Зоннен-Лина, поворачиваясь то к присяжным, то к Паулю, то к публике, повторила все то, о чем прежде рассказывала Зигу. Ее дерзкие слова, циничные выражения, бессердечность по отношению к осужденному мужу вызвали ропот среди публики, так что председатель даже был вынужден призвать присутствующих соблюдать тишину.

Только атлет не делал никаких замечаний и не шевелился. Казалось, что ему даже приятно слышать, как говорит его жена. Он будто слушал музыку. Незаметно для себя самого, вопреки своему желанию, он стал смотреть на нее. В его взгляде не было ни ненависти, ни злобы, скорее, глубокое горе и сожаление.

Ответив на все вопросы, Лина вернулась на свое место. Она мило улыбалась присяжным, адвокату и публике, не замечая, какое невыгодное впечатление произвела на всех присутствующих.

Председатель допросил еще двух свидетелей и объявил перерыв на полчаса.

Жандармы увели обвиняемого, и все разделились на отдельные группы, чтобы обменяться впечатлениями. Зоннен-Лина пробовала завязать разговор со своими соседями, но даже мужчины находили предлог отойти от нее. Она пускала в ход обворожительную улыбку, но никто не обращал на нее внимания. Одиночество уже стало ее тяготить, как вдруг она увидела своего англичанина, входившего в зал. Лина поспешила к нему и начала что-то оживленно рассказывать, отчего англичанин пришел в полный восторг.

Но председатель вернулся, шум затих, и разбирательство продолжилось. Как только подсудимого ввели в зал, он сразу взглянул на Лину и заметил стоявшего рядом с ней незнакомца. Атлет помрачнел и нахмурился.

Пока прокурор говорил речь, Пауль проявлял все большее волнение. Все, кто это заметил, приписывали его состояние страху. Но опытный наблюдатель, следивший за его взглядом, мог бы сказать, что атлет волновался по другой причине.

Слово передали защитнику. Как и прокурор, он начал с самого детства подсудимого и акцентировал внимание на том, что из-за отсутствия должного воспитания и материнской любви и заботы Пауль пошел по плохой дорожке. Пафосная речь адвоката произвела должное впечатление на публику.

Пауль же посмотрел на Лину. Та вела себя все развязнее и все очевиднее заигрывала со своим англичанином.

Защитник все говорил и подчеркивал отдельные моменты происшедшей драмы, останавливаясь на тех, которые, по его мнению, были недостаточно ясны. Опираясь на все сказанное, он стал требовать оправдания подсудимому. В ту минуту, когда адвокат заканчивал свое красноречивое выступление, он сделал то, что произвело на всех гораздо более сильное впечатление, чем сами слова оратора.

Защитник взял атлета за руки и стал умолять его сказать, что он невиновен. Сердца зрителей на минуту замерли, но Пауль, казалось, остался совершенно безучастен к стараниям своего адвоката — он по-прежнему смотрел на Лину. Вдруг ему показалось, что англичанин, сидевший за его женой, нежно взял ее за руку. Это было уже слишком. Такого он не мог перенести. Страшные мысли о мести мелькнули в его голове. Пауль, отстранив руки своего защитника, закричал:

— Я невиновен!

Волнение в зале достигло апогея: люди вскочили со своих мест. Председатель призвал всех к порядку, и в зале опять воцарилась тишина.

— Вы немного опоздали со своим заявлением, — обратился он к подсудимому. — Рассчитывали произвести эффект? Если вы действительно невиновны, почему же вы не заявили об этом раньше?

— Я думал, что виновен! — воскликнул атлет.

— Как так? Что это значит?

— Я убил человека, но не вашего Карла ван ден Кольба.

— А как же зовут человека, которого убили вы?

— Я не знаю, но уверен, что это не он.

— Почему вы так думаете?

— Да ведь этот господин, — атлет указал на защитника, — говорил что-то про кровь, которая вытекла из раны, про нож, про какой-то кабинет, про спальню. Всего этого не могло быть, потому что я убил того человека кулаком, вот этим самым кулаком. Я убил его в подворотне, а не в кабинете.

