Остров густо застроен, заселен рыбаками. Зимние дома, избы – не дачи. Странное место, рыбколхоз как бы есть, но в каждом третьем дворе сушильня, везут частного снетка в Ленинград, Псков.

Первым же вечером, еще не стемнело, поманил Сергея на улице старик. Такого древнего, пергаментного лица он не видел.

– Ты крещеный?

Сергей оробел. Старик махнул клюкой куда-то за озеро.

– Иди, иди, вона.

Сергея определили в дом молодайки Таисии, на самом берегу. Здесь же и работа. За ужином нажарила снетка. Ела горячую рыбешку руками, масло растекло до голых локтей. Муж позвал из горницы:

– Тая, иди скоро.

– Неймется мужику. В свой час. Сушила газеткой сальные руки и рот.

Называется остров от фамилии латышского комиссара Залита, устанавливал здесь советскую власть. Погиб на озере, рыбаки утопили. Местные называют остров Талаб или Талабский. Валуны, поросшие косматой желтой и коричневой озерной травой, тянутся цепью и пропадают на глубине. Песчаный берег долго держит следы босых ног, вчера прошел, а не высохло. У кромки воды горсти цветных камешков, рубины, изумруды, лазурь. Словно рассыпали детский калейдоскоп. Низкая известняковая стена бывшего монастыря. Малая служба в притворе Никольской церкви. Мужской монастырь был здесь с пятнадцатого века. Воротца в стене никуда не ведут.

На Талабе Сергей почувствовал себя причастным к чему – то большему ежедневных мыслей и забот. Кончалась бродячая жизнь и сам он в ожидании. Знал и ранее свои корни, не слыша их.

Золото русского языка.

На Талабе.» Как здоровьеце, как драгоценное?».

В здешней парикмахерской.

– Что вы меня не дострижете.

– Ризетка сломалась.

– С полголовой меня Надя не узнает.

– Плохая же у вас жена.

– Корова.

– Так зачем женились.

– Дак корова, говорю, не узнает».

В городе. «Не говори водителю куда ехать, и он не скажет, куда тебе идти».

Надпись на последней странице псалтыря в Никольской церкви. Фиолетовыми чернилами, нетвердой рукой. «Сказано по Повести Временых лет. «В лето 6463 (955 год). Ольга в Царьграде. И царствовал тогда цесарь Константин, сын Льва. Удивился царь, что она столь красива лицом и разумна в беседе, и сказал:

– Благословят тебя потомки в грядущих поколениях внуков твоих».

На Талабском острове Сергей внятно почувствовал себя русским.

Как всякий немецкий гражданин, особенно новый, Сергей днем законопослушен. Ночью он изобретает вчерне, как обойти налоги, пошлины, начисления. Плавно обогнуть закон и немецкую бюрократию, лучшую в мире. В Швейцарии хранят девственность банковского вклада.

Сергей приехал в Цюрих. Он не снял гостиницу, полагая до ночи вернуться в Падерборн. Дело сложилось скоро, для банковских русский уже не экзотика и не мафия. Русский прошелся по главной Банхофшрассе. За каждой стеной рисуется сталь сейфа. Богатые витрины скучны, как и город безусловно порядочных, искренне религиозных, но кажется Сергею, усредненных людей.

Он думал так, сидя на скамье над мощной рекой Лиммат. Городской лебедь подплыл в надежде поживиться. Высоко вытянул шею и смотрел карим в красном ободке глазом. Жирных уток сносило течением. По набережной фланировали швейцарцы и швейцарки. Крепки духом и патриотичны, они создали на альпийских камнях тихую, справедливо удобную для себя цивилизацию. Два века застоя оказались им полезны: здесь не увидишь людей, относящихся к жизни как к неприятной обязанности.

…Пока дядя Вася и друг Костя – столяр полагают веселую пьянку счастьем жизни, ничего хорошего у нас в России не случится.

Так думал он над рекой Лиммат. Ближнее к городу взгорье покрылось сизо-голубой дымкой. – Нам бы гор больше вместо необъятных равнин. Были бы дороги короче и народ кучней.

