Марина задумалась:
— Вообще-то я — это я. А что?
— Нам всегда показывали вас какими-то серыми, угрюмыми, в платках и ватниках, совершенно невозможно было представить, что русские женщины способны вызвать какие-либо эмоции, кроме…
Марина не верила своим ушам: «Это сейчас-то, когда слух о нас идет… Слух, может быть, и противоречивый, но русскую женственность никто и никогда не оспаривает!» Марина просто задохнулась от возмущения. Ей захотелось задать Тони вопрос, который он когда-то задал ей, — «Откуда вы?» Она даже пропустила, что за вопросом, возможно, последовал бы комплимент или что-нибудь романтическое, хотя вряд ли: они просто хорошие приятели.
— Простите, Тони, какой русский фильм вы можете припомнить?
— О, я смотрел потрясающие фильмы, и очень бы хотел посмотреть их еще раз. Это «Броненосец… Потьемков», так, кажется, и еще один про битву на льду с немецкими рыцарями. Amazing![151]
А потом — через месяц или позже — Марина пригласила его к себе домой, чтобы вместе посмотреть русский фильм. Куда же еще? И потом, в какой бы съемной квартире она ни жила, она всегда любила свое dwelling place[152], делала из него «дом», гордилась им, и, как в Москве, хотела, чтобы ее друзья приходили в этот дом. Они сидели — она в садовом кресле, которое так и возила за собой, меняя лишь закрывавшие его шали, а он — рядом на том самом стуле типа Макинтош. Тони держал Марину за руку, и..? И ничего: фильм стали обсуждать.
«Русский ковчег» Сокурова. Посмотрели с начала до конца, а потом еще немного с начала и тот эпизод с блокадным Эрмитажем… Сказать, что фильм Тони понравился, — ничего не сказать. Сам он, когда смог, молвил: «Overwhelmed»[153]. В России Тони не был. Этот фильм он купил и принес посмотреть по совету приятеля, который сказал, что снято очень интересно, без монтажа. Это Тони тоже оценил, но потрясен был не этим, а количеством и качеством русских, которыми режиссер населил свою картину. Марина, хотя и понимала, что Сокуров снимал не репортаж с улицы, а избранных им людей, рассердилась: «Вольно вам выбирать! Уже давно и фильмы есть с субтитрами, и книги хорошие переведены». Тони, однако, беллетристику ни английскую, ни какую другую не любил — предпочитал факты, читал исследования о войнах, мемуары. (На свидания ездил с толстенной монографией о Сталине.) Договорились продолжить процесс расширения горизонтов.
Марине нравилось, когда Тони вывозил ее на природу. Он говорил, что очень любит водить машину — впоследствии это оказалось не совсем так — поэтому водил часто, искал новые красивые места в окрестностях Лондона, свозил ее в Кембридж и Оксфорд. Однажды в машине он рассказывал ей о своих сыновьях. Они оба уже отучились в институтах, старший работал, младший искал работу.
— Они у меня симпатичные, умные. Старший вот только облысел буквально за несколько месяцев на нервной почве, когда мы с женой разводились.
Повернулся к ней и добавил:
— Я никогда больше не женюсь.
«Point taken»[154], — подумала она и осталась совершенно спокойна. Нет, не совершенно, конечно, царапнуло что-то все-таки внутри: он как будто заранее оборонялся, крепость вокруг себя возводил. Вслух произнесла:
— И не говорите! Я тоже замуж — ни за что!
Она сказала то, что думала. Тогда. В то время ее все устраивало в жизни. Работа и доход от сдачи московской квартиры позволяли ей снимать приличное жилье в престижном месте, не отказывать себе в том, чего очень хотелось. На работе ее ценили и уже предложили контракт на следующий сезон. И даже британский паспорт ей вскоре полагался не как жене британца — она «заработала» его тем, что пять лет легально и на законных основаниях жила в Соединенном Королевстве. А потом одиночество… нет, не то слово… возможность уединиться, не ставя никого в известность, — это восхитительно. Пока.
Как-то вечером месяцев через пять после знакомства Тони довез Марину до дома, они сидели в машине в темноте, и вдруг он пригласил ее на Рождество к своей маме в Девон — а шел еще только конец августа. Марина обрадовалась, и Тони страшно обрадовался, что она согласилась. Сказал, как мама будет рада, какая она хорошая, и как это важно для него. А потом поцеловал. Не в щеку.
