— Да, конечно, но с ним вы вряд ли справитесь.

— Я попробую.

— Вы рискуете жизнью.

— Лучше рискнуть только одной жизнью — моей, чем вашей и ваших товарищей.

С этими словами Зиг открыл дверь и, войдя в комнату, закрыл ее за собой.

Жандармы остались ждать у двери, готовые в любой момент броситься на помощь Зигу. Они удивленно переглядывались, не понимая, как сыщик в одиночку сладит с разбушевавшимся исполином.

Но через несколько минут Зиг вышел из комнаты совершенно спокойный, как и прежде, и сказал:

— Он присмирел и готов поговорить со своей женой через решетку. Приведите Зоннен-Лину.

Сыщику действительно удалось образумить Пауля. Зиг дал атлету понять, что если тот устроит драку, то Лину он вообще не увидит.

И Пауль решил удовольствоваться малым.

Он покорно положил ножку от стола на пол, подошел к решетке и стал ждать, когда приведут его жену. Наконец появилась Зоннен-Лина.

— Здравствуй, Пауль, — с некоторой опаской сказала она.

— Здравствуй, — со вздохом ответил атлет. — Как ты?

При виде Лины в нем вновь заговорила любовь, а мысли об отмщении отошли на второй план.

— Полицейские пообещали, что скоро отпустят меня…

— Значит, через несколько дней ты будешь на свободе, а я, похоже, останусь здесь. Не попросишь ли ты позволения навещать меня время от времени?

— Нет, я не настолько глупа! — с ненавистью воскликнула она.

— А между тем все свои преступления я совершил только ради тебя. Если бы я не любил тебя так сильно, я не оказался бы здесь!

— Ну, так тебе следовало бы поменьше любить меня, я никогда не просила тебя об этом, наоборот!

— А если бы меня осудили на смертную казнь из-за того, помнишь, которого я убил из ревности… ты пришла бы, чтобы проститься со мной?

— Нет.

— Бестия! Низкая женщина! — завопил Пауль вне себя.

Он вцепился в решетку обеими руками и попробовал сломать железные прутья. Так как это ему не удалось, он стал пинать ее ногами, биться об нее головой и грызть зубами. Он ревел, как дикое животное, глаза его налились кровью, на губах выступила пена. Первым порывом Лины было броситься в самый дальний угол комнаты, но, увидев, что несмотря на свою исполинскую силу атлет не в состоянии сломать ни единого прута, она снова подошла к решетке.

— Ах, как охотно ты убил бы меня, — с насмешкой произнесла она. — Не правда ли? Но теперь я уже не в твоей власти! Ты беспомощен! Я больше не твоя вещь, не трудись напрасно, дорогой, на этот раз даже ты бессилен!

Этот сарказм на минуту привел атлета в чувство. Прежде он мог только кричать и вопить, теперь же снова обрел дар речи, отпустил решетку, скрестил руки на груди и сказал, грозно глядя на издевавшуюся над ним жену:

— Как! Ты смеешься надо мной? Ты на коленях умоляла бы меня о пощаде, если бы нас не разделяла эта решетка! Из-за тебя я уже в третий раз оказался в тюрьме! А между тем ты могла парой ласковых слов усмирить то животное, на которое так жаловалась! Но ты сделала из меня вора и убийцу! А ты могла бы сделать из меня порядочного человека. Что мне нужно было для счастья? Видеть тебя, чувствовать тебя, дышать с тобой одним воздухом. Но ты хотела красивых платьев, денег и веселой жизни! Я вынужден был красть, чтобы удовлетворить твои желания, чтобы помешать тебе бросить меня и уйти к другому! Так, значит, ты теперь хочешь уйти к какому-нибудь негодяю? — завопил он вдруг, приходя в ярость при одной мысли о сопернике. — Ну, в таком случае бойся за себя и за своих кавалеров! Я убью их, как убил того, другого, не смейся! Ты думаешь, что я погиб, и поэтому издеваешься надо мной. Но ведь я еще могу вернуться! Я убью тебя, как ты убила мое сердце. Пускай меня сажают в тюрьму — я сумею выбраться на свободу, пускай надевают мне кандалы на ноги и на руки — я разобью их! Пусть тащат меня на эшафот — я и оттуда убегу, найду тебя и убью!

— Ты с ума сошел, — рассмеялась Лина, пожимая плечами, — ты говоришь о том, что разобьешь кандалы, а сам даже решетку не можешь сломать.

Эти слова пробудили в Пауле сверхъестественную силу. Он схватил двумя руками железный прут, уперся ногами в пол и стал так трясти решетку, что пол задрожал, прут не выдержал и упал к его ногам.

