В соседней комнате королева Шарлотта рассказывала о своем, ее голос звенел от счастья: она плыла по бурному морю из далекого немецкого княжества на встречу с молодым красавцем-королем, а через два дня уже была женой и королевой, а ведь было ей «всего семнадцать, всего семнадцать!» Женились они по любви и родили пятнадцать детей! (Король жене не изменял — известно доподлинно.) Пятнадцать детей и только одна законная внучка — и та умерла родами.
На втором этаже уже выросшие дети обсуждали свои проблемы, а сильно постаревшая королева жаловалась на холод, детей и врачей, которые мучили ее мужа. Здесь, в гостиной королевы, стоял клавесин, на котором играл сам Гендель, а также король с королевой в четыре руки, когда были моложе. Здесь за несколько месяцев до смерти королевы состоялось знаменательное событие — двойная свадьба.
Королева приняла решение срочно женить двоих своих сыновей: династии нужно было продолжение. Не дано было королеве знать, что родится у нее уж такая внучка — всем внучкам внучка! Королева Виктория. Она будет рулить Британией («Rule Britannia»[138]) за всех не очень везучих детей и не рожденных в законном браке внуков Георга Третьего и королевы Шарлотты — шестьдесят четыре года. Виктория будет очень фертильной, родит много детей, от которых в геометрической прогрессии произойдут внуки, правнуки, и «наградит» она своих потомков неизвестно откуда взявшейся у нее гемофилией. Одна из внучек станет русской царицей, родит наследника престола с этим неизлечимым тогда недугом, отчего в государстве российском усилится нестабильность, власть никудышная упадет, ее подхватят, и случится то, что случилось…
Остаться равнодушным во Дворце было невозможно. Посетители хотели знать еще и еще, а они — помощники посетителей — тем более. Все чувствовали себя причастными: любили короля и королеву, сочувствовали детям, терпеть не могли профана-лекаря, входили в тонкости болезни короля сточки зрения современной науки. Когда позволяло время, вели бурные дискуссии. К дискуссиям всегда присоединялись волонтеры — люди, которые работали во Дворце бесплатно, и как работали! Люди эти были удивительные. В основном пенсионеры, они приходили, неся с собой толстенные папки с информацией о дворце и его обитателях. Эти сведения были ими почерпнуты не из путеводителей — хотя они таскали с собой и путеводители, — а из новых и старых книг, из «сети», что означало: их добровольный труд не прекращался с концом рабочего дня. Штатные сотрудники были вооружены свеженькими знаниями, почерпнутыми только что из первых рук — от реставраторов, кураторов, архитекторов, авторов текстов, авторов проекта (подготовка была организована отлично), — но волонтеры интересовались дворцом давно. И некоторые мечтали бы оказаться на месте сотрудников.
Марина подружилась с некоторыми из них. С женой священника — ну ей, понятно, сам Бог велел заниматься благотворительностью; со всегда улыбавшейся бывшей учительницей, недавно перенесшей операцию на обоих коленах (учителя — особая, закаленная в боях порода людей). Восхищалась молодой красавицей родом из Уэльса с хорошо оплачиваемой и ответственной работой в Сити. Что заставляет ее по выходным дням не отлеживаться или наслаждаться своим садиком, а ехать за тридевять земель и, не закрывая рта, весь день посвящать посетителей в тайны дворца? Спросила. Та ответила:
— Я так устаю от своей важной работы, на которой не принадлежу сама себе, что здесь я отдыхаю, я делаю то, о чем всегда мечтала, но что не сбылось. А потом… знаете, наверное, это традиция этой страны. Я помню, как моя мама два раза в неделю работала в благотворительном магазине, а было нас у нее пятеро!
