Вышли.

Синди смотрел на них, и у него комок подкатывал к горлу. Он впервые смотрел на них так: не на репетиции, не на занятии — на полноценном выступлении, когда они уже были сами по себе, а он был уже не учителем, а просто зрителем. И Синди захотелось петь, когда он увидел, что у них на самом деле все получается. О нет, они были далеко не идеальны, наметанный глаз танцора подмечал все огрехи, все досадные мелочи, но каждый его ученик делал именно то, чему он учил — слушал, двигался, получал от этого удовольствие, делал мир красивее. Они еще не раскрылись полностью, но теперь Синди видел — смогут. Все смогут. Даже без него.

Когда танец закончился, Синди ревниво прислушался и расслабленно улыбнулся, когда услышал аплодисменты. У него подкашивались ноги, как будто это он сам только что вернулся со сцены.

— Орлы! — Синди не замечал Рэя, пока тот не хлопнул его по плечу. — Лебеди! Еще немного, и я решу, что ты узнал какой-то секрет и продал для этого душу. Для года занятий очень, очень достойно!

— Да кому нужна моя душа, — рассеянно отозвался Синди. — Рэй, погоди, я вернусь.

Он пробрался за сценой к своим ученикам. Их еще не отпустило нервное напряжение, все четверо переговаривались и бурно жестикулировали. При виде Синди они оглушили его радостными возгласами, потом всем четверым захотелось его обнять, возникло столпотворение, Синди помяли старательно уложенную прическу, но ему было плевать.

— Как? — задала вопрос Люси, когда их куча мала распалась обратно на пятерых людей.

— Прекрасно, — сказал Синди, ничуть не кривя душой. — Я горжусь. Вами — и собой, потому что я ведь тоже как бы не чужой.

Люси радостно взвизгнула и поцеловала его в щеку. Влада улыбнулась. У Синди мелькнула мысль, как бы Влада снова не взялась за свои соревнования неизвестно с кем, но решил ничего, кроме хорошего, не говорить ученикам в этот вечер. Они заслужили.

Они чокнулись стаканами с минералкой — ничего другого за сценой не было, да Синди и нельзя было алкоголь до выступления, — немного поговорили. Люси все пыталась выяснить у Синди, насколько ему понравилось, так что ему даже пришлось напомнить главное правило: собственное впечатление важнее чужого! Вот об их впечатлениях Синди спрашивал охотно и радовался, потому что ученики не только смогли заметить свои недочеты, но и не позволить этим недочетам испортить себе праздник. Даже спокойный Гро был воодушевлен, что до активного Конрада, то казалось, что еще чуть-чуть — и он помчится на сцену во второй раз. Все были довольны, и у Синди отлегло от сердца.

Гро собирался к семье — оказалось, его жена и маленькая дочь были среди зрителей, а Конрад, Влада и Люси решили продолжить праздновать вместе и отправиться гулять. Синди с удовольствием пошел бы с ними, но у него выступление было еще впереди. Поэтому он пожелал им хорошей прогулки, попрощался и вернулся к Рэю.

— Нацеловался? — ухмыльнулся приятель.

— Иди ты, — отмахнулся Синди. И после паузы запоздало поинтересовался, — А что твои?

— Уже, — на лице Рэя расцвела довольная улыбка. — Даже умудрились не протоптать дырку в сцене, а я так надеялся.

Синди хмыкнул — в голосе Рэя слышалась тщательно скрываемая нежность, но Рэй возмущенно опровергал бы все, если бы кому-нибудь пришло в голову ему об этом сказать.

Сам Синди чувствовал себя так, словно в минералку ему что-то подмешали.

— Не слишком-то расслабляйся, — посоветовал Рэй. — Уже скоро.

Сам он выглядел собранным и скорее деловитым, чем взволнованным. Ему было не привыкать.

Рэй мог бы ничего не говорить. Чем ближе было выступление, тем сильнее Синди накрывало предвкушение. Зрители хлопали и что-то выкрикивали. Синди прислушивался. Он напоминал голодного, который чувствует запах еды, или алкоголика, которому показывают стакан виски, но не дают выпить. К моменту выхода на сцену Синди уже выкинул из головы «четверку» с их радостью. Учитель уходил на задний план, вместо него появлялся артист, которому долго не давали свободы.