Зоннен-Лина испустила ужасный крик. Еще одно такое усилие, и Пауль будет рядом с ней…

Но кровь вдруг бросилась атлету в лицо, он пошатнулся и, выпустив решетку, свалился на пол.

В то время как происходила эта сцена, Зиг поехал в Моабит. Через полчаса Граднер вышел к нему со словами:

— Что же, убийцей оказался Хорфди?

— Нет, господин судья, — ответил сыщик с глубоким вздохом, — это не он.

— Как! Вы и госпожа ван ден Кольб были так уверены, что это он. Значит, сегодня мы ни на йоту не продвинулись дальше, чем три месяца назад?

— Простите, я пришел сказать вам, кто убийца.

— Что вы говорите? И кто же он?

— Атлет Пауль.

— Атлет Пауль… Имя мне знакомо. Не беглый ли это каторжник?

— Да.

— Мне уже приходилось иметь дело с этим человеком. Он недавно сбежал, и полиция не может найти его.

— Сегодня утром я арестовал его. Он сейчас в сыскной полиции.

— О, я поздравляю вас!

Зиг поклонился, а затем в подробностях рассказал следователю об аресте атлета и о своем разговоре с Зоннен-Линой.

— Ну, значит, благодаря вам убийца в наших руках, — заметил следователь.

Граднер велел принести протокол допроса Хорфди и, просмотрев его, спросил Зига:

— Значит, у вас больше нет никаких подозрений относительно Хорфди?

На следующий день после злополучного обеда в ресторане Хорфди отправился на Кляйстштрассе, но его там не приняли. Тогда он поспешил в «Палас-отель», к графу Камани. Но тот, всегда такой любезный и словоохотливый, был на этот раз сдержан и холоден.

Хорфди стал искать причину такого настроения и вспомнил, что срок уплаты долга давно прошел. Вероятно, граф находил, что его должник слишком медлит, и своим обращением хотел показать ему это. Хорфди решил приложить все старания, чтобы в самом скором времени вернуть долг. Он боялся, что граф может пустить в ход свое влияние на Марию, чтобы отдалить их друг от друга.

Но, к сожалению, у Хорфди по-прежнему не было этих денег, как не было и знакомых, которые могли бы одолжить ему необходимую сумму. Три месяца назад Хорфди прибег бы к игре, но за это время он сильно изменился. Полюбив Марию, он стал относиться к себе строже. Он понимал теперь, как гнусно зарабатывать на хлеб игрой, вместо того чтобы честно трудиться.

Но после долгих колебаний он все же отправился к Лоле Монтец. Она рассказала ему, что полиция закрыла ее салон, что у нее больше не играют и она вынуждена продать свою мебель и переселиться в Висбаден, чтобы попытать счастья там.

У Хорфди в кармане было всего пятьсот марок. Он не знал никакого другого игорного дома, а о том, чтобы поехать в Остенде или в Монако, и не думал, так как не хотел оставлять Марию. Тогда он решил пойти к графу, чтобы извиниться перед ним за задержку долга. Но тот отказался его принять.

Хорфди был в отчаянии, он не знал, что делать. Как потерянный, он бродил по Берлину и особенно часто заходил на Кляйстштрассе. Однажды, когда он по обыкновению смотрел на окна Марии, он увидел ее за занавеской. Тогда, забыв о благоразумии, он быстро перебежал улицу, поднялся по лестнице, оттолкнул Розу, которая хотела остановить незваного гостя, и очутился в гостиной, перед Марией.

Это происходило в день ареста Пауля, когда Зиг был у следователя.

Мария, увидев Хорфди, пришла в гнев и собралась было высказать ему свое негодование. Но он схватил ее за руки и торопливо заговорил:

— Я живу только для вас. Без вас я решился бы на все, жизнь мне опротивела. Я был несчастным, бесполезным человеком, я страшился самого себя… Сжальтесь надо мной, вы можете изменить меня. Один ваш взгляд — и я становлюсь лучше, одно лишь ваше слово или улыбка — и я приобрету все добродетели, которых не имел до сих пор. Я не видел вас неделю, но мне кажется, что прошли годы… О, если бы вы знали, как я страдал! В ту минуту, как я заметил вас за занавеской, я почувствовал, что силы и мужество покинули меня. Выслушайте меня из жалости, верьте, я говорю правду, да и к чему мне лгать? Я страдаю, страдаю ужасно. Прошу вас, сжальтесь над человеком, который плачет перед вами, как ребенок…