Осенью они стали любовниками. Тони приезжал к ней в Ричмонд, когда их выходные дни совпадали (в субботу-воскресенье Марина, как правило, работала, особенно в конце сезона, когда их маленькая «команда» уполовинилась), они прекрасно проводили время вместе, но она с облегчением закрывала за ним дверь и махала рукой в окно, когда он уезжал. Переодевалась в любимый теплый халат и теплые махровые носки, включала музыку и забиралась в кровать с каким-нибудь романом (она пристрастилась к английской женской прозе). Лежала и думала, как хорошо быть одной, и как уютно дома. Тони — чудесный во всех отношениях, но постоянно видеть перед собой мужчину утомительно. Хочется privacy[155]. Марина, разумеется, отдавала себе отчет в том, что это privacy потому так любезно и желанно ей сейчас, что «предмет», повторяя Фромма, в ее жизни есть, иначе… иначе мысли были бы направлены на то, как его обрести. Приходящий мужчина в разумных дозах — это лучшее, чего можно желать!
Работа кончилась. Впереди — три месяца отпуска. Марине надо было слетать в Москву, а потом в Нью-Йорк, где все еще жил сын с семьей. Тони провожал. В Heathrow они пили кофе, попросили официанта сфотографировать их вдвоем. Марина с нетерпением прокрутила камеру, чтобы посмотреть, что получилось. Тони посмотрел и попросил прислать ему это фото как можно быстрее.
— Я буду смотреть, пока тебя не будет. — Не сказал ведь «буду скучать».
Полтора месяца они были в разлуке. Когда наконец встретились — ни она, ни он не ожидали такого всплеска эмоций. У обоих на глазах были слезы. В машине Марина гладила руку Тони и, поворачиваясь к нему время от времени, смотрела и думала, как она могла вытерпеть без него так долго.
— Как ты жил без меня, милый?
— Да никак не жил, ждал и дни считал.
Они стали жить вместе в квартире Марины в Ричмонде — во второй, где все работало исправно. Ездить на работу Тони было далековато, по нескольку раз за ночь он вскакивал, чтобы проверить сохранность своей машины, место для которой во дворе нашлось, но Марина не знала, имеет ли она право на парковку. Компании, проверявшие сие право, действовали решительно, по-пиратски, поскольку штрафы были их единственным доходом. Одна машина во дворе уже была «стреножена», и владелец бросил ее, наверное, предпочтя пользоваться общественным транспортом. Чтобы освободить свою машину, нужно было заплатить фирме-налетчице более ста фунтов, причем сумма увеличивалась каждый день. Часто эти «бандиты», как их называл Тони, намеренно не отвечали на телефонные звонки по вечерам, чтобы утром несчастный владелец вынужден был платить больше. Марина не раз наблюдала драматические разборки. Жить так было не совсем комфортно. Они стали искать что-нибудь попросторнее и с легальной парковкой здесь же в Ричмонде, поскольку Марина намеревалась с весны снова работать во дворце. Пересмотрели много квартир — все очень дорого, потом нашли чудесную односпальную квартиру рядом с зеленым полем — Richmond Green[156], тоже дорого — но хороша! Обсудили все детали, договорились, что объединят свои бюджеты: на Тони все еще был его дом, который требовал значительных расходов. Вроде, оба были рады. Владелец квартиры, которому Тони оставил несколько сотен фунтов в качестве депозита, обращался к ним как к супружеской паре. А потом… они расстались.
Проснувшись однажды пасмурным зимним утром, Марина вдруг испугалась: всякое желание есть начало новой скорби. Разрешить себе любить? Вдруг снова разочарование? Снова надеяться и снова — у разбитого корыта? Жестоко. И потом — он разведен. Значит, не мог ужиться? Или с ним не могли? (Сама у себя она, конечно, считалась дважды разведенной, ни в чем не повинной жертвой обстоятельств.) И почему он согласился на ее предложение платить часть ренты за квартиру? Джентльмен не должен был. Она взяла и, недолго думая, послала ему text, что не осилит платить свою долю за дорогую квартиру, и вообще… Он ответил, что жаль, что вопрос денег для нее на первом месте, что он думал… но оказалось… И все. Ни звонков, ни попыток встретиться.