— Еще шаг, и я тебя застрелю! — сказал агент.

— Однако! Ты и впрямь полицейский! — воскликнул атлет.

— Я же тебе говорил, дурак! Ну, теперь ты в моей власти, и не бунтуй.

— Так я тебе и сдался! — взревел Пауль, выходя из себя. — Такую блоху, как ты, я могу сожрать с волосами и костями. У тебя мой револьвер, но кулаки и зубы, острые как бритва, пока еще при мне!

— Глупости все это, — спокойно возразил Зиг. — Чтобы пустить в ход зубы, ты должен подойти ко мне, а если сделаешь хоть шаг, я застрелю тебя на месте.

Не опуская револьвер, агент уселся на постель, из которой только что выскочил Пауль. В четырех шагах от Зига стоял атлет, почти обнаженный. Он от ярости скрипел зубами, но не решался пошевелиться. Несколько секунд они пристально смотрели друг другу в глаза: один в любой момент был готов броситься вперед, а другой — выстрелить.

Первым молчание нарушил Зиг:

— Ну, вот видишь, ты меня до сих пор не съел, и очень жаль… Я надеялся умереть какой-нибудь необычной смертью.

— Он еще и дерзости говорит! — воскликнул исполин, немного успокоившись и отыскивая глазами какой-нибудь предмет, который мог бы служить ему оружием.

— Вот видишь, — продолжал Зиг, — все думают, что ты страшнее, чем есть на самом деле. Стой на месте, парень, не то ты вынудишь меня прострелить тебе руку! Что тебе нужно? Что ты ищешь? Может, обувь? Боишься простудить ноги? Твоя правда, я добрый человек и не желаю, чтобы ты заработал насморк.

Не опуская револьвера, он свободной рукой поднял ботинки, стоявшие у постели и бросил их атлету.

— Благодарю, — сказал Пауль, мало-помалу приходя в себя, — чувствуешь себя как-то лучше, когда ноги обуты…

— Да-да, вот именно! Потому я и кинул тебе ботинки. Может, тебе и брюки дать? Жилет и куртку? Ты не стесняйся, мой друг, все это у меня здесь, под рукой.

— Если отдашь все, буду очень благодарен, — ответил Пауль, удивленный такой любезностью.

Жилет, брюки и куртка были переданы таким же образом, с соблюдением всех предосторожностей.

— Не хочу показаться нескромным, — сказал Зиг, — но я желаю знать, что ты намерен делать, когда оденешься?

— Я думаю над этим. Пожалуй, я задушил бы тебя, если бы не револьвер…

— Может, тебе и револьвер подать?

— Было бы неплохо…

— Ага! А что бы ты стал с ним делать, если бы я его тебе отдал?

— Что за глупые вопросы, конечно, я бы выстрелил в тебя, — ответил атлет, пожимая плечами.

— Точно? — спросил сыщик.

— Можешь не сомневаться.

— Первый выстрел прямо в сердце?

— Да, прямо в сердце.

— Ну, целься хорошенько, мой друг, вот тебе револьвер.

Зиг встал и протянул револьвер гиганту. Затем, повернувшись к нему спиной, агент дошел до постели и снова сел на нее, скрестив руки на груди.

— Ну, я жду, — сказал сыщик.

— Вот так человек! — воскликнул изумленный атлет. — Ты и впрямь полицейский?

— Кто же еще? Видишь, у меня в кармане — наручники. Впрочем, это единственное, что я взял, отправляясь навестить тебя.

— Какой же ты дерзкий!

— Ты повторяешься, мой милый, — заметил Зиг, повернувшись лицом к стене.

— И ты воображаешь, что я позволю тебе надеть на себя эти браслеты? — спросил Пауль, пребывая в полном недоумении.

— Или ты убьешь меня, или позволишь надеть на тебя наручники, — ответил Зиг. — Поступай как хочешь. Но решайся быстрее: мое время дорого.

— Для тебя жизнь ничего не значит? Тебе все равно — жить или умереть?

— Не задавай глупых вопросов. Если бы я дорожил жизнью, разве я пришел бы к тебе сегодня утром? А тебе дорога жизнь?

— Немного. Я знаю, что любим.

— Ты, любим? Послушай, ты что, пьян?

— Есть немного, — проворчал атлет.

Зиг через синие стеклышки очков внимательно посмотрел на Пауля.

— Ну да, отец и мать не уродом тебя сделали, у тебя хороший рост. Пожалуй, ты кое-что из себя представляешь, раз бабы в тебя влюбляются, хотя у них вообще-то неважный вкус.

