Но однажды она все же заявила о том, что хочет иметь собственную мебель, и атлет поспешил исполнить ее желание. Две ночи он пропадал где-то и, наконец, на третью ограбил дочиста пустовавшую виллу в окрестностях Берлина.

Он даже принес в мешках всю кухонную посуду, чтобы избавить жену от издержек. Хозяин дома тут же обратил на это внимание полиции, и полицейские, все разузнав, арестовали не только атлета, но и Лину.

Если бы судьи присудили супругов к одинаковому наказанию и отправили в одну и ту же тюрьму — атлет был бы самым счастливым человеком на земле, но его как рецидивиста осудили на пятнадцать лет заключения, а ее — на один и послали их в разные тюрьмы.

Когда, отбыв свое наказание, Лина вышла из дверей тюрьмы, на улице ее ждал экипаж, а на козлах восседал вместо кучера Пауль, неделю назад убежавший из тюрьмы, чтобы вместе со своей обожаемой Линой отпраздновать день ее освобождения.

При третьем аресте Пауля дело не обошлось без вмешательства Зоннен-Лины.

Все думали, что Лина боялась вновь быть скомпрометированной и оказаться в тюрьме и потому решила выдать мужа, чтобы этим расположить к себе судей. Но она выдала его затем, чтобы хоть на время избавиться от него, а явилась в полицию, чтобы ее посадили под арест и этим защитили от ярости Пауля. Зоннен-Лина, кроме прелести, обладала еще большой дозой здравого смысла.

Когда Зиг вошел к ней, она сидела на постели и, как ребенок, играла со своими распущенными волосами.

Всякий другой на месте Зига залюбовался бы этой картиной. Но он берег свои восторги для другой особы. Полицейский громко закрыл за собой дверь, а Лина, испуганная его внезапным появлением, быстро откинула волосы назад.

— Ну, дочь моя, — заговорил Зиг отеческим тоном, — вот ты и опять у нас. Смотри, дойдет до того, что тебя отправят в работный дом, — сказал сыщик.

— Пусть отправляют, мне все равно.

— Как, неужели год в тюрьме не напугал тебя?

— Для меня тюрьма — рай, а свобода — ад, — проговорила Лина с энтузиазмом.

— Разве ты была несчастлива на свободе? Твоя семейная жизнь тебе не нравилась?

— Моя семейная жизнь!..

Нельзя передать выражения, с которым она произнесла эти слова. Зиг сразу понял, какие муки испытывала эта женщина, какие страдания перенесла и какая ненависть и злоба должны были кипеть в ее душе.

Лина встала и подошла к сыщику.

— Вы знаете его? — спросила она.

— К счастью, не так хорошо, как ты, но все же знаю.

— А я — я ненавижу его! — воскликнула Лина.

— Это видно! — заметил Зиг вскользь.

Тут она схватила его руки, прижала их к своей груди, чтобы он лучше слышал каждое ее слово, и продолжила:

— Да, я ненавижу его! Я это каждому могу сказать!.. Наконец-то я могу говорить с кем-то другим, а не с ним! Я разорвала цепи, мне не надо больше дрожать перед этим тираном… Ах, если бы вы знали, как этот негодяй меня мучил! Он обращался со мной как с рабой, как с собакой, и так было целых пять лет! Да, пять лет, и из них три года я провела наедине с ним. Что я перенесла за это время!.. Только в тюрьме я была счастлива, только там я могла вздохнуть свободно. А между тем какая я была раньше веселая и беззаботная…

Можно тысячу раз в припадке безумия выразить мужчине желание принадлежать ему, но это не значит, что он может обращаться с женщиной, как с животным! Он говорил, что любит меня, просил не покидать его. Его грубый голос заставлял меня дрожать, он приказывал, и я повиновалась. Я бы ползала за ним на коленях, если бы он велел, а он велел мне делать это. Ему доставляло наслаждение испытывать свою силу надо мной, беззащитной. Он приказал мне стать его женой, и я подчинилась… Я была для него хуже собаки, он бил меня, а затем падал на колени и умолял простить его, а я делала вид, что прощаю, лишь бы избежать новых побоев. Он спрашивал меня: «Не правда ли, я красив?» И я отвечала: «Да, да, ты красив!» Он спрашивал, люблю ли я его, и я говорила, что обожаю… Ему нельзя противоречить, ведь в ярости он на все способен. Он мог бы хладнокровно убить меня, а смерть меня пугает. Хоть я и не живу уже пять лет… Но я хочу свободы, солнца, света!

