– Я думаю, ответ в этом письме. – Гидеон вытащил запечатанный конверт из внутреннего кармана сюртука и протянул его графу.

Буравящий взгляд вперился в меня.

…frustrate their knavish tricks, in Thee our Hopes we fix, God save us all…

Я с усилием отвела взгляд и стала смотреть на двух других мужчин. У лорда Бромптона, казалось, пробелов было ещё больше, чем у меня (его рот над многочисленными подбородками был приоткрыт, и он выглядел несколько глуповато), а второй мужчина, Ракоци, внимательно разглядывал свои ногти.

Он был ещё молод, вероятно, около тридцати, у него были тёмные волосы и длинное узкое лицо. Он мог бы смотреться очень хорошо, но его губы были искривлены, как будто во рту у него был гадкий привкус, и его кожа была болезненно-бледная.

Я как раз размышляла, не наложил ли он на лицо слой светло-серой пудры, как он внезапно поднял взгляд и посмотрел мне прямо в глаза. Его глаза были чернее ночи, и я не могла различить, где кончается радужка и начинается зрачок. Эти глаза выглядели странно мёртвыми, хотя я не могла сказать, почему.

Автоматически я снова начала мысленно декламировать «Боже, храни королеву». За это время граф сломал печать и развернул письмо. Вздохнув, он начал читать. Время от времени он поднимал голову и смотрел на меня. Я стояла, как стояла.

Not in this land alone, but be God’s mercies known…

Что было в письме? Кто его написал? Лорда Бромптона и Ракоци это, казалось, тоже интересует. Лорд Бромптон вытянул свою толстую шею, чтобы ухватить что-нибудь из написанного, а Ракоци больше концентрировался на лице графа. Очевидно, противный вкус во рту был у него с рождения.

Когда он снова повернул ко мне лицо, по рукам у меня пошли мурашки. Глаза выглядели как чёрные дыры, и сейчас я увидела, почему они кажутся мёртвыми: в них не отражался свет, не было тех искорок, которые делают глаза живыми. Я была рада, что между мной и этими глазами пятиметровое расстояние.

– Твоя мать, дитя моё, кажется особенно упрямой особой, верно? – Граф закончил чтение письма и сложил его. – О её мотивах можно только гадать. – Он сделал ко мне пару шагов, и под его буравящим взглядом слова национального гимна вылетели у меня из головы.

Но потом я увидела то, что из-за расстояния и из-за страха до сих пор не замечала: граф был стар. Хотя его глаза лучились энергией, осанка была прямая, а голос юношеский и звучный, следы возраста нельзя было не увидеть. Кожа на лице и руках была как сморщенный пергамент, голубовато проступали вены, на напудренном лице отчётливо выделялись морщины. Возраст придавал ему что-то хрупкое, что-то, что вызвало во мне почти сочувствие.

Во всяком случае у меня вдруг совершенно пропал страх. Это был всего лишь старик, старше моей собственной бабушки.

– Гвендолин не в курсе ни мотивов её матери, ни событий, приведших к этой ситуации, – сказал Гидеон. – Она не имеет совершенно никакого понятия.

– Странно, очень странно, – проговорил граф, медленно обходя вокруг меня. – Мы действительно ещё ни разу не встречались.

Разумеется, мы ещё ни разу не встречались, а как могло быть иначе?

– Но тебя не было бы здесь, не будь ты Рубин. Рубин, магией Ворона одарённый, в соль-мажор замыкает круг, двенадцатью одухотворённый. – Он закончил свой обход, встал прямо передо мной и посмотрел мне в глаза. – В чём твоя магия, девочка?

… from shore to shore. Lord make the nations see…

Ах, зачем я это делаю? Это всего лишь старик. Я должна с ним вежливо и уважительно обращаться, а не таращиться на него, как парализованный кролик на змею.

– Я не знаю, сэр.

– Что в тебе особенного? Скажи мне.

Что во мне было особенного? Не считая того, что я уже пару дней как путешествовала в прошлое? В моих ушах снова зазвучал голос тёти Гленды, говорившей: «Ещё ребёнком по Шарлотте было видно, что она рождена для высот. Её нельзя сравнивать с вами, обычными детьми».

– Думаю, что во мне нет ничего особенного, сэр.

Граф поцокал языком.

