Насчёт красного уголка Гуревич хватил лишку. В прошлую субботу сделали там концерт. Веня читал Бориса Слуцкого «В райбане были вы иль нет?». Аплодисменты честно поделил пополам — половину поэту, пятьдесят процентов себе.

Вспомнив обо всём, Веня вздохнул, виновато посмотрел на Гуревича и робко возразил:

— Так я же поспорил.

Гуревич махнул рукой, у него не было больше ни аргументов, ни слов.

Сбросить бы мне сейчас этак пятнадцать лет, думал Гуревич, я бы потягался с тобой, чёрт возьми. Я бы показал тебе где раки зимуют и удивил людей чудесами.

И он молча принялся за недостиранную сорочку.

Они помолчали.

— Сегодня кому-то надо поехать в город и на обратном пути завернуть на узловую, — сказал начальник колонны и нахмурился. Он знал, когда ему нужно было хмуриться, потому что имел на людей особое чутьё, как рыболов на крючки.

Веня отлично понял, что эти слова относятся к нему. Он вытер тыльной стороной ладони у себя под носом и сделал вид, что ничего не понял.

— Ясно? — хмуро спросил Гуревич.

Притворяться было бессмысленно, но Веня всё-таки сказал с надеждой:

— Так сегодня в посёлке танцы. А до города два дня езды.

— Никаких танцев! — сердито оборвал начальник колонны.

Но ему самому стало неудобно — ведь для танцев стирал он белую сорочку.

— Соображай, что говоришь. Танцы. Нашёл тоже занятие. Отмахал вон двадцать два года! Какие могут быть танцы? Да и дождь к вечеру будет как из ведра.

— Конечно, дождь, — с радостью подхватил Веня. Он легко, по-мальчишески улыбнулся. — Когда за окном дождь, хорошо танцевать.

Гуревич снова нахмурился и подул в усы. Он не любил, когда его не понимали или валяли дурака. Да и больше ему никого не хотелось посылать. Послать-то можно. Но поручиться, что сделает, нельзя. А за этого можно.

Этот не подведёт, думал Гуревич, никогда не подведёт. Что я сам поеду, что его пошлю, одно и то же. Разница только в том, что мне в управлении нагоняй устроят, а ему всё спишется.

Начальник колонны поправил кистью руки волосы и тихо спросил:

— У тебя есть совесть, Веня? Ты головой соображай, понимаешь? Бригада Баянова всю неделю сидит без дела, а у тебя в голове танцы. Непорядок.

Веня ничего не ответил. Да и что ответишь, когда нажимают на совесть.

— Всё понимаю. Всё, — говорил Гуревич. — Сегодня суббота. Ваша бригада без выходных сидит целый месяц. Но мы скоро сдаём трассу. Войди в моё положение.

Он ловко, по-женски выжал рубашку, стряхнул с неё остатки воды и повесил сушиться на самодельную вешалку, прицепив её к тонкой трубе.

Веня безнадёжно молчал.

— Ты не серчай и не дуйся, — устало попросил начальник колонны и шумно закашлялся в красный волосатый кулак. — Синоптики снег и пургу предсказывают, а у нас уголков для опор нет. Кажется, мелочь…

Гуревич тяжело вздохнул и на какой-то миг превратился в старого обиженного человека, покинутого женой. Ушедшие жёны, как и истраченные деньги, обратно не возвращаются. Так когда-то случилось и с Гуревичем. Он уселся на полке рядом с Веней.

Он славный малый, подумал Веня. Круглая дура та женщина, которая его бросила. Хорошего человека бросила, а к дураку, верно, ушла. Глупые женщины.

Веня поднялся с полки и ответил:

— Чего там… поеду сегодня.

— К тебе в машину войдёт полторы сотни ящиков, а нам больше и не нужно.

— Хорошо.

— Ты только пробей в управлении разрешение. У нас лимит кончился. А на обратном пути загрузишься на узловой. У тебя там много знакомых, помогут.

— Что ж, выходит, я без шофёра поеду? — удивился Веня.

Гуревич тоже удивился и посмотрел ему в глаза. Потом он скрестил на груди руки, ну вылитый Дон-Жуан, и сказал:

— Как собрание, ты больше всех дерёшь глотку — три профессии… Куда смотрит дирекция? Бюрократов на мыло!

— Я что? Я только спрашиваю. Что, и спросить нельзя?

— А я вот отвечаю — не девчонка, справишься: знай крути по тайге. У нас сейчас каждый человек на вес трактора.

— Хорошо. Я один поеду, — согласился Веня и пошёл к двери.

— Обожди.

Гуревич полез в тумбочку, в которой был такой беспорядок, что только он один мог в нём разобраться.

