Музыка не д

ѣ

йствуетъ ни на умъ, ни на воображеніе. Въ то время, какъ я слушаю музыку, я ни объ чемъ не думаю и ничего не воображаю, но какое-то странное сладостное чувство до такой степени наполняетъ мою душу, что я теряю сознаніе своего существованія, и это чувство — воспоминаніе. Но воспоминаніе чего? Хотя ощущеніе сильно, воспоминаніе неясно. Кажется какъ будто вспоминаешь то, чего никогда не было.

Основаніе того чувства, которое возбуждаетъ въ насъ всякое искуство, не есть ли воспоминаніе? Наслажденіе, которое намъ доставляетъ живопись и ваяніе, не происходить ли изъ воспоминанія образовъ? Чувство музыки не происходить ли изъ воспоминанія о чувствахъ и переходахъ отъ однаго чувства къ другому? Чувство поэзіи не есть ли воспоминаніе о образахъ, чувствахъ и мысляхъ?

<Музыка еще у древнихъ Грековъ была подражательная, и Платонъ въ своей «Республик

ѣ

» полагалъ непрем

ѣ

ннымъ условіемъ, чтобы она выражала благородныя чувства. Каждая музыкальная фраза выражаетъ какое-нибудь чувство — гордость, радость, печаль, отчаяніе и т. д., или одно изъ безконечныхъ сочетаній этихъ чувствъ между собою. Музыкальныя сочиненія, не выражающія никакого чувства, составленныя съ ц

ѣ

лью или выказать ученость, или пріобр

ѣ

сть деньги, однимъ словомъ, въ музык

ѣ

, какъ и во всемъ, есть уроды, по которымъ судить нельзя. <(Къ числу этихъ уродовъ принадлежать н

ѣ

которыя попытки музыкой выразить образы и картины.)> Ежели допустить, что музыка есть воспоминаніе о чувствахъ, то понятно будетъ, почему она различно д

ѣ

йствуетъ на людей. Ч

ѣ

мъ чище и счастлив

ѣ

е было прошедшее челов

ѣ

ка, т

ѣ

мъ бол

ѣ

е онъ любить свои воспоминанія и т

ѣ

мъ сильн

ѣ

е чувствуетъ музыку; напротивъ, ч

ѣ

мъ тяжеле воспоминанія для челов

ѣ

ка, т

ѣ

мъ мен

ѣ

е онъ ей сочувствуетъ, и отъ этаго есть люди, которые не могутъ переносить музыку. Понятно будетъ тоже, почему одно нравится одному, а другое другому. Для того, кто испыталъ чувство, выраженное музыкой, оно есть воспоминаніе, и онъ находить наслажденіе въ немъ, для другого-же оно не им

ѣ

етъ никакого значенія.>

**№ 11 (III ред.).

Maman перестала играть. Я проснулся, высунулъ голову изъ за ручки креселъ и увидалъ, что она сидитъ на томъ-же м

ѣ

ст

ѣ

, но не играетъ, а прислушивается. Изъ залы слышны были рыданія.

— Ахъ, Боже мой, — сказала maman, — непрем

ѣ

нно кто-нибудь изъ д

ѣ

тей ушибся, — встала съ табурета и почти б

ѣ

гомъ пустилась въ залу.

Любочка сид

ѣ

ла на полу между двухъ стульевъ; по лицу ея текли кровь и слезы. Около нея стояли съ испуганными лицами Володя и Катенька.

— Что такое? Гд

ѣ

ты ушиблась? Скажи же, что съ тобой? Душечка? Любочка, милочка, ангелъ мой? — говорила maman въ сильномъ безпокойств

ѣ

и сама готовая расплакаться. Когда она отняла руку, которой Любочка держалась за носъ, видно было, какъ она обрадовалась, увидавъ, что кровь идетъ носомъ и н

ѣ

тъ ничего серьезнаго. Выраженіе лица ея мгновенно перем

ѣ

нилось, и она строго спросила у Володи:

— Какъ это случилось?