Председатель повернулся к присяжным и сказал:

— Прошу вас обратить внимание на нелепость всей этой выдумки.

— Это не выдумка! Какой смысл лгать, если меня так или иначе ждет смерть? — воскликнул Пауль.

— Но почему же вы так поздно сказали об этом? — осведомился председатель.

— Это мое дело, — ответил атлет и бросил полный ненависти взгляд на Лину.

— Значит, вы убили этого человека у дома номер сто семнадцать на Французской улице?

— Да не помню я номера, но это было на Французской улице.

— В августе?

— Да, в конце августа.

— Ну, этим вы подписываете свой смертный приговор: никого, кроме Карла ван ден Кольба не убивали на Французской улице в августе.

В этот момент один из присяжных встал и попросил слова.

— Я должен обратить внимание суда на тот факт, что в августе этого года, за несколько дней до убийства на Французской улице, в подворотне дома на этой же улице нашли мертвым одного из моих друзей. На теле не было обнаружено никаких следов насилия, поэтому решили, что он умер от удара. Надо заметить, что на левом виске у него виднелось большое темное пятно. Я высказал мнение о том, что мой приятель, упав, стукнулся головой о каменную мостовую. Теперь я понимаю, что пятно появилось вследствие удара кулаком.

Эти слова, произнесенные почтенным пожилым человеком, к тому же еще присяжным заседателем, произвели на всех сильнейшее впечатление. Все стали переговариваться между собой. Защитник передал председателю какую-то записку.

Присяжные удалились на совещание. Когда они вернулись, председатель объявил:

— Дело решено отложить на неопределенное время, заседание закрыто. Жандармы, уведите подсудимого!

Зрители, ошарашенные случившимся, разошлись.

XIV

На следующий день после заседания суда, часов в десять, Зиг отправился на Кляйстштрассе. На этот раз, вместо того чтобы скрываться от обитателей дома, он смело прошел мимо швейцарской, раскланялся со слугой и поднялся наверх.

Лицо его было задумчивым и бледным, казалось, что он переживал глубокое потрясение. За эти три месяца он будто постарел на несколько лет. Но в эту минуту он улыбался, а взгляд его был оживленнее, чем обычно. Он все еще страдал, но уже предвидел конец своим мучениям. Добравшись до квартиры Марии, Зиг, не раздумывая, позвонил.

— Я желал бы видеть госпожу ван ден Кольб, — сказал он Розе.

Однако в гостиной, где он не был уже несколько месяцев, его охватила грусть. Всякий предмет, каждый уголок возбуждали в нем рой воспоминаний. Там, у окна, она как-то улыбнулась ему, здесь поблагодарила за добрый совет. В этой гостиной в нем снова проснулась любовь. Если бы Мария в эту минуту вошла в комнату, он отказался бы от тех намерений, которые лелеял целый день.

Но вдруг взор его упал на диван, где Мария обычно сидела с Хорфди. Ему вспомнилась сцена, которую он наблюдал, стоя за стеклянной дверью. Теперь Зиг забыл все хорошее и помнил только причиненное ему зло. Но вот вошла Мария и, не приглашая его сесть, сказала:

— Я не думала, что еще увижу вас у себя.

Этот холодный прием нисколько не обидел сыщика. Он был умен и понимал: Мария должна ненавидеть его за то, что он заподозрил в преступлении любимого ею теперь человека.

— Я перестал посещать вас, — сухо пояснил он, — потому что моя миссия завершилась. Случай открыл мне убийцу вашего мужа, я арестовал его и передал суду. Ваша помощь была мне больше не нужна.

Его слова, нарочито резкие, глубоко оскорбляли Марию. Она спросила с горькой иронией:

— Ну, а теперь? Раз моя помощь вам больше не нужна, зачем…

— Зачем я явился к вам? — докончил ее мысль Зиг. — Я сейчас все объясню, если вы позволите мне присесть на минутку.

Вдова опустилась в кресло, этим давая полицейскому возможность сделать то же самое.

— Вы присутствовали на вчерашнем заседании? — осведомился сыщик.

— Да, но после того, как я дала показания, председатель позволил мне уйти.

— Значит, вы не знаете, что произошло в конце заседания?