«А как подкатывал, сволочь», — Синди скривил губы.

— Прежде чем ты назовешь себя бесталанным учителем, — маэстро, как всегда, все читал по его лицу, — подумай, не было ли у Лиу личных причин и нельзя ли этот вопрос решить менее радикально.

— Были, Квентин, — усмехнулся Синди, — скажу честно. Но решить этот вопрос нельзя. То есть, решить так, чтобы все были довольны.

Синди был уверен, что Лиу уходит, оскорбленный его отказом. Однако, если Синди и сомневался, не стоит ли ему все-таки сократить дистанцию между ними, он не собирался подобным способом задерживать ученика у себя в группе.

— А значит, не кисни, — неожиданно жестко велел Квентин. — Нельзя принимать каждого так близко к сердцу. Я понимаю, первая группа, в нее душа вложена, только это не значит, что каждый из твоей пятерки должен быть к тебе пристегнут наручниками! Если ты не собираешься возвращать его, то не надейся, что я не приму его заявление. Приму.

Синди кивнул. Про себя он все же решил, что Квентину говорить легко: у него уже было столько учеников, что одним больше, одним меньше…

— Как ты умудрялся выживать в шоу-бизнесе, если ты такой трепетный? — вздохнул маэстро и подлил Синди чая. — Люди приходят и уходят, это нормальный процесс. Что ты распереживался?

— Меня просто еще никогда не кидали без объяснения причин, — скривился Синди.

— Тогда прекрати себя грызть и поговори с этим Лиу, — велел Квентин. — Честное слово, Синди, если бы ты не был таким талантливым, я бы трижды подумал, прежде чем пустить тебя на сцену! У тебя такое лицо, словно кто-то умер.

— Это умирают иллюзии, — вполголоса сказал Синди. — Квентин, мне пора.

— Иди. Постарайся не утопиться в ванне.

— Я все же не настолько трепетный, — обиделся Синди.

— Шучу. До встречи.

В этот вечер Синди впервые за долгое время напился. Лучше ему не стало, наоборот, стало еще сквернее. Как Синди ни пытался, он не мог понять, почему Лиу Вахарио так внезапно решил покинуть группу. Он не оставлял попыток сблизиться с Синди весь год. Терпение лопнуло? Допустим. Но бросать учебу, так демонстративно уходить к другому преподавателю — зачем?.. Тянуло позвонить и спросить об этом немедленно. В душе у танцора даже шевельнулось сожаление — возможно, не стоило отталкивать Лиу постоянно… Однако Синди в пьяном упрямстве решил, что не будет бегать за человеком, который решил его бросить — неважно в каком качестве — и со следующего занятия он просто сделает вид, что уход Лиу никак на него не повлиял.

Был и еще один аспект, о котором Синди подумал не сразу. С уменьшением группы уменьшался и его заработок, причем уменьшался серьезно. У Синди было всего пять учеников, и, лишившись одного из них, танцор с трудом бы сводил концы с концами до осени. Хотя подработку на лето нужно было искать в любом случае. Но варианты были…

Синди взял комм и через минуту уже набирал номер. На том конце долго не отвечали, пока перед глазами Синди не появилось изображение Джонатана Фокса, растрепанного, часто моргающего.

— Я согласен! — Синди изящно взмахнул рукой, чуть не отправив комм в полет по комнате.

— Я очень рад, — пробормотал Джонатан.

— И к-когда и к-куда приходить?

— А… Э… Послезавтра. Давай послезавтра. Я скину тебе мой адрес. Или созвонимся еще-е-ео-о-оу-эа. Извини. Созвонимся. Потом. Позже.

— Идет, — разрешил Синди. — Кстати, ты оч-чень сы-ты-ранный в этом к-костюме. Бля. Икота. Л-ладно. До связи.

Синди отключился, бросил взгляд на часы и расхохотался. Два часа ночи. Костюм Джонатана был пижамой.

Джонатан назначил встречу на раннее утро. Синди заподозрил в этом месть за ночной звонок и попытался увильнуть, однако художник категорично заявил, что утром лучше всего свет. Мастеру было виднее, и Синди пришлось капитулировать. Кроме того, он признавал, что человек, столь тактично не пославший его, будучи поднятым с постели, имеет право отыграться.

