— Не разочаровался? — спросил Джонатан, когда Синди уже стоял на пороге. — Не раздумал?

— Еще чего! — засмеялся Синди. — Я не такой идиот, чтобы отказаться от шанса попасть в шедевр!

«Раз уж других шансов прославиться в искусстве что-то не видать».

Синди ходил позировать Джонатану через день или, если был загружен на работе, раз в три дня. Чем ближе был праздник, тем выше поднимался градус истерии в школе. Одни преподаватели отрабатывали свой номер спокойно, по ходу дела внося изменения — сказывался профессионализм. С учениками, конечно, было сложнее.

— Мне иногда хочется забраться за колонку и сделать вид, что я тоже маленький, несчастненький, творческий человек, да еще и обдолбанный, отъебитесь. А нужно делать вид, что я робот и все знаю! — фыркал Синди, стоя в потоке света в позе, уже ставшей привычной.

— Ты справишься, — улыбался Джонатан. — Ты же их всех любишь, я же вижу. Подготовь их морально, что ли…

— Ну… хм…

— Что?

— Когда Люси вчера опять стала плакаться, что они опозорятся и вообще все плохо, я вскочил и выбежал с воплем: «Мы все умрем!»

— И как?

— Помогло…

Стандартные утешения на «великолепную четверку», которая осталась от «пятерки» и правда уже не действовали, но Синди старался их подбодрить. Свое собственное волнение он старался от них скрывать, хотя причин волноваться у него хватало. Он переживал за всех четверых, таких разных. Индивидуальные занятия были оставлены. Они все вместе придумали танец и разучивали его. Самое сложное было — привыкнуть работать сообща. Если движения каждого в отдельности уже не представляли для учеников большой сложности, то переходы и перестановки давались с трудом. До сих пор они не так много танцевали вместе, да и то не следили за тем, как выглядят их движения для стороннего наблюдателя. Синди отучил их думать о публике, чтобы найти свой собственный стиль и научиться работать с музыкой, однако впереди был концерт, а значит, о зрителях не думать уже не получалось — Синди не требовал невозможного. Кроме того, из-за разности характеров у учеников было совершенно разное восприятие музыки, а поэтому и разные танцы. Синди быстро отмел идею о том, чтобы всем двигаться синхронно. Нужно было, как и преподавателям, показывать каждого отдельно, выводя на передний план одного за другим. У Синди трещала голова, когда он пытался уложить в нее все сразу: кто что делает, как это будет смотреться в совокупности, как сделать красивые перестановки… Как сочетать плавные движения Люси, более четкие и резкие — Влады, спокойную силу Гро и жизнерадостность Конрада. В такие моменты хотелось вознести хвалу небесам за то, что Лиу с его звериной пластикой ушел — Синди понятия не имел, как бы он умудрился вклинить в постановку еще и альбиноса. Сам он, с тех пор как бросил бальные танцы, всегда выступал один и теперь то и дело терялся при постановке группового танца.

Немало его выручила подготовка его собственного выступления с преподавателями. «Тырить так тырить», — думал Синди и мотал замечания Квентина на ус. А еще помогали сами ученики. Они подавали отличные идеи, предлагали свежие решения и, самое главное, не боялись все это делать. Еще год назад вряд ли кто-то из них предполагал, что будет советовать Синди, как ставить танец… Получалось, что он не зря так вкладывался в эту группу.

Итак, Синди волновался как преподаватель, чью работу должны были оценить, волновался за свою «четверку» просто по-человечески, потому что они нервничали перед первым в жизни выходом на сцену, и волновался за себя как артист. Однако последние переживания всегда отдавали сладостью предвкушения. Он так долго не выступал. Он ужасно соскучился по всей этой предконцертной суете, по приготовлениям, по суматохе (хотя, нужно сказать, Квентин всеми силами старался эту суматоху уменьшить), по гудению толпы за сценой, по внимательным взглядам, по слитному дыханию зрителей, по аплодисментам… Даже его сны отступили и перестали его терзать.

