— Ага, — маэстро явно был доволен, — заметил.

— Конечно. Еще в первый раз. Не нужно мешать лишними декорациями, да? Во всей школе только этот кабинет походит на вас. Все остальное — пустое.

— Разумеется. Зачем ставить преграды чужому воображению? Кроме того, такой подход помогает избежать лишних трат на обстановку.

— Ни за что не поверю, что вам это было важно! — расхохотался Синди.

— Слишком уж ты сообразителен, — заметил Квентин, разливая кофе. — Если бы ты уже не подписал контракт, пришлось бы тебя убить. Ты будешь кофе с корицей?

— Я буду воздух без кофе. Скоро лекция, а если я ее прогуляю, то вы первый меня отчитаете.

— Конечно, — кивнул маэстро и убрал вторую чашку. — Тебя, красавец, вообще стоит иногда бить палкой. У каждого человека свой предел, так вот если тебя периодически не подталкивать в спину, ты встанешь и сделаешь вид, что уже достиг своего и твой лимит возможностей уже исчерпан. Это будет даже выглядеть правдоподобно — на уровне обывателя. Однако стоит пнуть тебя хорошенько, как обнаружится, что ты вполне способен расти. Но я тебя раскусил, так что можешь не надеяться на легкую жизнь.

— Все хотят меня избить ради моего же блага, — вздохнул Синди. — Моя ближайшая подруга говорит, что меня нужно пороть.

— Что и требовалось доказать. Поэтому освободи кресло и поезжай в Академию. Если кто-то придет расторгать договор, я возьму его на себя.

Скандалить и расторгать договор никто не явился, и теперь три дня в неделю Синди пытался чему-то научить свою «великолепную пятерку», как он вскоре начал называть учеников.

«Пятерка» сопротивлялась. Ленилась. Не желала понимать элементарных вещей. Отбивалась от рук. Иногда позволяла себе — о ужас! — пропускать занятия.

— Не понимаю, зачем платить такие деньги за уроки, чтобы потом на них не ходить, — от раздражения Синди размешивал сахар в кофе вдвое энергичнее.

— Они могут себе это позволить, — отзывался Рэй. — Тысячей больше, тысячей меньше… Кроме того, представь, но не все считают танцы делом всей жизни.

— Не может быть! — округлил глаза Синди. — Никогда бы не подумал!

Оба расхохотались.

Рэй тоже преподавал в школе Квентина Вульфа. Когда Синди увидел его впервые, то подумал: «Этому парню не хватает пистолетов на поясе и травинки в зубах». Загорелый, мускулистый, белозубый, с вечной щетиной Рэй напоминал сошедший с экрана девичий идеал. На его занятия рвались девушки от двенадцати до шестидесяти. Синди сначала решил, что успех Рэя объясняется скорее его внешностью и обаянием, чем талантом, тем более что тот, обладая прекрасной мускулатурой, на первый взгляд был тяжеловат для танцора. Потом Синди увидел, как Рэй работает, и выкинул эту мысль из головы как самую большую глупость, пришедшую ему на ум за все время пребывания на Гайе.

Если они и не стали близкими друзьями, то приятелями — точно. Совершенно разные стили на сцене и в работе исключали конкуренцию, а абсолютная и непоколебимая гетеросексуальность Рэя лишала их общение сексуального подтекста, что полностью устраивало обоих. Зато у них было похожее чувство юмора, уважение к Квентину и твердая уверенность, что без танцев жизнь теряет всякую прелесть. В таких условиях Синди и Рэй были обречены на хорошие отношения. В частности на совместное распивание кофе в кафе напротив школы, когда у Рэя был перерыв между уроками, а работа Синди уже заканчивалась, ведь он вел занятия всего у одной группы.

— И все равно не понимаю, — продолжил Синди, отхлебнув из чашки, — на словах все рвутся и мечтают танцевать. И все равно каждое занятие кого-то нет! У кого насморк, у кого собачка болеет, у кого депрессия, у кого прыщ на заднице, кто увидел страшный сон и побоялся на улицу выйти…

— Врешь, не каждое! — Рэй веселился, наблюдая его недовольство. — Тебе дай волю, ты их с переломами обеих в зал приволочешь, экспериментаторрррр!

— А экспериментатор почему?

