Сложнее всего было с Лиу.
В отличие от большинства живущих в Парнасе, Лиу здесь родился и вырос. Его родителям принадлежал особняк из числа тех, что заинтересовали Синди, когда он въезжал в город. Однако Лиу мало было роли любимого сына, и он готовился героически преодолевать трудности восхождения к вершинам шоу-бизнеса. Его амбиции были чудовищны, и Лиу, не привыкший получать отказа ни в чем, относился к будущей славе как к делу решенному.
Все это Синди узнал из рассказов самого Лиу после занятий и невольно подслушанных обрывков разговоров. Синди не удивился бы, если бы узнал, что эти рассказы рассчитаны на то, чтобы произвести на него впечатление. Вот только Лиу добился противоположного эффекта.
Все люди, с которыми Синди был связан, за исключением случайных любовников, достигли всего сами. Фредди, которая предпочла бы испортить зрение, просиживая ночами за работой, чем делать долги. Майк, получивший свою должность за исключительный профессионализм. Саймон, которого в момент создания группы не поддерживал никто, кроме таких же нищих и безвестных друзей. Квентин и Рэй, поднявшиеся благодаря таланту и упорству. На этом фоне Лиу, который готовился бороться с жизненными невзгодами, имея за спиной мощную поддержку родителей с их деньгами и знакомствами, выглядел смешно, и Синди ничего не мог с собой поделать — он не воспринимал Лиу всерьез.
Все это было бы сносно, если бы Лиу не старался произвести впечатление так отчаянно, не делал фривольных намеков, не пытался вывести свои отношения с Синди за рамки «преподаватель — ученик». Синди не отвечал на его подначки, не поддавался на провокации, за пределами зала разговоры сворачивал быстро.
То, что в зале лучше и не пытаться флиртовать, Лиу понял быстро. Дураком он не был, да и заниматься хотел всерьез. При всей своей любви к хвастовству и поступкам напоказ, учился Лиу старательно, схватывал быстро, занятий не пропускал — видимо, и правда готовился покорять вершины.
Лиу не понимал причин сопротивления Синди, и оно доводило его, избалованного мальчика из хорошей семьи, до белого каления. Однажды он, доведенный до точки, схватил Синди за рукав в коридоре.
— Я всегда получаю то, что хочу, — заявил он.
Синди уже слышал эту фразу, но в исполнении другого человека. Тогда, произнесенная с усмешкой, хрипловатым голосом, она производила магическое действие. Теперь, в исполнении едва достигшего совершеннолетия парня она звучала смешно.
— Что, охрана твоих родителей посадит меня в мешок и оставит у твоей кровати? — поинтересовался он.
Для своего старательно поддерживаемого образа крутого парня держать удар Лиу не умел совершенно. Пока он подыскивал слова, Синди без труда высвободил руку.
— А что, ты предпочитаешь победнее? — наконец, выдавил Лиу.
— Занятие послезавтра в семь, — сказал Синди. — Тебе нужно поработать над началом. В такую музыку можно входить плавно, а ты каждый раз в нее плашмя падаешь…
Развернулся и пошел на выход.
Синди легко сдерживал порывы Лиу, но проклятый альбинос постоянно раздражал и провоцировал его. Кроме того, он своими притязаниями напоминал Синди о том, что господин Блэк является не только преподавателем, бесполым существом без возраста, но и молодым здоровым парнем с естественными потребностями тела. У Синди уже давно никого не было. Нельзя сказать, что он страдал от этого — помимо занятий с учениками, он изматывал себя на собственных тренировках, чтобы не терять форму, а еще существовали лекции в Академии и индивидуальные уроки Квентина. И самый строгий наблюдатель, если бы ему довелось присутствовать на этих уроках, не назвал бы маэстро снисходительным. Метод кнута и пряника Квентин реализовывал виртуозно, после занятий Синди иногда казалось, что в его теле нет ни одной мышцы, которая не ныла бы, и ни одного неоголенного нерва. Это могло бы стать пыткой, если бы к усталости не примешивалось бы чувство удовлетворения.
С такой нагрузкой Синди хватало вечерами только на то, чтобы прийти домой и упасть носом в подушку. В подобные дни пустая постель представлялась ему желаннее самых искусных любовников. Но когда выдавался день посвободнее, и вечерами Синди был способен думать не только о подушке и одеяле и мечтать не только о сне, он невольно задумывался о том, что был бы не против провести вечер не в одиночестве и даже не в компании друзей.