Но, каким приятным ни было предвкушение, нервов Синди тратил немало. После дня непрерывной беготни, танцев и разъяснений позирование было успокаивающим, почти медитативным занятием. У художника было всегда тихо, спокойно, светло. В солнечных лучах танцевали пылинки, Синди стоял на привычном месте, болтал с Джонатаном или молчал, отболтав весь язык накануне. Иногда что-то рассказывал сам Джонатан. Собеседником он был отличным — умеющим слушать, грамотным, деликатным. Иногда даже слишком деликатным. Синди поймал себя на том, что в присутствии Джонатана он использует больше нецензурных слов и сленга, хотя почти отучился от этого в Парнасе — просто чтобы поддразнить не переступающего рамок вежливости художника. Рядом с тихим Джонатаном хотелось быть развязным, смеяться громче, болтать ногами, когда сидишь за столом, показывать язык и набивать рот сладким. Впрочем, Синди подозревал, что Джонатан все бы это принял со своей мягкой снисходительной улыбкой. Синди никогда не получалось вывести его из себя.

Джонатан много путешествовал и рассказывал Синди о местах, где он успел побывать — оказалось, он объехал чуть ли не всю Гайю, нигде не задерживаясь подолгу, а теперь мечтал слетать на другую планету.

— Вдохновение искать? — спросил Синди.

— Да. И просто любопытно. Хотя наверняка там попадутся занятные сюжеты.

— Вряд ли эти сюжеты согласятся подолгу стоять у тебя перед носом!

— Ты прав, конечно. Придется писать по памяти или по фото. Хотя я ведь и в вашу школу шел вообще-то не модель искать, а на танцы смотреть, ну, может, пару эскизов сделать… Это ведь очень красиво.

— Тогда нафига я тебе здесь-то сдался? — засмеялся Синди.

— Не вертись. А тобой и в статике любоваться можно…

Синди притих. Джонатан умел делать комплименты. Вот только Синди часто не мог понять, делает ли он их человеку или просто привлекательному объекту. Нравится ли Джонатану Синди как мужчина, или художник точно так же восхищался бы, будь на месте танцора ваза, грани которой красиво преломляют свет. Тем более что комплиментами Джонатан и ограничивался, а Синди тему не развивал и обычно переводил разговор на другое.

Лишь однажды он был уверен, что художника привлекает не только как модель. Синди все время пытался подглядеть, что за картина рождается на холсте, а Джонатан не позволял ему этого сделать. Это стало их своеобразной игрой, которой заканчивался каждый сеанс. И вот однажды Синди не стал надевать футболку, как обычно, а, только спрыгнув на пол, рванулся к мольберту. Джонатан едва не позволил ему добраться до цели, но все-таки перехватил в последний момент, крепко схватил за плечи и развернул спиной к картине. Синди, довольный шалостью, от своего рывка дышал тяжелее обычного, пальцы Джонатана с неожиданной силой сжимали его плечи, а сам он с непонятным напряжением вглядывался в лицо Синди, смотрел, как бьется жилка на шее, как стекает по виску капля пота — день выдался жаркий, и танцора чуть не разморило на солнце.

С лица Синди медленно сползла улыбка, он сглотнул. Он стоял, обнаженный по пояс, Джонатан держал его за руки и в его карем взгляде Синди почудились не виденные раньше эмоции. Целую секунду ему казалось, что они перейдут какой-то рубеж, однако потом Джонатан снова улыбнулся, мягко и невыразительно, и убрал руки.

— На этот раз тебе почти удалось. Пойдем, кофе ждет тебя. Только сначала зайди в ванную, я тебя испачкал.

Напряжение пропало. Джонатан снова выглядел как обычно, и Синди снова не мог быть ни в чем уверен.

К празднику готовились целый месяц, и все равно его наступление стало для Синди неожиданностью. Он проснулся, как обычно, и позволил себе еще понежиться в постели, обнимаясь с подушкой, когда в приоткрытое окно ворвалась музыка, кто-то захохотал и в тихом сквере, судя по звукам, взорвались петарды. Синди поморщился, размышляя, какой дурак взрывает петарды днем, и вдруг вспомнил: праздник начался! А ему, между прочим, на этом празднике выступать! Танцор спрыгнул с постели и прошлепал в ванную, умываться скорее.