Разговор был окончен.

Веня, придерживая полы белого халата, который дала ему кудрявая медсестра, посмотрел на кожаный портфель. Его всё-таки разбирало любопытство.

А как же? Человек чуть было не отправился на курорт, с которого не возвращаются, думал Веня, а портфель не бросил. Свою машину я могу оставить здесь. Сёмка посмотрит. В таком посёлке можно оставить машину, да и не только машину.

Он поднялся и спросил:

— Что у вас там?

Исаченко похлопал по портфелю и устало отозвался:

— Золото.

На востоке уже давно не удивляются ни смерти, ни золоту, ни алмазам, ни крупнейшим комбинатам. Это сибирские будни. По мнению некоторых оптимистов, промышленный пульс времени и центр комсомольской жизни совсем скоро переместится в Сибирь. Чему же тогда удивляться?

— Много? — спросил Веня.

— Почти пуд. Хочешь, посмотри, — сказал Исаченко. Он протянул Вене портфель. — Я поставлю новые пломбы.

В портфеле в чёрных мешочках находились золотые монеты самой разнообразной чеканки. Их было больше, чем шишек на кедре, и они были разложены по странам. В этой коллекции были собраны деньги всего мира с изображением всех королей и королев за последние сто лет. Вене они показались похожими на одно лицо.

Каких только монет не было в коричневом портфеле Исаченко! Французские, итальянские, английские, португальские, испанские с изображением императора Альфонса Двенадцатого достоинством по двадцать пять песет, гинеи и луидоры, доллары и злотые, дублоны и цехины, муадоры и двойные гинеи, кроны и русские золотые десятирублёвики с изображением Николая Второго; странные восточные монеты, на которых красовались человеческие кости и высохшая трава, в них особенно трудно было разобраться; монеты были круглые, треугольные с дырками, квадратные. Чего только не придумали люди, имея в руках жёлтый металл!

Веню золото мало трогало, у него было много других забот, но ему всё-таки хотелось узнать, как эти монеты попали в руки Исаченко.

— Откуда они? — спросил он.

— Лесорубы под Чалым снесли старую заимку и начали рубить новую. Под стеной нашли два бидона с этими монетами, а наша партия была совсем рядом. — И Исаченко снова начал ругать Волчью речку, и непогоду, и утопленную машину и величал себя самым последним кретином.

Какой-нибудь жмот и балбес с полсотни лет назад, подумал Веня, спрятал там эти бидоны и больше их не увидел. А мальчишки вот нашли.

Когда Веня насмотрелся на монеты и засыпал их обратно в мешочки, Исаченко поставил новые пломбы размером с копейку и сказал:

— А теперь вот везу я это золото туда, куда нужно. Там разберутся, что делать с этими монетами.

— А сколько их? — спросил Веня.

— Две тысячи и одна штука.

— Я отвезу, — решительно сказал Веня и взял в руки вместительный коричневый портфель. — По реке мне гораздо короче.

— Я позвоню Бельчуку. Он тебя встретит, — устало ответил Исаченко на прощанье.

— А не боитесь? — тихо спросил Веня.

— А чего мне бояться? — с закрытыми глазами отозвался Исаченко и слабым голосом повторил: — Чего?

Веня посмотрел на его бледные руки и заметил на них синие ручейки вен. Он тихо сказал:

— Поправляйтесь.

— Постараюсь.

Калашников вышел из палаты, прошёл по коридору второго этажа, увешанного цветными репродукциями, простился с кудрявой медсестрой Галкой, похожей на ветку сирени, отдал ей белый халат и открыл дверь на улицу.

Он шёл по центральной улице Влюблённых (в посёлке было только две улицы и шесть переулков) и думал, что этот посёлок чем-то напоминает радугу. Здесь живут люди, у которых по две руки и даже одна голова, а они придумали праздник Первого асфальта. Каждый год они будут отмечать этот праздник и дарить друг другу подарки. И эти чудаки в белых халатах. И почта. И розы, которые когда-нибудь зацветут на первой асфальтированной улице. Могут ли расти розы в Сибири? Конечно, могут.

Три года — не такой уж большой срок для юношеского возмужания. Но за три года Веня тщательно приглядывался к людям, следил и чувствовал, как едва заметно меняются события и люди. Время упорно откладывало отпечаток на каждом из них, и Веня замечал в людях тонкие перемены и понимал, что по-иному они ведут себя в разное время. Всё это он пережил вместе с ними и закономерность времени не была для него пустой фразой.