Сергей в Цюрихе не в первый раз и не знает, как убить время до поезда. В пивной столы и лавки столетнего бука, по восемь человек сидят в ряд против восьми. Смеются, девушек приобнимают. Сергей не понимает Züridütsch (цюрихский немецкий) и прекрасно одинок за этим столом. Он заказал наугад из национальной кухни. Выпил слабой швейцарской водки. Принесли чугунную пирамиду с жаровней, и сыры. Чугунной лопаточкой раскладывал сыр по полочкам внутри жаркой пирамиды и, когда он плавился, снимал сорт за сортом в тарелку. Вкусно белым вином запивать, оно коварно. Чувствуя головокружение и легкость необыкновенную, Сергей вызвал такси и поехал в парк далеко за Лимматом. Рискуя опоздать на поезд.

Туристы фотографировали гигантские лотосы в озерке, на одной ноге стояла цапля. Шелестел молодой зеленый бамбук. Сергей толкнул какую-то дверь. Влажный жар охватил и понес. За прозрачной стеной райски запели птицы. Он сошел на тропу, миновав надпись «Только для персонала». На золотом песке под шорох мирного водопада Сергей праведно уснул.

Светало, Сергей проснулся. Рядом сидело, опираясь на передние лапы – руки чудовище и смотрело большими обведенными белой шерстью глазами. Взгляд задумчивый. Налетел мелкий теплый дождь. В зарослях подали голоса зеленые лягушки. Базарными корявыми голосами затрещали попугаи. Поползла по мшистым камням руконожка полуобезьяна айе-айе. Незнакомые яркие цветы казались хищными.

– Река Лимпомпо, решил Сергей, оглядевшись. Но как – телепортация или переселение душ? Тогда кто я сейчас? В Африке: крокодилы, змеи, жирафы, львы наконец. В ручье что-то шевельнулось. Сергей сел. Лемур глядел неподвижно, сгибая баранкой кончик хвоста.

– Вы ко мне? – спросил Сергей. – Лемур грациозно пробежал и вспрыгнул на толстый сук. Пришел другой лемур. «Ручные» – осенило Сергея, и человечье жильё близко. Через полчаса он нашел выход из гигантского ангара. «Спасибо за посещение. Надеемся, павильон «Мадагаскар» Вам понравился. Сад под крышей открыл вам уголок влажного тропического леса национального парка «Астинанана», жемчужины Republique Madagascar. Приходите еще, пригласите друзей.Обойдя озеро цветущего лотоса, Сергей вышел на асфальт. Такси ранним утром нигде не было.

Заметки проходимца

– Клянусь говорить правду, всю правду и только правду. Суровая жизнь ждет меня в этой стране. Тем важнее говорить о себе правду. Четыре месяца назад я сдался немецкой полиции. Выйдя из московского самолета, подошел к человеку в форме и на невероятном немецком выдавил затверженную фразу «Прошу политического убежища». В эту минуту я стал СПУ – соискатель политического убежища, отдался на милость германской Фемиды. По слухам, она рассудительна и доброжелательна. В духе европейского гуманизма и заботы о правах личности. Только сейчас рассмотрел первого немца, которому сакраментально доверился. Лет семидесяти с небольшим, веселое лицо и неунывающие губы. Аэродромный служащий.

– Здравствуйт, не стреляйт, руки верх – сказал он с твердым акцентом. Напрягши до предела свой немецкий, я показал указательным и большим пальцем ствол и курок.

– Руссланд пиф – паф? Шмайсер, машиненгевер, каноне? Россия стрелял-автомат, пулемет, пушка?

– Яволь. Ржев, Смоленск, Вязьма.

Занятный старик. Подъехала полицейская машина. Ее серая респектабельность навела на мысль об уютной камере. Оказалась обычная комната, как в окраинной московской гостинице «Золотой колос». Прозрачная дверь в длинный коридор, ночью свет не выключают. Замок хилый. Еще какая-то сука в Москве жирно вычеркнула печать «Загранпаспорт продлен до…». Самоуправство властей, можно толковать как лишение гражданства. Вошла женщина с усталым интеллигентным лицом, переводчица. Сказала тихо и быстро:

– Отвечайте только на вопросы, без диссидентских утопий о свободе и праве. Ваша судьба им безразлична. Убежище получают шесть человек из ста.

– Я по смертельной необходимости…

– Не рассказывайте мне ничего.

Допрашивал полицейский с тремя звездочками на зеленых погонах и значительным лицом. Легко произносил мою заковыристую фамилию, не чужд, значит, русского языка. Никакой психологической борьбы, чтоб подловить, запутать, запугать. Я, по интеллигентности, ожидал следователя Порфирия Петровича из «Преступления и наказания». Старушки процентщицы я не убивал.