Володя объяснилъ, что Любочка представляла зайца и совершенно уже уходила отъ вс

ѣ

хъ, какъ вдругъ спотыкнулась и упала носомъ объ стулъ.

— То-то, — сказала maman, обращаясь къ Любочк

ѣ

и поднимая ее. — Теб

ѣ

урокъ, чтобы ты не б

ѣ

гала, какъ сумашедшая. Иди въ гостиную, моя милая, будетъ теб

ѣ

шалить.

Любочка пошла впередъ, сзади ея maman, а сзади maman — мы трое.

Любочка продолжала рыдать, и рыданія ея похожи были на икоту. Изъ глазъ текли слезы, изъ носу кровь, изо рту слюни; полагая, что она утирается платкомъ, она размазывала имъ вс

ѣ

эти жидкости по лицу. Ноги всегда у нея были гусемъ, но теперь ея походочка съ развальцомъ была еще см

ѣ

шн

ѣ

е, такъ что такой жалкой и уморительной фигурки я никогда не видывалъ; даже maman, оглянувшись на насъ, улыбнулась, указывая на Любочку.

— Вы можете идти играть, — сказала она намъ, — но Володя отв

ѣ

чалъ, что безъ Любочки играть въ эайца совершенно невозможно, и мы вс

ѣ

пошли въ гостиную.

— Сядь, отдохни, — сказала maman Любочк

ѣ

, притирая ей носъ водою съ уксусомъ, — за то, чтобы ты не шалила, ты до т

ѣ

хъ поръ не встанешь съ этого м

ѣ

ста, пока не докончишь урока, который задастъ теб

ѣ

Мими.

Мими подала продолжавшей плакать Любочк

ѣ

рагульку и эадала ей урокъ въ пять аршинъ.

Обыкновенно, когда кто-нибудь изъ насъ ушибался, насъ вс

ѣ

хъ наказывали т

ѣ

мъ, что сов

ѣ

товали посид

ѣ

тъ и отдохнуть, но нынче maman позволила намъ идти играть, потому, я предполагал, что нынче посл

ѣ

диій вечеръ мы были вм

ѣ

ст

ѣ

, и она не хот

ѣ

ла насъ огорчить, какъ будто что-нибудь отъ нея могло огорчить насъ.

Папа вышелъ изъ кабинета съ Карломъ Ивановичемъ.

Карлъ Ивановичъ пошелъ наверхъ, а папа съ очень веселымъ лицомъ взошелъ въ гостиную, подошелъ къ maman и, положивъ ей руку на плечо:

— Знаешь, что я р

ѣ

шилъ сейчасъ?

— Что?

— Я беру Карла Ивановича съ д

ѣ

тьми — м

ѣ

сто въ бричк

ѣ

есть, они къ нему привыкли и онъ къ нимъ, кажется, тоже привязанъ, а восемьсотъ рублей въ годъ никакого счета не д

ѣ

лаютъ. Et puis, au fond, c’est un bon diable,¹³³ — прибавилъ онъ.

— Я очень рада, — сказала maman, — за д

ѣ

тей и за него: онъ славный старикъ.

— Ежели бы ты вид

ѣ

ла, какъ онъ былъ тронутъ, когда я ему сказалъ, чтобъ онъ оставилъ эти пятьсотъ рублей въ вид

ѣ

подарка...— Это что? — сказалъ онъ, зам

ѣ

тивъ посин

ѣ

лый носъ и заплаканные глаза Любочки. — Кажется, мы провинились?

Любочка совс

ѣ

мъ было успокоилась, но какъ только зам

ѣ

тила, что на нее обращено общее вниманіе, опять расплакалась.

— Оставь ее, mon cher,¹³⁴ — сказала maman, — ей надо урокъ кончить.

