наружность его напоминала бы обезьянью. Онъ былъ плѣ
шивъ; лобъ былъ большой; носъ загибался къ губамъ; нижняя челюсть выдавалась впередъ такъ, что это даже было неестественно. Привыкнувъ къ мысли, что умъ есть всегдашнее возмездіе красоты, видъ дурного лица всегда заставлялъ меня составлять самое выгодное понятіе о умѣ
. Кукурузовъ былъ дуренъ до невозможности, и, ежели бы не увѣ
ренность, съ которой онъ носилъ свою уродливость, онъ внушалъ бы отвращеніе. Нельзя было не подумать, увидавъ его: вѣ
рно этотъ человѣ
къ имѣ
етъ много достоинствъ, ежели съ такимъ некрасивымъ лицомъ доволенъ собою.Онъ мн
ѣ
очень понравился.Алишк
ѣ
ева тоже была родственница бабушки. Она пріѣ
хала съ дочерью, и такъ какъ бабушка приняла ее хорошо, то сидѣ
ла довольно долго. — Дочь ея была дѣ
вушка лѣ
тъ 18, тоненькая, стройненькая, свѣ
женькая, прекрасно одѣ
тая, но она не нравилась мнѣ
. Все въ ней было неестественно, и красота [?], и движенія. Ежели бы меня спросили: «хороша ли Sachinette?» я бы сказалъ, что хороша; но самъ бы я никогда не сказалъ другому: «неправда ли, какъ хороша Sachinette?» Притомъ же у ней былъ недостатокъ, который дѣ
ѣ
ялась тоже ко всему и не отъ души; и когда насъ ей представили, замѣ
тивъ должно быть мою неловкость и смущеніе, непремѣ
нно хотѣ
ла его увеличить и меня поцѣ
ловать; я убѣ
жалъ въ другую комнату отъ стыда — она за мною. Въ это самое время входилъ Господинъ Кукурозовъ. Sachinette оставила меня въ покоѣ
и пошла назадъ въ гостиную, слегка переваливаясь съ ноги на ногу, представляя, будто бы она очень устала за мной бѣ
гать (не знаю, зачѣ
мъ она это дѣ
лала). Кукурозовъ усѣ
лся противъ бабушки и повелъ какую-то сладкую, сладкую рѣ
чь. Меня удивило, какъ онъ не догадался уступить Sachinette кресло, на которомъ сидѣ
лъ подлѣ
бабушки. Sachinette постоявъ немного, сказала: «Ахъ, какъ я устала, maman» (должно быть, чтобы Кукурозовъ замѣ
тилъ ея присутствіе, но онъ только оглянулся на нее и продолжалъ что-то съ нѣ
жностью говорить бабушкѣ
). Sachinette сѣ
ла на дальнемъ стулѣ
подлѣ
насъ. Бабушка представила Кукурозова Алишкѣ
евымъ, онъ приподнялся, и надобно было видѣ
ть, какъ мгновенно выраженіе совершеннаго равнодушія и невниманія, съ которыми онъ до того смотрѣ
лъ на Алишкѣ
евыхъ, смѣ
нилось любезнѣ
йшей улыбкой, и съ какимъ искреннимъ выраженіемъ онъ въ самыхъ отборныхъ Французскихъ словахъ сказалъ имъ, что давно желалъ имѣ
ть эту честь. Въ одно и то же время, хотя Алишкѣ
ева и Sachinette стояли въ противуположныхъ углахъ гостиной, онъ обращался и къ матери и къ дочери съ удивительной отчетливостью и ловкостью; потомъ онъ отодвинулъ кресло, чтобы не сидѣ
ть спиной къ Sachinette, опять сѣ
лъ, поправилъ шляпу и саблю и заговорилъ о какомъ-то певцѣ
, разговоръ, въ которомъ приняли участіе всѣ
, какъ будто ни въ чемъ не бывало. «Вотъ это человѣ
къ!» — подумалъ я. Онъ почти одинъ поддерживалъ разговоръ, и видно было, что другимъ совѣ
стно было говорить при такомъ человѣ
кѣ
. Фразы его были такъ круглы, полны; говорилъ онъ такъ отчетливо и употреблялъ, для меня такія непонятныя, французскія слова, что я ему въ мысляхъ отдалъ преимущество надъ всѣ
ми — надъ Княгиней и еще надъ одной барыней, которая мнѣ
тоже понравилась. Алишкѣ
ева была дама, отличавшаяся отъ всѣ
хъ другихъ, которыхъ я видѣ
лъ, какою-то особенной рѣ
зкостью и апломбомъ въ разговорѣ
. Она говорила съ удивительной увѣ
ренностью про вещи, которыя не посмѣ
ла [?] бы затронуть въ разговорѣ
другая дама. Впослѣ
дствіи я нашелъ, что этотъ духъ принадлежитъ почти всѣ
мъ дамамъ Петербургскаго общества. Она намекнула что-то объ Италіи, — онъ сталъ говорить про Италію еще лучше и къ чему то сказалъ «la patrie des poètes». — «Apropos des poètes»,138 сказала бабушка: вы хорошій судья въ этомъ дѣ
лѣ
, мой любезный Кукурузовъ; надо вамъ показать стихи, которые я получила нынче». И опять бабушка развернула обличительный листъ [?] почтовой бумаги. — Et qui est le bienheureux poète, M-e la comtesse, auquel vous inspirez de si beaux vers?»139 спросилъ онъ съ снисходительной улыбкой, пробѣ
гая глазами мое стихотвореніе. — «Это мой внукъ, Николенька», сказала бабушка, указывая на меня табакеркой, которую держала въ рукахъ. Кукурузовъ обратился ко мнѣ
и полусерьезно, полунасмѣ
шливо сказалъ мнѣ
длинную фразу, изъ которой я запомнилъ только: «jeune homme, cultivez les muses».140 Это выраженіе я запомнилъ, потому что оно мнѣ
очень понравилось, хотя и не понималъ, что значить.