— Ну, как же! Это мы, простые смертные, учим по старинке, а ты у нас колдуешь по супер-пупер-экспериментальным методикам, как сообщает наш уважаемый директор.

— Пошутил, да?

— А ты не знал? Упс, кажется, я случайно выдал тайну Квентина Вульфа. Теперь он снимет с меня кожу и растянет ее меж двух агав.

— Трепло…

— Я регулярно гоняю по залу табуны девиц разной степени юности, язык мой — друг мой и единственное оружие, которым можно бить женщин.

— Вот они к тебе и несутся табунами. По расписанию. А мои…

— Брось, — махнул рукой Рэй. — Ты просто не привык, что люди хотят что-то делать в совершенстве, но не хотят этому учиться. Мои дамы еще как прогуливают, просто их больше и в их рядах не так заметны бреши. А ты трясешься над каждым. Хоть поделись, что ты с ними, несчастными, делаешь!

— Все, — вздохнул Синди.

И они правда делали «все».

Подолгу слушали самую разную музыку, а потом обсуждали ее по кругу, чтобы после показать услышанное уже без слов. Иногда Синди заставлял каждого подобрать не менее двадцати подходящих определений к воображаемой картине или ее деталям, прежде чем приступить к танцу. «Широкий, длинный, острый, сухой, прозрачный, легкий…» — неслось над залом нестройное бормотание. Если бы кто-нибудь зашел в класс в этот момент, у него были все шансы принять группу Синди за секту. Закрытые глаза и сосредоточенные лица усиливали впечатление.

Танцевали перед зеркалами. Когда ученики начали делать успехи и уже не напоминали шарнирных кукол, Синди иногда становился «живым зеркалом», специально утрируя некоторые жесты «отражаемого». На него не обижались. Танцевали в темноте, чтобы никто не видел. При свете, чтобы видели все — и чтобы на это было наплевать. Поодиночке. Все вместе. Иногда парами, когда не было кого-нибудь из мужчин. Синди знал, что Лиу был бы не против встать в пару с ним самим, но не собирался потакать этому желанию.

Синди в ультимативной форме велел каждому следить за своим телом. Синди проводил растяжку так, что даже Влада ворчала, что он хочет из нее «жилы вытянуть», а Лиу хмыкал, что выражение «порвать задницу за что-то» приобретает новый смысл.

Синди отобрал у Люси и выбросил шоколад, после того как она в третий раз пожаловалась на занятии, что хочет быть ласточкой, а из нее получается только утка.

— Хочешь быть ласточкой — отучайся крякать, — отрезал он в ответ на ее обиженный взгляд. — И, кстати, делай это вне зала. Тут ты учишься летать, а кем — пофиг.

Синди заставлял спортсменку Владу, помешанную на соревнованиях, танцевать с закрытыми глазами, чтобы она не могла сравнивать себя с другими. Он упорно выводил на диалог Гро, который имел привычку выдавливать из себя по слову в час. Его отговорки о том, что он представляет любой сюжет и без обсуждения, Синди игнорировал.

— Пока ты не откроешь рот, мы не узнаем, что ты придумал. Ты думаешь, в танце как-то иначе, что ли?

Если бы кто-нибудь сказал Синди: «Твоя методика уникальна», — он хохотал бы уже после слова «методика». Он сам не мог сформулировать, что он делает и как это должно работать. Порой Синди казалось, что он идет на ощупь в темноте и тянет за собой пятерых доверившихся ему людей. Иногда после занятий он был готов поверить в мозоли на языке. Он действовал интуитивно, даже не пытаясь подвести под свой способ учить теоретическую базу, тыкал наугад и импровизировал. Синди напоминал себе взломщика, подбирающего ключи, только вместо закрытых дверей перед ним были люди, к каждому из которых нужно было найти подход.

Проще всего было с Конрадом. Салли оказался человеком легким и жизнерадостным. Ему все хотелось попробовать, он соглашался на любые эксперименты, так что в итоге Синди приходилось его останавливать, потому что Конрад границ не видел. Это было неплохо, но зачастую атлета заносило в самом буквальном смысле, он метался по залу. В итоге Синди вспомнил их первое занятие и объяснил Конраду, что берега не мешают реке быть ни полноводной, ни бурной, ни быстрой, а всего лишь обозначают ее контуры. С этого дня они вдвоем старательно искали «берега» и дело пошло на лад.