Пешт, февраль 1847 г.
ВЕНГЕРЕЦ Я!
Венгерец я! На свете нет страны,
Что с Венгрией возлюбленной сравнится.
Природой все богатства ей даны,
В ней целый мир, прекрасный мир таится.
Все есть у нас: громады снежных гор,
Что из-за туч глядят на Каспий дальный,
Степей ковыльных ветровой простор,
Бескрайный, бесконечный, безначальный.
Венгерец я! Мне дан суровый нрав,-
Так на басах сурова наша скрипка.
Забыл я смех, от горьких дней устав,
И на губах – лишь редкий гость улыбка.
В веселый час я горько слезы лью,
Не веря в улыбнувшееся счастье,
Но смехом я скрываю скорбь мою,
Мне ненавистны жалость и участье.
Венгерец я! За морем прошлых дней
Я, гордый, вижу скалы вековые -
Деянья славной родины моей,
Твои победы, Венгрия, былые.
Европу сотрясала наша речь,
Мы были не последними на свете.
Дрожали все, узнав венгерский меч,
Как молнией напуганные дети.
Венгерец я! Но что моя страна!
Лишь жалкий призрак славного былого!
На свет боится выглянуть она:"
Покажется – и исчезает снова.
Мы ходим все, пригнувшись до земли,
Мы прячемся, боясь чужого взора,
И нас родные братья облекли
В одежды униженья и позора.
Венгерец я! Но стыд лицо мне жжет,
Венгерцем быть мне тягостно и стыдно!
Для всех блистает солнцем небосвод,
И лишь у нас еще зари не видно.
Но я не изменю стране родной,
Хотя бы мир взамен мне обещали!
Всю душу – ей! Все силы – ей одной,
Сто тысяч раз любимой в дни печали.
Пешт, февраль 1847 г.
ЖИЗНЬ ГОРЬКА, СЛАДКА ЛЮБОВЬ
Я всегда хочу добра другим,
Но всегда обижен и гоним.
Одеяло рвут на мне, в подушку
Мне шипы суют, срывая злость,
А потом хохочут и с издевкой
Спрашивают, хорошо ль спалось.
Жизнь горька, лишь ты, любовь, сладка,
Капни, подсласти питье слегка.
Сердце – лира; и, по ней скача,
Горе струны треплет сгоряча,
И нестройно громыхает лира,
Как набат, ревущий на ветру,
Редко входят два-три чистых звука
В ту шальную, дикую игру.
Жизнь горька, лишь ты, любовь, сладка,
Капни, подсласти питье слегка.
Знаю я, что только ты, любовь,
Душу треснувшую склеишь вновь.
Ты как дуб; отчаянья потоки
Этот дуб ветвистый не зальют,
И мои изгнанницы-надежды
На его ветвях найдут приют.
Жизнь горька, лишь ты, любовь, сладка,
Капни, подсласти питье слегка.
Я – как солнце осени. Любя,
Девушка, смотрю я на тебя.
Нет во мне былой весенней силы,
Но едва я на тебя взгляну,
Как твой милый, твой прелестный облик
Мне напоминает про весну.
Жизнь горька, лишь ты, любовь, сладка,
Капни, подсласти питье слегка.
Пешт, февраль 1847 г.
ТИСА
Пал на землю сумрак пеленой,
Тихо плещет Тиса предо мной.
Резвый Тур, что к матери ребенок,
К ней стремится, говорлив и звонок.
Средь размытых берегов река
Катится, прозрачна, широка,
Не сломает солнца луч волною,
Не рассеет пеной кружевною.
И лучи на рдяной глади вод
Завели, как феи, хоровод,
И звенят невидимые хоры,
И бряцают крохотные шпоры.
И ковром но самый край земли
Золотые травы залегли.
А ноля просторны и широки,
И на них снопы – что в книге строки.
Дальше, величавый и немой,
Дремлет лес, внизу окутан тьмой,
Только кроны от зари багровы,
Будто кровь струится из дубровы.
С берега склонились над водой
Ивы да орешник молодой,
А в просвете рдеет сквозь верхушки
Тусклый шпиль в далекой деревушке.
Словно память о златых часах,
Плыли тучки, рдея в небесах.
Сквозь туман мечтательные взоры
Мне кидали Мармароша горы.
Все молчало. Замерла вода,
Лишь свистела птица иногда.
Как комар, вдали, не уставая,
Мельница жужжала луговая.
К берегу напротив из села
Девушка с кувшином подошла,
На меня взглянула, наклонилась,
Зачерпнула, быстро удалилась.
Я молчал, не двигаясь во мгле,
Будто вдруг прикованный к земле,
Заглядясь в темнеющие воды,
Опьяненный красотой природы.
О природа, с языком твоим
Наш язык могучий несравним,
Ты молчишь, но речи бессловесной
Внемлет слух, как музыке чудесной.
Я добрался к ночи в хутора,
Ужинал плодами у костра,
Ярким жаром ветви трепетали,
Долго мы с друзьями толковали.
«Но скажите,- молвил я друзьям,-
Чем же Тиса досадила вам,
Почему всегда она в ответе?
Ведь покорней нет реки на свете».
Через три или четыре дня
Поднял на заре набат меня,
Крик: «Снесло! Прорвало! Горе, горе!»
Глянув в окна, я увидел – море.
Тиса будто цепи сорвала,
Всю плотину в щепки разнесла,
Разлилась, не ведая предела,
Проглотить весь мир она хотела.
Пешт, февраль 1847 г.