— Знаешь, — Марина решила прервать непонятное молчание, но Тони прервал ее:

— Марина, я тебя люблю.

«Кажется, он собирается делать предложение?» — Марина ущипнула себя за руку под столом, чтобы убедиться, что ей это не снится.

Тони опять надолго замолчал.

«Нет, конечно, нет, он же мне все объяснил… нам и так хорошо». Марина посмотрела в окно, за окном был знаменитый пирс. Сейчас он залит солнцем, но очень скоро солнце сядет, и зажгутся огни, и она будет гулять по пирсу за руку с человеком, который только что признался ей в любви. И этого мало?!

— Марина, в сложившихся обстоятельствах я не считаю, что у нас есть препятствия для официального оформления наших отношений. Я хочу провести с тобой остаток моей жизни. Will you marry me?[161]

Потом, когда гуляли по все еще освещенному солнцем пирсу, Тони остановился и очень серьезно произнес:

— Только дай мне слово, что ты никогда не будешь смотреть «EastEnders»[162].

Об этом Марину просить было не надо. Она пробовала начать смотреть этот долгоиграющий и очень популярный среди домохозяек сериал ради того, чтобы схватить особый восточно-лондонский акцент (хотя слышать его из уст профессиональных артистов — не то), но не смогла: слишком много ругани и склок в пабах, некрасивых домах, на некрасивых улицах этой бедной лондонской окраины.

Препятствий к совместной жизни не было.

Свадьба — первая настоящая свадьба в жизни Марины — имела место быть в Гринвиче в пабе, который стоял на берегу Темзы. Это был первый, если считать от гринвичского меридиана, паб в Западном полушарии планеты, о чем этот паб с гордостью всех оповещал. Приехали сыновья с женами, пришли Ник, Джулиан и Роз, добрались друзья из Москвы, друзья и дети Тони, был и best-man[163], который вел свадебное торжество по всем правилам, главное из которых было непонятно никому из присутствующих русских: тосты и здравицы предполагались только после полного насыщения гостей едой. Но все обошлось без межнациональных конфликтов. И уж, насытившись, гости отыгрались: сказали все, что они думали о встрече Запада и Востока, о перспективах сближения этих полярных частей света и прочая и прочая…

А потом началась семейная жизнь. На этот раз с настоящим англичанином, рожденным в Англии. Типичным? Марина никогда не употребляла это слово, потому что довольно много читала и знала, что «типичный англичанин» — это карикатурный персонаж, неиссякаемый повод для шуток, острот и социально-антропологических исследований. «Когда-то давным-давно жили-были англичане, которые знали, кто они такие… Они были вежливы, неэмоциональны, сдержанны, и грелка с горячей водой заменяла им секс: как они размножались, было загадкой для западного мира», — это цитата из книги журналиста Джереми Паксмана «Англичане», которую Джулиан как-то прислал Марине на Рождество с надписью: «Думаю, тебе понравится этот портрет исчезающей расы». При по-настоящему «типичных англичанах» с грелкой Марина не жила.

Тони — просто англичанин. Без комплексов. Он доброжелателен, доволен жизнью. Он (про себя) гордится своей страной и ее имперским прошлым («Мы принесли цивилизацию и демократию в те страны, где без нас этого никогда бы не было. Представь, что туда полезли бы немцы!»), но и под пыткой никогда не будет это декларировать. Как-то Марина спросила, как они называют Британию — родиной или отечеством? Политики на самом высоком уровне не стеснялись называть ее «эта страна». (Марина однажды назвала так Россию при своей московской соседке-патриотке — та перестала с ней разговаривать.) Тони подумал и ответил, что ни то, ни другое слово в жизни сам никогда не произносил.

— Знаешь, — сказал он ей, спустя какое-то время (все обдумывал, видно), — что-то в таких определениях есть очень не английское: мы Великобритания, that’s it![164] Дополнительные эмоционально окрашенные определения, которые вы, русские, любите, нам не нужны. Мы — это мы! Мы сами же первые и посмеемся над собой и выслушаем без обиды все насмешки — мы знаем, что они от зависти. Кто посмеивается, тот втайне завидует: ему-то, бедняге, не повезло родиться англичанином.

Тони любит свою работу, но отдает ей не больше и не меньше, чем она того требует. Все свое свободное от работы и Марины время принадлежит хобби — авиации: он коллекционирует все, что с этим связано, без него не обходится ни одно авиа-шоу, он готов бесконечно пересматривать свои и чужие записи этих шоу, и, купив очередную книгу с самолетом на обложке, никогда не поставит ее на полку, не прочитав от корки до корки. Все, что летает над головами и здесь, и в любой другой стране он определяет если не по звуку, то по внешнему виду точно.

Жизнь с Дэвидом мало чему научила Марину. Очень уж растеряна она была на первых порах, уступала, старалась угодить, потому что чувствовала свою вину за нелюбовь. С Тони она освободилась от этого вязкого, противного чувства и стала самой собой — свободной женщиной, привыкшей держать бразды правления семьей в своих руках. Не сразу Марина поняла, почему ее активность не во всем и не всегда встречала понимание мужа. Однажды они поговорили открыто и по душам.

— В этой стране за семью отвечает мужчина. И перестань, пожалуйста, обо всем беспокоиться. Relax!

Марина помолчала, а потом подумала: «Не об этом ли я мечтала, собираясь сменить место жительства? Самостоятельный мужчина, самосделанный — несбыточная мечта русской бабы, а у тебя сбылась. И ты все еще хочешь в паровозы, идиотка? А вагончиком тебе не подойдет? Попробовать, что ли? Глядишь, и новую себя встретишь. Не замученную, не заполошенную в борьбе за существование. Просто женщину. Счастливую. А без дела русская жена английского мужа не останется: кто же будет русскую культуру нести в массы английских трудящихся в лице одного их представителя? Самая что ни на есть женская работа».

А… непохожести? А как же:

— Тони, а я ведь поняла, о чем ты мне тогда написал…

— Когда?

— А помнишь, когда я придумала про переезд и послала тебе text про фонарь.

— И что ты поняла?

— Ну, ты ведь под «фонарем» имел в виду что-то другое, didn’t you?[166]

— Я? — Кусок курицы — разговор происходил за обедом — не был донесен до открытого уже рта. — Под «фонарем» я имел в виду именно фонарь.

«Вы все еще в Англии, мадам», — сказал ей как-то давно водитель кэба, когда она пыталась занять его правое сидение. Хотите романтических иносказаний, девушка? — На континент, пожалуйста!

— Тони, обед не скоро. Хочешь бутерброд с сыром? — Марина высунула голову из кухни. Логичнее было бы предложить легкий зеленый салат, но она не стала этого делать, потому что не однажды уже слышала решительное: «Я не кролик!»

— Хочу!

Марина быстренько сделала бутерброд с любимым ею мягким французским сыром, положила на салфетку, салфетку — на тарелку и отнесла все это в комнату к телевизору. Сама вернулась к борщу. Только взялась резать капусту — в комнате что-то упало и разбилось, раздался сдавленный вопль. С мыслью о падении хозяйской люстры на голову недавно обретенного мужа, она побежала обратно: на ковре лежали осколки того, что еще минуту назад было гордостью ее интерьера, — французской настольной лампы. На нее упал стул, который опрокинул Тони, когда откусил бутерброд. Ну как могла Марина знать, что «сыр» для него — это только твердый, как кусок советского хозяйственного мыла, «Чеддер»?.. Другого вкуса он не знал.