– Возможно, ты права. Это, в конце концов, всего лишь стихи. Стихи сомнительного происхождения. – Внезапно он, словно потеряв ко мне всякий интерес, повернулся к Гидеону. – Мой дорогой сын. С восхищением я прочитал о том, что тебе уже удалось сделать. Отыскать в Бельгии Ланселота де Вильерса! Уильям де Вильерс, Сесилия Вудвилл – очаровательный аквамарин – и близнецы, с которыми я никогда не познакомлюсь, тоже учтены. И представьте себе, лорд Бромптон, этот юноша даже навестил в Париже мадам Жанну Дюфре, урождённую Понкаре, и уговорил её пожертвовать маленькую порцию крови.

– Вы говорите о мадам Дюфре, которой мой отец обязан своей дружбой с Помпадур и в конце концов с Вами?

– Я не знаю никакой другой, – отвветил граф.

– Но эта мадам Дюфре умерла десять лет назад.

– Семь, точнее говоря, – ответил граф. – Я был в это время при дворе маркграфа Карла Александра фон Ансбаха. Ах, я чувствую себя особо связанным с Германией! Интерес к масонству и алхимии там удивительно велик. И, как мне сообщили уже несколько лет назад, там мне предстоит и умереть.

– Вы уклоняетесь, – сказал лорд Бромптон. – Как мог этот юноша навестить в Париже мадам Дюфре? Ведь семь лет назад он сам был ещё ребёнком.

– Но Вы всё ещё мыслите неправильным образом, дорогой лорд. Спросите Гидеона, когда он имел удовольствие пустить кровь мадам Дюфре.

Лорд вопросительно посмотрел на Гидеона.

– В мае 1759 года, – ответил Гидеон.

Лорд визгливо засмеялся.

– Но это невозможно. Вам самому едва двадцать лет.

Граф тоже засмеялся, это был довольный смех.

– 1759. Она никогда мне об этом не рассказывала, старая любительница тайн.

– Вы в это время тоже были в Париже, но у меня был строгий приказ не встречаться с Вами.

– Из-за континуума, я знаю. – Граф вздохнул. – Иногда я ссорюсь со своими собственными законами… Но вернёмся к милой Жанне. Тебе пришлось применить силу? Со мной она была не очень склонна к сотрудничеству.

– Она мне об этом рассказала, – ответил Гидеон. – И о том, как Вы выманили у неё хронограф.

– Выманил! Она даже не знала, какое сокровище унаследовала от бабушки! Бедный ободранный аппарат лежал неузнанный и неиспользованный в пыльном сундуке на чердаке. Я его спас и вернул ему его истинное значение. Рано или поздно его бы совершенно забыли. И благодаря гениям, которые в будущем вступят в мою Ложу, он снова заработал. Это граничит с чудом.

– Мадам, кроме того, считала, что вы её почти задушили, поскольку она не знала дату рождения и девичье имя своей бабушки.

Задушил? Как это грубо!

– Да, верно. Эти пробелы в знаниях стоили мне бесконечно много времени, которое я провёл за перекладыванием церковных книг, вместо того чтобы посвятить его более серьёзным вещам. Жанна – исключительно злопамятная особа. Тем удивительнее, что Вам удалось склонить её к кооперации.

Гидеон улыбнулся.

– Это было нелегко. Но я, очевидно, вызвал её доверие. Кроме того, я танцевал с ней гавот. И терпеливо слушал её жалобы на вас.

– Как несправедливо. В конце концов, я устроил ей волнующую любовную связь с Казановой, и хотя того интересовали только её деньги, тем не менее ей завидовали многие женщины. И я по-братски поделился с ней своим хронографом. Если бы у неё не было меня… – Граф, очевидно развеселившись, снова повернулся ко мне. – Твоя прародительница – неблагодарная баба. К сожалению, не одарённая большим интеллектом. Я думаю, она никогда не понимала, что в самом деле с ней происходит, бедная старушка. Кроме того, она была обижена, что в Круге Двенадцати ей достался всего лишь цитрин. Почему Вам можно быть изумрудом, а я всего лишь жалкий цитрин, говорила она. Ни один уважающий себя человек не носит сегодня цитрина. – Он захихикал. – Она была действительно ограниченной. Мне бы хотелось знать, как часто ей в старости приходилось перемещаться во времени. Возможно, что больше и не пришлось. Она и так не особенно перемещалась. Иногда проходил целый месяц, прежде чем она снова исчезала. Я бы сказал, женская кровь намного более ленива, чем наша. Равно как и дух женщины уступает в быстроте мужскому. Ты согласна со мной, девочка?