Марина удивилась еще больше, когда узнала, что у волонтеров были своя организация, свое начальство, которое распределяло их по разным объектам, и серьезная конкуренция: попасть именно в этот дворец было непросто. Поэтому они относились к работе очень серьезно. Все очень сочувствовали немолодой уже женщине, которая упала по пути с работы, получила травму лица и сотрясение мозга. Она, конечно, не могла ездить во дворец, но регулярно звонила Филу или Хью, чтобы напомнить, что она еще жива и скоро выйдет на работу. Пустили шапку по кругу, собрали деньги на букет и большую красивую открытку с пожеланиями выздоровления — все поставили свои подписи.
На работе Марина уставала физически, но счастлива была безмерно: «Да, я нужна себе здесь! И именно в этом качестве — помощника посетителя музея! Много в музеях функций и должностей, я это „прошла“, для меня это — прошлое, а сейчас важнее и интереснее работы мне не нужно».
Как было не чувствовать себя помолодевшей, если каждый рабочий день начинался со слов: «Итак, ребята…» — это Фил начинал ежедневный утренний брифинг. «Ребята» всех возрастов стояли, как цыплята, кружком перед высоким широкоплечим менеджером.
И как не помолодеть, если с первых же дней у Марины возникло чувство к молодому коллеге возраста ее старшего сына. Чувство началось с удивления, перетекло в изумление, восхищение, уважение и в конечном итоге — в дружбу. Джулиан был звездой в их «команде»: это был его второй сезон, он сразу начал водить экскурсии по дворцу, тогда как остальным еще только предстояло их подготовить. Их дружба началась с разговоров шепотом, когда посетителей в поле видимости не было. Джулиана интересовало все, и он знал все. Философ по образованию, он читал ей стихи Ахматовой и Мандельштама (в английском переводе, конечно), был в курсе прошлой и настоящей русской истории, а уж историю своей страны он понимал как никто. Первой реакцией Марины было удивление: «Что ты здесь делаешь? Почему не преподаешь философию или историю? Ты же создан для этого!» На то, чтобы это понять, у Марины ушло несколько месяцев — все сложно!
Джулиан был рожден мыслителем, вольным любителем знаний. «I think therefore I am»[139] — это про него. Он работал, чтобы жить — платил за съемное жилье на окраине Лондона, чем-то питался, покупал книги — а в свободное от обязаловки время читал, писал, думал. Чтобы учиться дальше, поступить в аспирантуру, писать диссертацию, нужны были немалые деньги — обучение платное. Деньги были. У родителей Джулиана, принадлежавших к верхне-среднему классу. Родители настойчиво просили его взять деньги, приводя очень убедительный, по мнению Марины, аргумент: «В наше время мы учились бесплатно, нам еще и стипендию платили, не твоя вина, что жизнь изменилась». Нет, брать деньги у родителей тридцати-с-чем-то-летний сын не мог — сами же они и воспитали его в традиционном для этой страны духе независимости и невмешательства в частную жизнь друг друга. Взрослый сын сам решает все свои проблемы — это был жизненный принцип Джулиана.
От него Марина узнала, как непросто быть интеллектуалом в этой стране. Джулиан не был «ботаником», ходил время от времени с приятелями в пабы, поддерживал разговоры о футболе и регби, но свои собственные интересы не просто не открывал, а скрывал. Почему? Потому что прослыть интеллектуалом в Англии, значит обеспечить себе нелегкую жизнь изгоя среди сверстников. Интеллектуал — сродни чему-то заумному.
— Пойми, Марина, — говорил он, — англичане по своей внутренней сути так и остались англосакскими крестьянами — земледельцами и животноводами. Они делатели — не мыслители.
(Если бы Марина знала тогда, что будет возведена в разряд интеллектуалок и подвергнется травле со стороны одной из «делательниц»… Не знала и открыто наслаждалась общением с интеллектуальным коллегой.)
Она начала водить экскурсии, отвечала на вопросы, следила за порядком в залах — это была «чистая» работа, была и «грязная» — открывать по утрам и закрывать в конце дня бесчисленное множество ставен на трех этажах дворца. Ставни эти запирались на ночь на хитроумные металлические засовы. После того как были сломаны все ногти, о маникюре пришлось забыть.