Когда Веня вернулся на почту, Валентина передавала по телетайпу телеграммы. Он поставил тяжёлый кожаный портфель на стол и пристально смотрел на профиль девушки.

— У меня в этом месяце будет перевыполнение плана, — сказала Валентина.

— Значит, получишь премию, — ответил Веня. — Ты тогда купи кубинского рома и выпей чарку за моё здоровье.

Валентина улыбнулась и ничего не ответила.

Веня сосчитал деньги за марки, телеграммы и переводы и положил их перед Валентиной.

— Положи туда, — девушка кивнула на соседний стол.

Калашников положил деньги в железную коробку из-под монпансье и усмехнулся. Ему было непонятно, то ли деньги лежали в коробке, то ли коробка лежала в деньгах.

— Что тебе привезти из города? — спросил Веня и повернулся к Вале.

— Ты сходи в театр, а билеты привези мне на память. И программу купи обязательно.

Калашников кивнул головой, помолчал и спросил:

— Ты знаешь русский обычай, когда люди прощаются?

— Знаю, — кивнула Валя. Она покраснела к опустила голову.

Веня молчал. Он понял, что у него не хватит смелости поцеловать девушку, что он пускает пыль самому себе в глаза и ему совсем не хочется уезжать.

Веня смотрел на ключ и на вазу.

Надо что-то сказать, думал он, пошутить, вспомнить какую-нибудь весёлую историю. Ну, например, как зимой волки сожрали у меня сардельки, вывешенные за окно.

Но он не сказал ничего. Он осторожно спрятал в стол свою записную книжку и вздохнул.

Они простились, пожав друг другу руки, с улыбками, как прощаются старые добрые друзья, с твёрдой надеждой скоро увидеться.

— На пароходе я, — сказал Веня с порога.

— Счастливого пути, — ответила Валентина.

Когда Веня подошёл к складу, у которого стояла его машина, он увидел на подножке «ЗИЛа» курившего Сёмку.

— Я в город звонил. Не дозвонился, — пожаловался ему Веня, останавливаясь перёд ним с портфелем в руках.

— Что это у тебя? — Сёмка кивнул на портфель.

— Золото.

— Ты всё шутишь. Я вот новые рукавички получил.

Веня молча достал из-под сиденья серый рюкзак, с которым ходил на охоту и по грибы. В рюкзаке лежал фотоаппарат, вручённый ему Гуревичем, чёрный костюм, плащ с капюшоном, карманы которого были набиты фисташками, и засунул в рюкзак вместительный кожаный портфель.

— Ты через Таёжный поедешь? — неожиданно спросил Сёмка.

— Нет. Машину я тебе оставлю. Присмотри тут за ней. Двину на пароходе, а то, глядишь, застряну где-нибудь, как ты, и буду сидеть.

Сёмка грустно вздохнул.

— А что? — спросил Веня.

— Да так, — замялся Сёмка. Врать ему не хотелось, а правду сказать он не мог. — Нужно на пару часиков к старухе одной завернуть, — со слабой надеждой в голосе ответил Сёмка, снимая с рук новые рукавички. — Ей шестьдесят стукнет. Сын её у нас работает.

— Если смогу, заеду. Давай адрес.

— Во вторник нужно, — вздохнул Сёмка и протянул лист бумаги с адресом.

Калашников спрятал его в задний карман брюк и тихо сказал:

— А я, Сёмка, влюбился.

— Ну? — не поверил он Вене.

— Да.

— Когда?

— Сегодня.

— Где?

— На почте.

Сёмка вздохнул, помолчал и негромко сказал:

— Безнадёжное это дело у тебя. У неё парень есть, Руслан. Старший прораб на стройплощадке. Отличный парень, а не какая-нибудь обезьяна в сметане.

— Бывай, старик, — Веня протянул Сёмке руку. — Не уезжай ты отсюда. Лучше Фисенко гоните в шею.

Сёмка не ответил. Он взял в руки Венин рюкзак, втиснул в него пакет с провизией и помог надеть его на плечи Калашникова. Потом достал из кабины трубу и захлопнул дверцу машины. Он надел трубу на плечо и сказал: