Когда атлет проснулся через час, Зиг хотел снова продолжить разговор, но тот, уже почти протрезвев, упрямо отказывался сообщить ему еще что-либо. У него была только одна мысль: как можно скорее увидеть Зоннен-Лину. Сыщик видел, что опасно откладывать выполнение данного обещания. Он заплатил по счету, и, прихватив револьвер, сел с Паулем в пролетку, которая все это время ждала их внизу. Они направились в сыскное отделение. Поездка прошла без приключений: атлет, еще не оправившийся от хмеля, молча сидел в своем углу. Зиг внимательно следил за ним, сжимая револьвер в руке. Сыщик ни за что не хотел выпустить из рук свою добычу, особенно теперь, когда они были так близки к цели.

Неподалеку от того места, куда они ехали, Зиг велел извозчику остановиться и обратился к Паулю, уже собиравшемуся выходить:

— Подожди-ка, мне надо тебе кое-что сказать.

— Что еще? — недовольно спросил тот.

— Помни о том, что с той минуты, как ты переступишь порог сыскного отделения, тебе больше не стоит на меня надеяться. Прежде я был для тебя собутыльником, другом, которому ты поверил свои семейные невзгоды. Теперь я для тебя полицейский, я арестовал тебя и отведу куда следует. Я исполняю свой долг.

— Но ты ведь не забудешь о своем обещании свести меня с Зоннен-Линой? — взмолился Пауль.

— Это уже решено, — ответил Зиг, — а пока сделай мне одолжение и протяни руки.

— Зачем?

— Я надену на тебя кандалы.

— Но ведь я никому не причиню вреда, — сказал послушный и смирный, как малое дитя, атлет. — Я лишь хочу увидеть Лину.

— За те четыре часа, что мы провели вместе, мой друг, я кажется уже не раз доказал, что не боюсь тебя, — спокойно произнес Зиг. — Но теперь мы будем не одни, и нам придется подниматься по многочисленным лестницам, проходить через коридоры, встречаться с множеством людей, которые знают тебя по слухам или в лицо, и которым ты внушаешь страх. Ради них я должен принять эту меру предосторожности. Будь хорошим и слушайся меня.

— Но если я буду в кандалах, — очень кротко и наивно спросил преступник, — то как же я убью Лину?

— Кандалы не помешают тебе поднять руки и опустить их кому угодно на голову. Кроме того, ты можешь попросить снять с тебя кандалы в ее присутствии…

— Ну, ладно, вот тебе мои руки, только поторапливайся, — сказал Пауль, покорившись.

Пять минут спустя Зиг вместе со своим узником вошел в кабинет начальника и, приблизившись к его письменному столу, сказал:

— Вот, я его привел.

— Кого? — спросил тот, поднимая голову.

— Атлета Пауля, вот он.

— О… Зиг, благодарю вас, вы оказали нам большую услугу!

— Но у меня есть к вам просьба.

— Считайте, что она уже исполнена.

Зиг отошел с начальником сыскной полиции к окну и несколько минут говорил с ним.

— Значит, решено, — наконец сказал начальник громко, — я согласен, что надо исполнять свои обещания. Я велю отвести Пауля в камеру и отдам необходимые распоряжения относительно его жены.

— Я хотел бы переговорить с этой женщиной прежде, чем она встретится с мужем, — вполголоса заметил Зиг. — Мне нужно прояснить кое-какие подробности относительно другого дела, и она может мне в этом помочь.

— Хорошо, отправляйтесь в тюрьму. Вот приказ, дающий вам право действовать по собственному усмотрению.

Зиг поклонился и вышел, а жандармы отвели атлета в его камеру. Этот ужасно грубый человек, внушавший всем страх, покорно шел за стражей. В нем жила только одна мысль: как можно скорее увидеться с Зоннен-Линой. Всякое сопротивление с его стороны только отдалило бы желанную минуту.

Пауль берег свою ярость и ненависть для женщины, предавшей его.