Уже совсем стемнело. Когда они выходили, только светилась эмблема на черном фоне, но вот вспыхнули софиты, толпа взревела, и Синди раздул ноздри, как хищник, почуявший добычу.

Преподаватели выступали в том же порядке, что и их ученики. Синди был рад, что оказался не первым. Он смог бы справиться с эмоциями и в этом случае тоже, но на это потребовалось больше сил. Пока же несложные движения подтанцовки помогали ему прийти в себя — переживание оказалось острым, Синди и сам не знал, насколько год вне сцены выбил его из колеи.

Однако вернулась назад Амалия, откружила свою часть невысокая изящная Мария, и Синди выскочил вперед. Из-за софитов он не видел зрителей, поэтому просто улыбнулся живой темноте перед собой, выбил дробь каблуками, расхохотался и полетел.

Музыка была быстрой и энергичной, и это было хорошо — Синди устал от лирики, любимой его учениками. Он, в простом черном костюме, с подведенными глазами, метался по сцене, захваченный ритмом, и слышал, что толпа визжит и стонет от восторга. Синди выпускал наружу все, что он был вынужден скрывать, будучи учителем — и свою страстность, и некоторую развязность, и желание делать все так, как хочется. Весь этот год ему приходилось оглядываться на группу — теперь он не оглядывался ни на кого. Он был счастлив, сливаясь с музыкой и шумом зрителей — о да, он был по-настоящему счастлив.

Синди был далеко не уверен, что танцевал так же, как на репетициях, но все-таки концовку и уход он запомнил и отступил в нужный момент, послав в темноту воздушный поцелуй.

Возбуждение еще захлестывало его, но к финалу Синди уже был достаточно спокоен, чтобы замечать окружающих, и это было очень кстати, потому что закрывал танец, а вместе с ним и концерт Квентин Вульф в черном плаще и полумаске.

Синди всегда любил смотреть на то, как танцует Квентин. В его восхищении не было сексуального желания. И даже желания когда-нибудь стать таким же — оно не имело смысла. Можно было хотеть сравняться с маэстро в степени владения своим телом, но стать его подобием… нет, невозможно, да и что хорошего в том, чтобы стать чьим-то клоном. Поэтому в отношении Синди не было ничего, кроме восторга перед красотой и уважения — он прекрасно знал, сколько труда стояло за этим совершенством движений. Впрочем, в танце Квентина Синди видел чудо. А при виде чуда не думалось ни о вложенном труде, ни о репетициях, ни о годами оттачиваемом мастерстве. Хотелось смотреть, внимать и наслаждаться — и это как раз было признаком работы настоящего мастера. В такие минуты Квентин казался сверхчеловеком — и даже зрители притихли, глядя на него. Зато, когда маэстро закончил танец, взмахнул плащом и на сцене погас свет, словно Квентин затушил его своим последним движением, толпа молчала секунду, а потом тишина взорвалась. На сцену снова летели цветы и конфетти. Вспыхнули софиты, и Синди вместе с остальными вышел на поклон. Квентин выводил их, как артистов на спектакле — одной линией, взявшись за руки. У Синди снова бешено заколотилось сердце, когда он слушал овации и кланялся под аплодисменты. На сцену повалились желающие вручить цветы, Квентина завалили едва не с головой, Синди тоже досталось несколько букетов, он улыбался, благодарил, целовал кого-то в щеку…

Последний букет — громадные алые махровые азалии — протянул ему Лиу Вахарио.

— Это было невероятно, — сказал он.

— Спасибо, — ответил Синди, как ответил бы любому другому зрителю, поклонился и пошел за сцену вместе с остальными.

Переодевшись, вся команда Квентина собралась выпить по бокалу в ресторанчике, который по случаю праздника работал круглосуточно. Преподаватели не были так возбуждены, как их ученики, однако удачному выступлению рады были все. Что до Синди, то он чувствовал себя, как наркоман после дозы. Совершенно не будучи пьяным, он был неестественно оживлен, громко смеялся, бурно жестикулировал и даже слегка шатался. Он хохотал над шутками Рэя, поддразнивал Алисию и пикировался с Марией, которая с трудом его выносила, однако в этот вечер никому не хотелось ссориться, так что их диалоги напоминали шуточную дуэль. О Лиу Синди даже не думал — ему не было дела до альбиноса после того, что он пережил на сцене. Даже внимательных взглядов Квентина Синди не замечал, хотя обычно чувствовал подобные вещи.