Вновь повернувшись к атлету вполоборота, Зиг продолжал говорить, но уже совсем другим тоном:

— У тебя свежо. Похоже, ты забыл затопить печь? Что ж, пойдем, нас ждут.

— Где?

— В полиции. Там тебе будет гораздо лучше, к тому же сегодня тебя оставят в покое, не волнуйся. Допросят завтра. Так как ты уже раз бежал из тюрьмы, тебя посадят в одиночную камеру, а там довольно удобно.

— Ты смеешься надо мной? — взревел вдруг в ярости гигант.

— Не кричи так, ты перебудишь всех соседей, сейчас только седьмой час.

— Выстрел из револьвера, которым я прикончу тебя, все равно всех разбудит.

— Брось, ты только угрожаешь мне, но ничего не делаешь, это становится скучным, — сказал сыщик и разлегся на постели атлета.

Тогда последний одним прыжком очутился рядом с ним и приставил к его груди оружие. Агент смотрел исполину в глаза и ждал. Минуту спустя Пауль, потупив взор, отступил на шаг назад.

— Не могу я убить этого человека!

— Я уже понял, — сказал Зиг, — мне больше нечего на это рассчитывать. Придется мне еще пожить.

— Разве ты так несчастен? — спросил атлет, опять подходя к полицейскому.

— Несчастен настолько, что если бы ты отправил меня на тот свет, то оказал бы большую услугу. Но я пришел не для того, чтобы рассказывать тебе о своих горестях. Теперь нам ничто не мешает, идем.

— Можешь идти, если хочешь, я не стану убивать тебя, но сам останусь здесь.

— Это невозможно, мой милый Пауль, — добродушно ответил Зиг. — Я дал клятву привести тебя с собой, так что не делай глупостей. Ты добрый малый, и я тоже. Давай не будем ссориться. Скажи-ка мне, кстати, ты женат? Не приходится ли одна славная особа по прозвищу Зоннен-Лина тебе женой?

— А тебе-то что до этого?

— Полиция должна все знать… Но, если тебе интересно, я расскажу, кто сообщил нам о твоем убежище. Не кто иной, как Зоннен-Лина.

— Это неправда! — прорычал великан.

— Если бы это была неправда, я не стал бы тебя огорчать напрасно. Я уважаю всякое сердечное чувство и считаю низостью плести кому-нибудь, что его жена или любовница способна на обман. Уж лучше сразу заколоть человека ножом. По крайней мере, это менее жестоко.

— Может, ты и не врешь, — сказал атлет, лицо которого приняло совсем другое выражение, — уж лучше действительно ножом…

— Тебе немного надо, — подавив вздох, произнес сыщик.

Вдруг Пауль подошел к Зигу и приставил револьвер к его груди.

— Поклянись, что Зоннен-Лина предала меня, — крикнул он.

— Клянусь, — сказал Зиг совершенно спокойно.

Атлет пристально посмотрел ему в глаза и проговорил:

— Ты не лжешь, ты слишком прост для этого.

Руки Пауля беспомощно повисли, и он тяжело опустился на деревянный стул, прошептав:

— Вот, значит, почему я не видел ее уже два дня. Вот женщина! А я так любил ее, ведь она была у меня только одна!

С увлажнившимися от слез глазами атлет повернулся к Зигу и сказал:

— Можешь забирать меня, надевай кандалы.

— За кого ты меня принимаешь? Я никогда не пользуюсь слабостью человека; когда ты успокоишься, тогда и поговорим.

Забившись в угол, великан разрыдался как ребенок. Полицейский тем временем мерил комнату шагами, думая: «Хорошо тебе, ты можешь поплакать, а я — нет, и слезы душат меня». Немного погодя сыщик подошел к атлету и, похлопав по плечу, произнес:

— Пойдем, я покажу тебе Зоннен-Лину.

Тот выпрямился и спросил:

— Ты знаешь, где ее можно найти?

— Да, конечно, она со вчерашнего дня под арестом. Зоннен-Лина боялась оказаться замешанной в темном деле. Она думала, что ей грозит пожизненное заключение, и поэтому сдала тебя, желая тем самым облегчить собственную участь.

Пауль, пробормотав какое-то проклятие сквозь зубы, спросил:

— Значит, ты обещаешь провести меня к ней?

— Сейчас же, если хочешь.

— Я убью эту бабу.

— Это твое дело. Я только взялся тебя арестовать. Хочешь, прикончи свою Лину, это меня не касается: одной женщиной больше, одной меньше — мне все равно.