Пару раз он выбирался в ночные клубы, чтобы найти себе кого-то на ночь, однако быстро убедился, что невесть когда приобрел брезгливость, не позволяющую получать удовольствие от такого времяпровождения. Впрочем, ответ на вопрос «когда» нашелся быстро. И было бы странно, если бы и здесь не оказался замешан Саймон. В самом деле, Саймон Блик приучил Синди к регулярному, а главное, качественному сексу, так что теперь Синди не мог не сравнивать посетителей клубов со своим бывшим любовником, и сравнение постоянно оказывалось в пользу последнего.
Было бы вдвойне странно, если бы Блик после этого не был назван сволочью.
Итак, случайными связями Синди пресытился, постоянные ему некогда было заводить, и временами, ложась в постель, перебирая в памяти события дня, он невольно вспоминал Лиу с его хищным взглядом, настойчивостью и изящными жестами. «Л-л-л-лиу» — имя было странным, от него зудело небо и сводило зубы, как от стакана холодной воды. Еще никто не преследовал Синди так настойчиво. Пусть даже Лиу решил добиться своего из принципа, раззадоренный отказом, чтобы успокоиться сразу после достижения цели; пусть он утратил зыбкое сходство с Саймоном, его упрямство все равно задевало Синди. «Лиу», — вечерами танцор пробовал это имя на вкус, чтобы на следующий день ничем не показывать своего сомнения.
В заботах время пролетало стремительно, и в один теплый осенний день, покупая чай и фрукты, Синди вдруг со всей четкостью осознал: он теперь свой на Парнасе. Он приезжий, ему никогда не стать кем-то вроде родителей Лиу, у него нет шансов разбогатеть, обучая всего одну группу, но Парнас теперь — часть его обыденности, а он сам — частичка — Парнаса, житель Гайи. Раньше он невольно воспринимал квартиру в Парнасе временным пристанищем, как будто был туристом, которому нужно через неделю-две вернуться в Анатар. Теперь же Синди увидел: вот она, его жизнь — уроки, лекции, Квентин и Рэй, «великолепная пятерка», сквер у дома, оранжевый фонарь, местные фрукты, неон реклам и проездной на все виды транспорта, продленный на следующий год. С одной стороны, Синди был рад этому — значит, он сумел устроиться, пустить корни, его жизнь приобрела шаткое равновесие, обросла бытовыми мелочами. С другой, было жалко сказки, в которой жизнь на Парнасе казалась яркой и сладкой, как леденец. Он почти привык к местным красотам, и краски жизни поблекли, и его больше не заливало восторгом при каждом посещении центра, как раньше. Ему хватало впечатлений от шоу, показов и выставок, но теперь лишь по-настоящему сильным вещам удавалось пронять его, тогда как раньше любая мелочь казалась восхитительной, а в любой стекляшке виделся бриллиант.
Квентин, узнав об этом, сказал бы, что у Синди появился вкус.
С третьей стороны, он не мог заявить, подобно тем, кто кутил в центре, что покорил Парнас. Он влился в жизнь Гайи, стал для нее своим, приноровился к местному темпу жизни и другому количеству часов в сутках, изменился даже внешне — и все равно чего-то не хватало. Что-то мешало ему сказать: да, я на своем месте и я счастлив. Другой, быть может, отдал бы пять лет жизни, чтобы оказаться на его месте.
Но другому не снились бы сны Синди Блэка. Те, что приходили, когда он был недостаточно вымотан, чтобы проваливаться в сон без видений.
Он видел сцену. Всегда разную — это мог быть знакомый зал Анатара, любая площадка Парнаса, а то и вовсе неизвестное помещение, созданное его воображением. Неизменным всегда было одно: за границей сцены толпа, которую не получалось разглядеть из-за бьющего в лицо света, скандировала: «Син-ди Блэк! Син-ди Блэк!» И Синди выходил к ним, он выступал — и казалось, что его несет поток энергии, источником которой были тысячи зрителей. Он почти летал тогда, он плакал от счастья и уверенности в том, что теперь-то он там, где должен быть.