Журнал «Орион» показали Степе. Он гладил его и спрятал. Рассказывал о свидании с Дюрером. Альбрехт молод и серьезен. Степа спокоен и весел, Художник возьмет его в свой шестнадцатый век: к замку в Нюрнберге, где германские короли выбирают императора. К лавочкам игрушечников на мостах через Пегниц, о которых он столько читал. В златокузнице Альбрехт явит смысл загадочной гравюры «Меланхолия» и тайну изображенной на ней Крылатой женщины.
Уже полгода Степа в клинике. Франц Рорбах получил записку «Прастити не оправдав Ваших нодежд». Записка Нине «Мама мне можно немножко читать. Привези книжку по-русски, с картинками. Помнишь, про птицу и собаку. Немецкий из головы вытекает вон».
В уикенд Франц Рорбах выводит старый длинный «Мерседес» и едет в клинику в горах. По дороге его встречает Нина. Она и телеведущая Хайди Вагнер ждут у въезда на автобан. Хайди в простом платье хаки и больших солнечных очках. Чтобы в клинике обойтись без автографов. Нина разыскала ее три недели назад на телестудии.
Ах, автобан! Ристалище мужских самолюбий. В тяжелых больших машинах мчат немцы. Отстают легкие французские «Пежо» и «Ситроен». Держится рядом английский «Ягуар». Как звездные вспышки, вызывая зависть, мелькают «Порше» и «Ланча». «Мерседес», ведомый осторожным Францем, держится в крайнем правом ряду. Это раздражает Хайди. Когда автомобиль, ревя нагруженным мотором, ползет вверх по серпантину дороги, Нина кладет руки на плечи Франца. Так ему легче вести машину.
Сентиментальное путешествие из Падерборна
Есть нечто не зависящее от знания и расчета, выше разума. Так Сергей купил первое золото. Он редко заглядывал в желтые страницы финансовых вкладок «Бизнес Газеты». Таблиц и синусоид движения акций и валют, объявленных рейтингов риска он не понимал, да не огорчался. Положим, думал он смутно, Иран вскоре сделает атомную бомбу и бросит на Израиль. Евреям есть что бросить на Тегеран. Американский флот мается в Персидском заливе, утопит кого-нибудь. Доллар рухнет и золото подорожает. Но это любительщина, от ума. Выросший в наглом заводском московском предместье, и за двенадцать лет пробившийся в Германии, Сергей в пятьдесят может войти в степенный банк и купить золото государства, которое к нему благосклонно. Эксперт просто и любезно объяснял выгоды вложения в ценные бумаги: энергетика Северного Рейна – Вестфалии, очистные сооружения Киль – Кёльн, растущие акции «Беата Узе» – германской индустрии эротики. Бумаги… Сергей купил желтые тяжелые пластины, запечатанные в прозрачный целлофан. И потом, бывая здесь, он шел, делая скучное непросвечиваемое лицо, впереди почтительного банковского служащего и охранника, в подвал. Публика в зале знала, куда его сопровождают. Банковский научился держать спину, у охранника природная стать. Отперев дверь неимоверной толщины, банковский, не без чопорности и игры, говорил предъявить номерной ключ, и поворачивал в замке ячейки свой ключ, и потом Сергей – свой. Ящик открывался, банковский и охранник тотчас уходили. Чувство респектабельности охватывало Сергея.
Аятоллы не бросали атомные бомбы, американские моряки бездельничали в Персидском заливе, золото в сейфе дорожало само по себе: 900 за тройскую унцию и наконец 1300. Сергей не знает, сколько весит унция и почему тройская? Разбогатев, он купил ранды – золотые монеты ЮАР, и Николаевские золотые десятки. Сейф тихо вторгался в жизнь. Он стал смелей в делах с мужчинами, со многими перешел на Вы, вне сознания опираясь на сейф. Холодному пристальному немецкому взгляду в никуда он не научился. Отринул море сиюминутности, кое – какости и спустяруковашности.
В сейфе среди золотых монет и деловых бумаг несколько листов, хранимых из юности, весьма бурной.
«…Сереженька, погибли Ян, Владик и Дима. Не знаю, буду ли жить. Вырасти сильный и хитрый. Будь осторожен со страной, в которой живешь. Помни ребят, хотя они были не ангелы. Твоя Н.»
Расстреляли в 1961 фарцовщиков Яна Рокотова, Диму Яковлева, Владика Файбышенко.
