Костя был маленький, юркий, его, как пчелу, можно было уложить одним ударом. Но ни разу на Лунькова никто не поднял руку, хотя не было в колонне ни одного человека, которому бы от него не доставалось на орехи. Костя никогда не бегал за каждым с просьбой уплатить ему взносы. В день получки все пятьдесят молодцов аккуратно рассчитывались с ним, расписываясь в ведомостях.

И никто не удивился, когда Луньков в тайге нос к носу встретил медведя, имея в руках один топор. Медведя он на санях привёз в колонну, а шапку, на которой была медвежья кровь, выбросил, не смог больше носить.

Рыжий Костя стоял у вагончика и орал во всю глотку:

— Эй! Венька! Обожди!

Он подбежал к остановившейся машине, придерживая на плече трубу, и открыл дверцу кабины. Потом он снял с плеч трубу и попросил:

— Прихвати с собой инструмент. Подлатать надо.

— Ну куда я с ней? — горько и виновато сказал Веня. — Буду я с этой дурой таскаться! — Ему так не хотелось брать эту проклятую трубу.

— Будет болтать.

— Не возьму.

Костя надел трубу обратно на плечо и обиженно сказал:

— Пищишь вечно — эстрадный джаз, культурный отдых, музыкальное кафе, а как дело… Да трубу при тебе за пять минут сделают.

Костя был в майке. Он, верно, сейчас гладился, чистился, готовился к танцам. У него всегда каждая минута была на учёте и расписана, как у министра финансов.

Веня вздохнул и ответил:

— Давай.

Машина отъезжала от посёлка, и, провожая его, в кабину к Вене донеслась издалека песня:

Они хорошо умели петь. Были бы песни, а исполнить их они смогут лучшим образом. Когда поднимешься на высоту и у твоей головы синее пушистое небо, как мягкая подушка, так и хочется положить на неё голову, а под тобой тайга, дороги, люди, разве не запоёшь?

Вене стало немного грустно. Он развернул одной рукой пакет Гуревича и увидел зелёную флягу со спиртом, буханку серого хлеба и большой кусок варёной колбасы.

Милый парень этот Гуревич, подумал Веня, он никогда не будет дерьмом. Приятно работать у такого. Вот только хитёр он, сатана. Ведь мог послать за этими уголками кого-нибудь из отдела снабжения. Сатана Гуревич. Добрый, хороший сатана. А если бы не был он сатаной, ничего хорошего у них в колонне не было. И Кости не было. А Костя — парень гвоздь. Разве мне трудно эту трубу починить? Чёрт с ней, с этой трубой. А ребята у нас все — гвозди. Это истина.

СЫН ВЫБИРАЕТ ОТЦА

Пронеслись за окном тихие безмятежные сумерки, и мягко пришла ночь.

Веня включил освещение.

Машина, подпрыгивая на колдобинах и щедро разбрызгивая лужи, шла через тайгу. Веня крутил руль.

Дорога была отвратительной. Она шла вдоль глухой трассы высоковольтной линии. Свет от ярких фар врезался в молчаливые столетние кедры. Иногда фары машины выхватывали из темноты глаза ночных птиц, которые в страхе бесшумно взлетали вверх.

В эти минуты вспомнилось многое, что, быть может, никогда не забудется, что не раз отзовётся болью в сердце и заставит ворочаться по ночам на жёсткой полке походного вагончика.

Генеральский сынок! Как часто Веня слышал за своей спиной эти насмешливые слова, брошенные, как камни, ему вдогонку. Генеральский сынок! Читал он эти слова в глазах своих однокашников, когда являлся в школу или выходил на улицу в ослепительно белых силоновых рубашках.

Но Вене Калашникову было как-то всё равно.

В семнадцать лет у него было всё, о чём может мечтать мужчина. Всё, что угодно, всё, что он хотел. А хотел Веня всегда очень многого. В семье он рос один. Над ним тряслись, дрожали и молились на него, как на икону, им гордились и баловали его. Он рос образцовым потребителем, эгоистом экстра-класса, мало над чем задумываясь. Ставка у отца на работе была что-то около восьми тысяч, и половина денег уходила на Веню. Он принимал это как должное, как испорченный официант чаевые. И если бы так продолжалось и дальше, из него и в самом деле вышел бы подобный официантик, ловкий, как жулик, и гордый, как граф.