Она немного помолчала, а затем продолжила:

— Я не знаю вас, но вы из полиции, я это сразу поняла. Вы не выдадите меня. Когда я пришла сюда, все меня узнали и стали расспрашивать про атлета Пауля, и я ответила откровенно. Здесь воображали, что я хочу этим задобрить полицию, но что вы мне можете сделать? Вы мои друзья! Я прошу вас только об одном: удерживать меня здесь как можно дольше и не выпускать на свободу. Тюрьма не пугает меня! О, я готова работать! Только он внушает мне ужас и отвращение. Когда я не вижу его, ко мне возвращаются силы!

— Ну, в этом отношении, дочь моя, ты можешь быть спокойна, — проговорил Зиг, — благодаря тебе Пауля час назад арестовали.

— Это правда? — воскликнула она. — Неужели правда?

— Да, чистая правда.

Лицо женщины просветлело.

— Значит, он не защищался? — спросила она, словно не веря своему счастью. — Но кто же, кто арестовал его?

— Я.

Презрительная улыбка мелькнула на ее губах; она осмотрела своего собеседника с ног до головы и сказала:

— Это невозможно.

— Почему? — спросил полицейский обиженно. — Неужели из-за того, что я ниже его ростом? Рост здесь ни при чем, важен ум. За полчаса я превратил твоего атлета в кроткую овечку. А ты не сумела этого сделать и за пять лет…

— Значит, его арестовали вы? — спросила Лина, все еще сомневаясь.

— Я, и совершенно один.

Она вдруг подошла к сыщику и поцеловала его крепко в обе щеки.

— Ты очень любезна, — заметил Зиг, нисколько не тронутый подобным изъявлением благодарности с ее стороны, — но я не вполне понимаю твою радость. Твой Пауль арестован, сидит теперь в тюрьме, и его снова сошлют на каторгу, но он уже дважды убегал и, вероятно, убежит опять. Тогда твои муки возобновятся.

Лицо Зоннен-Лины омрачилось.

— Ты никогда не будешь спокойна, — продолжал Зиг, — даже если он будет взаперти. Но я знаю кое-что получше каторги.

— Что же это? — спросила женщина, не понимая, к чему он клонит.

— Смертная казнь.

Лина побледнела и сказала:

— Его нельзя приговорить к смерти, он ничего такого не совершил.

— Ты уверена в этом? — спросил Зиг, подходя ближе и глядя ей прямо в глаза.

Она еще больше побледнела, и сыщик услышал, как она прошептала:

— Я ничего не скажу, я не хочу его смерти.

— Удивительно, как вы не похожи друг на друга. Ты говоришь: я хочу, чтобы его заперли, но не хочу его смерти, а Пауль мне недавно говорил: я не хочу, чтобы ее запирали, но хочу, чтобы она умерла.

— Он так сказал?

— Даю тебе честное слово.

— Значит, он хочет моей смерти?

— Да, и он намерен сам убить тебя.

— Как? Ведь он же в тюрьме!

— Для него это не помеха. Я должен предупредить тебя, что ты подвергаешься большой опасности.

— О, вы хотите запугать меня!

— Думай что хочешь. Но клянусь, что в эту минуту атлет Пауль раздумывает, каким образом тебя убить.

— Но что я ему сделала?

— Выдала его, предала.

— Он этого не знает.

— Прости, я обо всем ему рассказал, так как это было единственное средство усмирить его.

— Какая низость! — воскликнула Лина. — Полицейский комиссар, которому я сообщила, где можно найти Пауля, обещал, что сохранит мое имя в тайне!

— Полицейский комиссар сдержал свое обещание. Я же не давал никакого обещания.

— Ну, если он убежит — я погибла…

— Помешай ему бежать: расскажи мне обо всем, и пусть его осудят на смертную казнь.

— Но его могут помиловать.

— Нет, если будет доказано, что он убил человека.

— Значит, его правда приговорят к смерти? — задумчиво произнесла она. — Но почему, если он арестован, если он в тюрьме, мне угрожает опасность?..

— После того как атлет узнал о твоем предательстве, он по-прежнему не хотел идти со мной, что вполне понятно. Чтобы уговорить Пауля, я пообещал свести его с тобой.