Папа взялъ изъ рукъ Любочки рагульку и самъ сталъ вязать.

— Вдвоемъ мы скор

ѣ

е кончимъ, однако лучше попробуемъ попросить прощенія, — сказалъ онъ, взявъ ее за руку. — Пойдемъ.

Любочка перестала плакать и, подойдя къ maman, повторяла вслухъ слова, которыя ей шепталъ папа на ухо.

— Нынче посл

ѣ

дній вечеръ, мамаша, что мы... я съ папа... буду... такъ... простите... насъ... а то... онъ не хочетъ... меня любить... ежели я буду... плакать.

— Простите насъ, — прибавилъ папа, и разум

ѣ

ется ихъ простили.

Незадолго передъ ужиномъ въ комнату взошелъ Гриша.

Съ самого того времени, какъ онъ пришелъ въ нашъ домъ, онъ не переставалъ вздыхать и плакать, что, по мн

ѣ

нію т

ѣ

хъ, которые в

ѣ

рили въ его способность предсказывать, предв

ѣ

щало какую-нибудь б

ѣ

ду.

Онъ сталъ прощаться и сказалъ, что завтра, рано утромъ, пойдетъ дальше. Я подмигнулъ Волод

ѣ

и вышелъ въ дверь.

— Что?

— Пойдемте на мужской верхъ; Гриша спитъ во второй комнат

ѣ

; въ чулан

ѣ

прекрасно можно сид

ѣ

ть, и мы всё увидимъ.

— Отлично. Подожди зд

ѣ

сь, я позову д

ѣ

вочекъ.

Д

ѣ

вочки выб

ѣ

жали, и мы отправились наверхъ.

Тамъ, не безъ спору р

ѣ

шивъ, кому первому взойдти въ темный чуланъ, наконецъ, ус

ѣ

лись.

*№ 12 (II ред.).

Бабушк

ѣ

было и казалось л

ѣ

тъ подъ 70. Росту она должно быть была средняго, но теперь отъ л

ѣ

тъ казалась маленькаго; зубъ не было, но она говорила хорошо; лицо было въ морщинахъ, но кожа чрезвычайно н

ѣ

жна, глаза большіе, строгіе, но зр

ѣ

ніе слабое; носъ большой и немного на бокъ; несмотря на это, общее выраженіе лица внушало уваженіе: руки были удивительной б

ѣ

лизны, и отъ старости ли, или оттого, что она ихъ безпрестанно мыла, на оконечностяхъ пальцевъ были морщины, какъ будто только-что она ихъ вымыла горячей водой. На ней былъ темно-синій шелковый капотъ, черная мантилія, и чепчикъ съ узенькими, голубыми лентами, завязанными на кож

ѣ

, которая вис

ѣ

ла подъ подбородкомъ; изъ-подъ мантиліи вид

ѣ

нъ былъ б

ѣ

лый платокъ, которымъ она всегда завязывала отъ простуды шею. Бабушка не отставала очень от модъ, а приказывала перед

ѣ

лывать модные чепчики, мантильи и т. п. по своему, по-старушечьи. Бабушка была не очень богата — у нее было 400 душъ въ Тверской губерніи и домъ, въ которомъ она жила въ Москв

ѣ

. Какъ управленіе им

ѣ

ніемъ, такъ и образъ ея жизни ни въ чемъ ни мал

ѣ

йше не изм

ѣ

нился съ того времени, какъ она овдов

ѣ

ла. Лицо бабушки всегда было спокойно и величаво; она никогда почти не улыбалась, но вм

ѣ

ст

ѣ

любила см

ѣ

шить и усп

ѣ

вала въ этомъ удивительно. Вся гостиная помирала со см

ѣ

ху отъ ея разсказовъ, а лицо ея удерживало то же важное выраженіе — только глаза немного съуживались. Она плакала только тогда, когда д

ѣ

ло шло о maman, которую она любила страстно и больше всего въ мір

ѣ

.