Они были свидетелями первой Сережиной любви. Он хорошо учился в московской школе на Кастанаевке, да родители напрягли частными уроками музыки. В гостиной зябло и трескалось по ночам фамильное пианино, за ним годами никто не сидел. Учительница музыки к успехам Сергея равнодушна, выпускница «Гнесенки».
– Зачем ты клавиши долбишь – спросила скучно.
– Выучу летку-енку и рок-н-рол… Сыграйте что-нибудь.
Она внимательно оглядела Сергея. – Сколько тебе лет?
– Семнадцать – соврал он. Нина взяла чудную мелодию, он узнал «Сент – Луи блюз», нежно любимый. Запела вполголоса.
Повеяло от молодой женщины вечеринкой с обильным вином, в полутемной квартире. Американские сигареты, смелые шутки девушек и «Звездная пыль» с пластинки Глена Миллера. Обо всем этом Сергей только догадывался. Я к ним приду, мы одной крови.
Любовь к пианистке ударила как ток. Почувствовав юный огонь первой любви, Нина прервала уроки. Не стало времени увидеть. Для этого нужны свободные и тайные вечера. Он записался в районный драмкружок. Ставили «Любовь к трем апельсинам» с Сергеем в роли принца Тартальи. На репетиции он, естественно, не ходил. Из всей пьесы запомнил реплику «По моему, Тарталья привередник, и воспитатель с ним не слишком строг». После чего принц вынимал деревянную шпагу. Все вырванные вечера он слонялся против окон Нины. Она проходила, смотря в землю, здоровалась.
К Нине приезжали на трех «Победах» компании: Ян и Владик, Дима. Привозили девушек. Мелькали молодые актеры и актрисы. На втором этаже задергивали шторы, слышался смех. Нина наигрывала и пела «Сент – Луи Блюз». Если расходились не поздно, Сережу сажали в машину и давали порулить до Кастанаевки. Редко Дима приезжал один, сосредоточен.
Сергей уходил, прежде чем в квартире гас свет.
Переломив себя, днем Сергей поднялся на второй этаж. – Извини, я не одета. – Нина прижала его голову к груди. Сережа все почувствовал.
– Человек меняется каждые семь лет – продолжала она. – Проживи еще семь – увидимся. Сейчас не ходи под окнами.
– Ребята твои фарцовщики?
– Они покупают у иностранцев валюту и золото.
– Воры?
– Торговцы не воры. Не крадут, покупают.
…Расстреляли валютчиков, бандитов с «плешки» – улицы Горького, от ресторана «Националь» до Маяковки, от «Гранд отеля» до Кузнецкого моста. Как же так, дали им по восемь лет. Определили в недальнюю тюрьму города Электростали. Потом задним числом выдали по пятнадцать. И наконец убили. Рабочий коллектив ленинградского завода «Металлист» одобрил, в газете «Известия».
Записка другой женщины пылала ночами гостиницы, где Сергей никогда не жил. Вложила не тот листок в заранее надписанные конверты. Кто же получил письмо, мне адресованное. Коньяка бы с ним выпить.
Падающий влево почерк. «Небо пустынно. Не встретить меж звезд, Полночь темна. Бесстрастно и близко восходит луна». Третья женщина неудачно эмигрировала в Америку. Всему чуждая и чужая, пишет тоскливые стихи о срединной России. Сергей посылал ей деньги, она возвращала чеки. Сейчас он шлет русские книги из Германии, вкладывая меж страниц купюры. Она не отвечает на письма и звонки. «Вернись она в Россию, американская почта возвратит бандероли. Так узнаю о ней».
Он вез из страны в страну эти листы на подслеповатой машинке. Наконец положил их в сейф. Каждому своя память о родине.
Году в семидесятом Сергей, скитаясь по западу России, на третьей полке добрался в Псков. В новом городе он обычно знакомился с молодыми скучающими женщинами из музея. Вокруг них неопубликованные поэты. Город открывался любимой им в ту пору богемой. В музее Поганкиных палат на второй день узнал, можно прилично заработать на путине снетка. Ему приходилось потрошить двухсторонним ножом тяжелых карпов на рыбозаводе. Снетков он не едал и утром был в деревне Толга, откуда за десять рублей по Псковскому в Чудское озеро до острова Залит. Лодочник, белобрысый допризывник, славно молчал. Чем северней Россия, тем молчаливей мужики, женщины округлей, добрей и тише. Под кроткий бег волны видел себя на ранней заре тянущим сеть, солнце бросает миллионы голубых искр на воду. Вечером единение с природой и судьбой, сады Эдэма. Тут мотор глотнул и засох без бензина. Плоский остров Залит виден, пошли на веслах.