В итоге он был даже рад. Синди редко гулял утром, предпочитая выбираться из дома ближе к полудню, если не было лекций, — а полдень на Гайе приходился на четырнадцать часов. Свежий утренний воздух взбодрил его, в сквере на траве лежала роса, а на улицах было значительно меньше людей, чем в обед и, тем более, вечером. Промоутер компании, торгующей сладостями, сунула ему в руку кусок малиновой жвачки. Синди летел во флаере-кабриолете, болтал ногой, жевал жвачку и чувствовал себя лет на десять. У него было поразительно хорошее настроение для человека, поднятого раньше обычного.

Жвачка оказалась вкусной, так что Синди жевал ее, надувая пузыри, как в детстве, когда звонил в дверь Джонатана. Никто не отвечал. История повторялась, и Синди уже был готов решить, что художник забыл об их встрече или снова спит. Но тут дверь резко распахнулась, от неожиданности Синди дернулся, пузырь лопнул, и перед вышедшим Джонатаном предстала его новая модель с лицом в малиновых ошметках.

— Доброе утро, — в неловкой ситуации Джонатан «проглатывал» звуки, и у него получилось «дбрутро».

— Доброе, — согласился Синди, снимая с кончика носа ярко-розовую пленку. Посмотрел на ошеломленного Джонатана и прыснул. — Тебе не кажется, что мы каждый раз как-то странно разговариваем? И у тебя можно умыться?

— Конечно, проходи, пожалуйста, — спохватился художник. — Ванная направо по коридору.

Синди прошел внутрь. Студия Джонатана оказалась одновременно его квартирой. Синди заметил слева кухню, в которой поднимался пар над кружкой кофе и стояла на столе тарелка с тостами. Танцор, которому из-за раннего подъема не захотелось завтракать дома, сглотнул. Справа на самом деле была ванная, а дверь в комнату прямо по коридору, была прикрыта, но несмотря на это, Синди почувствовал исходящий из-за нее резкий запах. «О боже, растворитель!» — воскликнул Джонатан и устремился к пахучей двери. Синди пожал плечами и пошел умываться.

В ванной царил порядок. Синди, привыкший к тому, что люди творческих профессий, кроме, быть может, Квентина, в быту небрежны, оценил и сверкающую ванну, и зеркало без малейшего пятнышка, и белоснежные полотенца. В этом безупречном окружении его собственная физиономия в пятнах жвачки казалась святотатством.

Умывшись, Синди выглянул в коридор и никого не увидел. Запах из-за двери вроде бы стал слабее, но, может быть, просто обоняние успело притупиться. Синди поколебался и шагнул за дверь.

Синди ожидал увидеть небольшую комнату, вроде той, которая ему служила сейчас гостиной и спальней, с разбирающимся диваном, рабочим столом и постерами или репродукциями на стенах. Он не думал, что студия Джонатана окажется настолько… профессиональной.

Из громадных окон, располагающихся сразу на двух стенах, на него щедро лился утренний свет. Каждый угол комнаты был освещен — а там было что освещать! При желании Синди мог бы танцевать в этой студии, разве что мешал бы стоящий посередине самый настоящий мольберт. Если бы не занятия в Академии, Синди бы и не догадался, что это такое.

— Ты что же, — недоверчиво спросил он, — рисуешь красками?

— Пишу, — мягко поправил его Джонатан. — Я пишу красками, да.

В эпоху графических редакторов и многообразия планшетов с эффектами на любой вкус, использование настоящих красок было причудой и признаком натуры экстравагантной, которую Синди бы и не заподозрил в новом знакомом.

— С ума сойти, — восхитился он.

И в самом деле, на полках на стене стояли разные баночки, тюбики и ящички. Синди подошел поближе, с восторгом рассматривая стакан с самыми настоящими кистями и папки с разными видами бумаги — зачем столько?

— А когда путешествуешь, как? — поинтересовался он. — С собой?

— Ну да, — кивнул Джонатан. — Мольберт складной, а краски занимают не так уж много места. Больше, чем планшет, конечно. Но не люблю я все эти программы и гаджеты. Как-то на них получается без любви…

Синди покивал. Аргумент «без любви» он понимал.

— Может, начнем? — предложил художник. — Пройди, пожалуйста, вон туда.