Немного легче становилось только вечером. Включала телевизор, а смотреть не могла: все люди жили нормальной жизнью, что-то делали, а она ни на что не способна, читать даже не могла — не понимала о чем там, беспрестанно текли слезы.

Однажды увидела рекламу антидепрессанта. Вот оно что, у нее депрессия! На следующий день пошла в аптеку: «Такие лекарства только по рецепту». Записалась к врачу, подготовила объяснительную речь, но, когда пришла на прием, никаких речей не потребовалось: врач спросил о симптомах и, уже выписывая рецепт, предупредил:

— Антидепрессант начнет действовать через две-три недели — не раньше.

Какой там раньше! Начала пить таблетки, стало еще хуже, прочитала инструкцию — оказалось, что так и должно было быть, значит, лекарство попало в цель. «Будем ждать, — калачиком свернувшись на постели думала Марина. — Хорошо, что одна, какой был бы кошмар, если бы это случилось, когда жила с Дэвидом: он не любил ничего некрасивого, а выгляжу я сейчас — краше в гроб кладут».

Тот недавно прислал message. Марина отметила, что выбрал для него розовый фон с каким-то узором и неформальный шрифт — как знак протянутой руки. Однако текст был делового, на первый взгляд, содержания: «Недавно разбирался в гараже и обнаружил твою сумку, которую пропустил летом. На ней французская надпись. Скажи, что с ней делать — выбросить или?..»

«Ничего ты не забыл, все было тобой просчитано. Сумку ты оставил специально, чтобы был повод для контакта, знал, конечно, что в такой фирменной сумке — Полина подарила в Париже — что-то дорогое». Так оно и оказалось: Марина никак не могла отыскать нескольких любимых тряпок — значит, они остались в той сумке.

Ответила:

— Эти вещи мне нужны, но у меня нет ни малейшего представления, как я могу получить их назад.

На следующий день — ответ уже безо всякого фона:

— Очень жаль, что ты так груба со мной.

Он прав. Но не дарить же ему эти шмотки! Нашла в себе силы написать, чтобы оставил сумку в том магазине, где она работала: «Я предупрежу продавцов».

К концу года депрессия начала понемногу сдаваться. На 1 января Марина купила билет на новогодний концерт в Barbican Hall[132]. Концерт был замечательный, публика — в приподнятом настроении, наряднее, чем всегда. В заключение концерта на сцену вышел певец, обернутый в британский флаг, и запел песню, прославлявшую Англию:

Весь зал встал и запел вместе с ним. Марина тоже встала и, уловив мелодию, начала подпевать и одновременно крутить головой по сторонам — она заметила слезы на глазах у многих. Оказывается, английский патриотизм не только футболом ограничивается. А то как-то нелогично: уэльсцы — патриоты Уэльса, шотландцы — патриоты Шотландии, а основная нация англичане — патриоты Соединенного королевства? Марина уже усвоила их безграничную, превышавшую, по ее мнению, размеры разумного политкорректность, но не до полного же отречения от самих себя?! Слава Богу, оказывается, не отреклись еще. Уже не раз она слышала «страшные истории» о том, что само слово «англичанин» стало в официальном употреблении табуированным. Действительно, в анкетах она этого слова никогда не встречала, вместо него — «британец», который мог быть «European», «Asian» или «African». Смотрела как-то по телевизору интервью с известным актером. Сказав «мы, англичане», он покраснел, закашлялся и извиняющимся голосом тут же поправил себя: «Я хотел сказать британцы».

Концерт воодушевил, и Марина нашла в себе силы полететь в Москву. Мама по-прежнему жила в однокомнатной квартирке на Мосфильмовской, но уже не одна, а с энергичной сиделкой из Молдавии — веселой девушкой Асей с сильными руками и медицинским образованием. У нее был муж и шестилетний ребенок. Марина догадывалась, что негласно все они жили в десятиметровой маминой кухне, хотя Ася утверждала, что собрались только по случаю каникул. Все две недели Марина делила с ней кушетку рядом с телевизором — ее муж с сыном спали на двухместном диване на кухне. Жили, как сельди в бочке. Уезжать все равно было грустно.

Первый раз Марина летела в Нью-Йорк. Старший сын с семьей уехал туда в командировку на два года, прислал приглашение. Отстояв длиннющую очередь в американское посольство под дулами американских морских пехотинцев, она получила визу на два года — все еще официально была женой британца, никаких проблем не возникло.

Город понравился сразу, но стужа… И депрессия все еще давала о себе знать. Большую часть времени просидела дома с внучками, глядя на широченный Гудзон и статую Свободы вдалеке. Выбрались с невесткой в Metropolitan Opera и на Пятую Авеню в магазины — как раз было время колоссальных распродаж.

Еще в Нью-Йорке зашла в «сеть» и нашла вакансии сразу в нескольких музеях Лондона и окрестностей. Заполнила анкеты on-line, получила подтверждение, что они получены и будут рассматриваться. Если решение будет положительным, в феврале вызовут на собеседование.

Холодным февральским утром вернулась в Виндзор, забрала отложенную для нее лэндлордом почту, втиснула по узкой лестнице себя и чемодан и сразу к окну: «Здравствуй, Крепость, я по тебе скучала». Не раздеваясь — когда еще бойлер нагреет комнатушку, — начала разбирать почту. Рекламу в мусор, это счет за газ, это — за электричество, это — за телефон. Вот оно — письмо из музея… Приглашают на интервью через неделю. Отлично! А вот — из другого, и тоже приглашают, когда?.. Сегодня! Сейчас полдень, собеседование в пять вечера! И не в Лондоне — намного дальше… «Я не могу! Я измучена после долгого перелета! Это далеко!» Схватила телефон, набрала номер и начала объяснять, что только что с самолета и… «я приеду!» Бегом в банк, обменяла доллары на фунты, чтобы с таксистом расплатиться, вызвала такси: «Сколько?!.. Хорошо, присылайте, я жду».

Собеседование проходило в знаменитом дворце XVI века. Ее встретили два безукоризненного вида джентльмена. Сели за круглый стол. Снова вопросы о жизни, о работе. Как счастлива она была делиться тем, что любила, с этими приятными господами. Нет, не господа — они сразу же представились по именам, и ее называли Мариной — не миссис Льюис. Что за наслаждение общаться с коллегами! Обстановка была непринужденной. Ближе к концу беседы один из них спросил, что ей не нравилось на прежнем месте работы в Лондоне.

— Я могу говорить откровенно?

— Вы должны говорить откровенно!

— Несогласованность между менеджерами в их инструкциях.

Если бы Марина могла тогда знать, в какую больную точку попала!

Под занавес прозвучал вопрос, подавала ли она документы в какой-нибудь другой музей, на что Марина ответила, что да, подавала, вот в этот самый, где они сейчас сидят, и что ее уже пригласили на собеседование. Ведомство было одно — дворцы разные.

— А что бы вы выбрали, если бы у вас была такая возможность?

— Конечно, ваш музей! Он маленький и уютный, я очень люблю восемнадцатый век в истории Англии.

— И были бы очень правы!

Один из менеджеров проводил ее на улицу до самых ворот. Домой возвращалась на поезде с двумя пересадками. На душе было весело: «Каким бы ни был результат, я сделала все, что могла, и это было чудесно!»