Он достал из-под вилок, газет, чертежей, рюмок и ножниц какой-то свёрток и протянул его Калашникову:

— Держи. Из области прислали. Не зря, выходит, ты весь отпуск играл в шашки.

Веня развернул свёрток и увидел новенький «Зоркий». Фотоаппарат светился и блестел, как солдат на смотре.

Роскошная игрушка, подумал Веня, она как раз кстати. Не зажилили, прислали всё же.

Он улыбнулся и сказал:

— Мы тогда с главбухом поспорили. Он клялся и божился, что мне никогда в жизни не занять первого места.

Гуревич тоже улыбнулся. Он помнил этот случай: проиграв пари, главбух всё воскресенье ходил босиком, как беспризорник, держа в руках свои парусиновые туфли. Таково было условие пари, которое он сам предложил. Ну и Тимощук! Ну и главбух у него!

КОСТЯ — КОМСОМОЛЬСКИЙ БОСС

— Салют, Венька!

— Не забудь привезти пива!

— Обнимай цивилизацию!

Такими выкриками мальчишки сорок первой колонны провожали его в город.

Все они уже приготовились к танцам и выглядели настоящими пижонами. Веня привык видеть их грязными, перепачканными, в старых пимах и изношенных сапогах, в распахнутых спецовках, срок которых давно прошёл, с маслом от провода под ногтями, и они всегда при этом грубо ругались и спорили, не щадя гордости и самолюбия друг друга.

А теперь они были совсем другими, какие-то выходные, как пёстрые обложки новых журналов. Кое-кто из них успел отдать дань глупому закону или дурацкой привычке, как хотите, — «дёрнуть по махонькой» перед танцами.

Горбоносый Филин, в чёрной пиджачной двойке, в шёлковом галстуке, который держался на месте блестящей булавкой с цепочкой в форме кинжала, с аккордеоном в руках, довольно улыбается. Это как раз про него придумали — элегантный, как рояль. Как же ему не улыбаться? Веня уедет, и Филин будет весь вечер танцевать с Аней-радисткой. Ну и пусть танцует. Ему не жалко. Только цветы достать Ане зимой в самый-то мороз может один Веня. Если она и выйдет замуж за Филина, он всё равно будет доставать ей розы. Пусть Филин ревнует. Где и как Веня достаёт цветы, это его секрет. Секрет-то очень простой.

Мне не хочется раскрывать его — обидится ещё Веня. Да и нужно беречь доверенные тайны, даже совсем меленькие и простые. И, кроме того, все чужие тайны — как буквы в книге, сами по себе они ничего не значат.

Боря Зарян, шелестя блестящим итальянским плащом, подошёл к Вене и сказал:

— Ты сигарет прихвати обязательно. Этих, с розовым фильтром. Столичных. Ящика два бери смело. Потом рассчитаемся.

Папа Чингис забросил в кузов машины помятую бочку с бензином и протянул Вене широкую тяжёлую ладонь, в которой можно было спрятать арбуз.

— Бывай, жеребёнок, — сказал он, доставая из-за пазухи внушительную пачку писем. — Все авиа отправь. И по каждому адресу ударь по телеграмме, мол, кончаем трассу, перебираемся на Саяны, шлём ноябрьские поздравления. И переводы заодно, — и папа Чингис протянул солидную пачку денег.

Подошёл и Гуревич в накинутом на плечи полушубке, из-под которого выглядывала свежая белая сорочка.

Успел уже погладить, подумал Веня. Ну и хитрая же морда этот Гуревич. Какие могут быть танцы? Его теперь до ночи за уши не вытащишь из клуба.

Начальник колонны бросил в кабину бумажный пакет и на молчаливый вопрос Вени ответил:

— Пригодится. Всё вас учить надо.

Калашников захлопнул дверь «ЗИЛа», и машина взяла разгон.

Проезжая мимо последних вагончиков, Веня увидел сквозь боковое стекло рыжего Костю с трубой на плече.

Костя Луньков, тоненький, с покатыми, как у бутылки, плечами, был в колонне комсомольским боссом, бессменным секретарём и лихим заводилой. Но если кто даст маху, тогда держись, брат! Костя беспощадно разорвёт твою душу на мелкие кусочки и развеет эти кусочки по ветру. Все очень любили Костю, хотя откровенного разговора об этом никогда не было. Это было ясно и без разговоров. Его два раза приглашали работать в обком комсомола, и каждый раз Гуревич уезжал скандалить на неделю в область. Ну и доскандалился до выговора. А как тут не скандалить? Их ЛЭП-500 — ударная стройка. В колонне шестьдесят четыре человека и пятьдесят из них — комсомольцы. Нынче уж такое время — предъявите талант и комсомольский билет.