X

Лину Кольвейт звали Зоннен-Линой, то есть Солнечной Линой, из-за ее необыкновенных рыжих волос. Она была прелестна, но в то же время у нее имелись и недостатки. Высокую, сильную, стройную и широкоплечую Лину природа наделила огромными, хотя и очень красивыми руками и ногами. В выражении ее лица причудливым образом сочетались нежность, холодность, страсть и жестокость. За тонкими бледноватыми губами виднелся ряд мелких белых зубов. Заостренный подбородок выдавал в ней страстную натуру, а ноздри маленького курносого носа начинали раздуваться при малейшем волнении. Раскосые глаза казались то голубыми, то зелеными, то серыми. Их оттеняли густые черные брови, что является большой редкостью среди рыжеволосых людей.

Зоннен-Лина могла бы играть в салоне Лолы Монтец не последнюю роль. Но у нее был один недостаток: она не умела держать себя в обществе. Лина всегда отдавалась на волю влекущих ее фантазий и приносила свои интересы в жертву прихотям.

Такая женщина, как Лина, не могла не поразить Пауля; она же бросилась в его объятия скорее из любопытства, чем по любви.

Но во всяком случае она ошибалась, если думала, что он когда-нибудь ее отпустит.

До тех пор Лина завязывала лишь поверхностные знакомства. Она хотела веселиться, а для этого нужен был компаньон, без которого ей пришлось бы от многого отказаться. Но как только приятели Лины понимали, для чего они ей нужны, они бросали ее, не довольствуясь навязанной им ролью.

Но атлет Пауль не принадлежал к их числу. Насколько он превосходил других мужчин ростом и массой тела, настолько сильнее были его чувства. Пауль безумно влюбился в Лину и во что бы то ни стало хотел сделать ее своей.

Но Лину, привыкшую к разнообразию, раздражало постоянное присутствие гиганта, так как при нем никто не отваживался подходить к ней. Ее прежние друзья теперь избегали ее и не кланялись, чтобы не возбудить ревности сопровождавшего ее колосса.

Сам же Пауль стал с ней груб. Уже несколько раз он поднимал на Лину свой исполинский кулак. Испуганная и в то же время очарованная этим проявлением силы и мощи, она не могла оторваться от него.

И вот в такую-то минуту она дала согласие стать его женой. Великан завопил от радости и чуть не задушил ее в своих объятиях. Он овладел ею, как добычей, по праву сильного и велел ей стать его женой и прекратить общаться с другими людьми.

Он мог бы этого и не приказывать: с тех пор, как Лина стала жить с гигантом, все отшатнулись от нее. Пауль был слишком компрометирующей личностью. В те времена, правда, он еще не сидел в тюрьме, но все предпосылки для этого были налицо.

Атлет Пауль перестал выступать перед публикой — из ревности. Даже если бы Лина каждый вечер и присутствовала на его представлениях, она наверняка сумела бы возобновить отношения со своими прежними поклонниками. Одна мысль об этом приводила мужа в ярость. Но на что же жить? В Берлине человек необыкновенной силы мог заработать от четырех до пяти марок в день. Ему хватило бы этого, но его жена не хотела довольствоваться этим. И Пауль стал воровать, чтобы удовлетворить капризы своей жены. Он избивал ее до полусмерти, если она в чем-либо отступала от его предписаний, возвращалась слишком поздно домой или останавливалась поболтать с кем-нибудь по дороге, но он не мог отказать ей ни в одной просьбе. Как-то, взломав магазин золотых украшений, атлет попался и тут же разбил череп одному из полицейских. За это он был приговорен к каторжным работам на несколько лет.

Тогда Зоннен-Лина вздохнула полной грудью. С тех пор как за ее мужем закрылись двери тюрьмы, к ней вернулась желанная свобода. Она уже надеялась, что избавилась от Пауля навсегда, но тот, мучимый тоской и ревностью, выломал железные прутья оконной решетки и явился к Лине.

Свободы у нее теперь стало еще меньше, чем прежде. Чтобы избежать преследования полиции, Пауль сбрил бороду, поселился в квартире своей жены и ни на минуту не расставался с ней. Он не позволял ей выходить из дома под тем предлогом, что не может сопровождать ее из боязни быть пойманным. Так прошло полгода безоблачного для Пауля счастья; Лина же выглядывала из-за занавесок на улицу и сожалела о том, что ни один постовой не догадывался подняться наверх и нанести визит ее мужу. Бедная женщина больше не смела любоваться витринами магазинов, и поэтому ей нечего было желать.