* * *
Так плакал дуб. А тучка
Лежала между скал,
Сочувственно внимая
Всему, что дуб шептал.
Разжалобилась тучка,
И молнию взяла,
И, в дуб ее метнувши,
Сожгла его дотла.
Пешт, октябрь – ноябрь 1845 г.
НО ПОЧЕМУ…
Но почему же всех мерзавцев
Не можем мы предать петле?
Быть может, потому лишь только,
Что не найдется сучьев столько
Для виселиц на всей земле!
О, сколько на земле мерзавцев!
Клянусь: когда бы сволочь вся
В дождя бы капли превратилась –
Дней сорок бы ненастье длилось,-
Потоп бы новый начался!
Пешт, октябрь – ноябрь 1845 г.
Я СПЛЮ…
Я сплю, но будто и не спится мне,
Я бодрствую, но что-то снится мне.
Дробит свой свет свеча унылая,
Как будто где-то над могилою
Дрожат огни – гниенья спутники,
И я не смею протянуть руки,
Чтоб их поймать… Я без движения
Лежу в постели. Привидения
Встают вокруг меня ужасные,
Их отогнать стремлюсь напрасно я:
Зажмурюсь, но о них же думаю.
Что за чудовища угрюмые!
Вот из канавы встал кладбищенской
Мертвец, грызя свой посох нищенский.
И зубы у него ломаются,
И кровью давится, и мается,
А все ж грызет в ожесточении…
Вот на скамейке для сечения
Лежит цыган… секут, дерут его,
Летит от истязанья лютого
С худого тела кожа клочьями,
Рычит он псом, молчать невмочь ему…
А там? Что это? Башня строится
Иль великан в могиле роется?
Нет, не в могиле он копается!
Колодец роет он. Валяется
Близ призрака ведро огромное,
Чтоб черпать крови влагу темную.
А вот мальчишка обезглавленный
Кричит судьбе: «Ты вор отъявленный!»
И голову он отсеченную
Швырнул судьбе в стекло оконное.
Вот виселица. А повешено -
Дитя! А мать хохочет бешено:
«Ой, дитятко, ты ноги свесило!»
Вцепилась в них и пляшет весело.
Вот девушку я вижу. Снится мне:
Спят жабы под ее ресницами,
И страшен нос ее, оседланный
Кровавой крысою ободранной,
А волосы – как черви длинные.
В объятия полузмеиные
Безрукий человек берег ее…
Так, лихорадочно работая,
Родит мое воображение
Неистребимые видения.
Мир спит. Я бодрствую с опаскою
И в темноте зубами лязгаю.
Пешт, октябрь – ноябрь 1845 г.
МОИ СНЫ
По временам вот так случается:
Мне снятся ужасы великие -
Один кошмарный сои кончается,
Другой таращит очи дикие.
Героев зла я вижу в пурпуре,
Идут они, земли владетели,
Под их стопами рассыпаются
Растоптанные добродетели.
Я вижу лица бледно-желтые,
Как лунный лик во время холода.
Ну что ж! Лицо вот это каждое
Луною было в ночи голода.
Блестящих видел лиц немало я,
Благополучием сверкающих,
Л на сапожках – шпоры… желтые,
Совсем как лица голодающих.
И видел сильного мужчину я,
Своим же детищем убитого.
А что жена? Рыдает? Мечется?
О жертве тягостной скорбит она?
А! Что жена! Что ей печалиться?
Супруг в бреду предсмертном мается -
С любовником в соседней комнате
Она сейчас уж наслаждается.
Труп похоронен. Ночью темною
Там, в склепе, вся родня шевелится.
Срывает с трупа драгоценности
И мертвеца одеждой делится.
Я вижу страны разоренные,
Где ал закат над эшафотами
И блещет на мече палаческом
Кровь, пролитая патриотами.
Я вижу страны покоренные.
Уже не слышится ни вздоха там.
Умолкли стоны, заглушенные
Насмешливым тиранским хохотом.
Вот каковы мои видения!
Но то, чем полны сновидения,
Не вызывает удивления:
Ведь это – яви отражение.
Мир страшный! Долго ль он продержится?
Уж поскорей низверглось свыше бы
То тело мощное, небесное,
Что землю из орбиты вышибет!
Пешт, октябрь – ноябрь 1845 г.
ВСТРЕЧА В ПУШТЕ
Дремлет пушта, вод озерных глаже.
По дороге в барском экипаже
Кто-то едет так, что не угнаться,-
Будто молнии в упряжке мчатся.
Просто чудо – жеребцов четверка!
Гладок путь – ни ямки, ни пригорка,
Ровен он, как будто половица…
Что же вдруг пришлось остановиться?
Может, что-то в сбруе порвалося,
Либо в грязь заехали колеса?
Вовсе нет! Ни то и ни другое!
«Это – пушты детище родное,
Это – пушты грозный повелитель –
Появился молодой грабитель.
Он прицелился из пистолета,
И стоит поэтому карета.
Слышит вдруг бетяр какой-то щебет,
Видно – птица! Но она – не в небе,
А в карете, видимо, таится
И чего-то, видимо, боится.
Вот так птица! Дама молодая!
Прямо как картиночка живая!
«Смилуйтесь!» – щебечет эта птаха
И замолкла, замерла от страха.
Смотрит парень взором восхищенным,
Говорит с приветливым поклоном:
«Вы меня, сударыня, не бойтесь!
Я не задержу вас! Успокойтесь!
Лишь одну мне милость подарите:
Ласково в глаза мне посмотрите!»
Дама с боязливою отвагой
Ласково взглянула на бродягу,
Тот шагает ближе, просит снова:
«Сделайте, прошу, еще одно вы:
Руку вашу мне вы протяните,
Я пожму ее! Вы разрешите?
О, спасибо! И еще с такою
К вам я обратился бы мольбою:
Только раз… а после уезжайте…
Лишь один вы поцелуй мне дайте!»
Заалелась! Что с ней? Застыдилась?
Сердится? О, лишь бы не сердилась!
«Я уж лучше откажусь от просьбы,
Чтоб расстаться в ссоре не пришлось бы!
Коль насильно поцелуй дается,
Он плодом незрелым остается!
Что ж, сударыня! Здоровы будьте
И на веки вечные забудьте
Бедного разбойника, который…»
Он не кончил, дал коню он шпоры,
Прыгнул конь, помчался, будто птица,
Чтоб до ночи не остановиться.