На всю жизнь в его памяти останется целинное лето. Позабыть бы его, да оно не забудется.

Веня тогда стал старшеклассником. Подумать только — старшеклассник. Их класс собирался в колхоз на практику.

Колхоз — это серо и буднично, решил Веня. Колхозы давно вышли из моды. Никакой романтики.

И он бросил клич — на целину! Весь класс загорелся желанием поехать в казахстанские степи. Но класс отправили в колхоз, и только десять лучших отправили на целину. Веня никогда не считался лучшим. Но его отец побеседовал с директором по душам, и Веня оказался в числе лучших. На это никто не обратил внимания. Может быть, потому, что все привыкли к этому.

Они поехали на целину. Жили в степи, в палатках, и самый близкий город от них был за четыреста километров. Там, на целинном стане, работала бригада в шестнадцать человек. Каждый из шестнадцати считал себя взрослым, хотя паспорт каждого не давал им такого права — ребята были на несколько лет старше Вени.

Старшим среди целинников был Артём Хабаров. Рослый, худой, длинноногий, он мало чем был похож на бригадира. Артёма дразнили Электроном. Почему именно так, никто не знал. Дразнили, и всё тут.

Старшеклассники, как могли и умели, помогали бригаде.

Лето тогда выдалось сухое, звонкое, душное. Раньше Венька считал, что целинное лето лучше крымского. Теперь же, каждый день изнывая от жары, он был иного мнения.

Кончалась ночь. Веня проснулся рано. Он осторожно выбрался из палатки, добрался до большой бочки, в которой находилась вода, и пил долго и жадно, прямо из крана, утоляя безмерную жажду.

Прохладный воздух был пропитан слабым запахом дыма. Это рыжий Герка Семёнов готовил на кухне завтрак. С приездом ребят ему прибавилось работы, но он не унывал. Герка был дипломированным поваром, а не просто так, художественная самодеятельность.

Именно поэтому у всех в бригаде был царский аппетит.

Веня подошёл к кухне, когда из палатки выбралась Соня Гулцева. Соня была милая девчонка, с ней Веня два года сидел за одной партой, только какая-то хрупкая и часто болела.

— Слушай, Соня, — сказал Веня и посмотрел на свои золотые часы, — у нас ещё уйма времени. Целый час. Идём поклянчим у Герки воды. — Ему снова захотелось пить.

— Не хочу… Когда я окончу школу, я поеду на Таймыр, — со вздохом ответила Соня, — Там, говорят, не бывает солнца. Живут ведь люди. Я тоже об этом мечтаю.

— Не ври, Сонька, — с лёгкой усмешкой сказал Веня. — Ты мечтаешь о карьере кинозвезды. Я знаю. А две мечты иметь в жизни нельзя. Не будь такой жадной.

— Под солнцем мне не быть кинозвездой, — тихо и грустно ответила Соня. — Солнце — мой враг.

— У тебя жилые мысли, женщина, — улыбнулся Калашников. — Зачем же тогда ты читаешь нам со сцены Маяка? Не логично. Маяк и солнце — это одно и то же.

— Маяковский описался, когда сочинял про солнце. Не будь таким щепетильным. Всем людям свойственно ошибаться. Почему же Маяковский должен быть исключением? — Соня вздохнула и добавила с досадой: — И всё равно я не люблю солнце.

Веня промолчал.

Начинался рассвет. И скоро совсем неожиданно показался из-за горизонта солнечный диск. Пламенея, он повис над степью. И степь зазвенела песнями кузнечиков, приветствуя солнце.

Старшеклассники не любили солнце.

Бригада Электрона привыкла к жаре, а мальчишки ещё не успели. И они все вместе, коллективно, категорично и яро ненавидели и презирали солнечное светило. Каждый громогласно заявил об этом.

Причина была одна-единственная — в бригаде Электрона не хватало воды. Её привозили раз в сутки к вечеру вместе с газетами и наполняли железную бочку, окрашенную в жёлтый цвет. И эту бочку с водой тоже не любили старшеклассники.