В Жизнь Б эта выдумка Бертольдо относится ко второму эпизоду — битью розгами: «„Но я знаю так же, кто такова, которая даст мне первый удар: из замужних та, коей честь мужняя не лежит у сердца, а из незамужных, которая о своей чести очень мало печется“. Госпожи начали поглядывать друг на друга; одни закраснелись, другия засмеялись, и ни одна не осмелилась дать первый удар, и сама Королева удержалась» (с. 277–278).

36

Царица, у которой отчасу болше разгорался гнев на Бертолда… — ИталЕ: «Дважды Бертолдом учиненной опыт должен бы утишить Королевин гнев и уверить ея в том, что редко случается иметь успех в злых намерениях против людей разумных, как скоро они о том хотя несколько узнают. Но, к нещастию рода человеческаго, страсти не повинуются разуму, но еще и отъемлют у нас несколько разсудка, которой бы мы могли иметь. Сие самое и с Королевою случилось» (с. 57).

37

БЕЗЧИНИЯ НЕКОЕГО ОБЖОРЫ — В ИталЕ этот сюжет неслучайно обрастает пространными рассуждениями о присутствии шутов и приживал при знатных особах. Они свидетельствуют об актуальности темы (вспомним «Племянника Рамо» Дидро), которая в контексте французского Просвещения приобретает черты острой социальной критики, затрагивающей также и власть:

«Между теми господами <…> находился один льстец или объедала, животное, которое при дворах обыкновенно бывает, при которых такого рода люди ни чего другаго не делают, как токмо опивают своих Государей, которыя их при себе терпят. Оной объедала сверх сего имел еще ремесло шутить или быть придворным дураком; сие я называю ремеслом, для того, что есть ли на свете какое нибудь упражнение подлее онаго? Когда разумной человек остроумными шутками увеселяет временем своего Государя, сие мы ежедневно видим при дворах. Но как такого рода шутки не всякой час делать можно, то каждой должен остерегаться смешить своего Государя всякой раз, когда токмо ему угодно. Ибо остроумныя и замысловатая речи столь редки, что тот был бы великой дурак, когда бы кто на себя взял день целой с ряду оныя говорить. Есть ли кто на сие отважится, то тотчас откроется его глупость, и презрение бывает обыкновенною наградою всем таким шутам, которые теми дарованиями хотят прославиться, которых они не токмо не имеют, но и иметь не могут. <…> Сколь бы щастливы были все владетели и знатныя особы, естьли бы они столь легко избавиться могли от всех окружающих их объедал, ласкателей и шутов, которые их только подъедают. Иному бы надобно ныне [иметь] трех или четырех Бертолдов, столь размножилось с некотораго времени сие проклятое племя. Цари, Владетели, Дворяне, Генералы, Епископы, Судьи, да и самые мещане, естьли только они богаты и имеют у себя хорошей стол, то имеют у себя объедал. Лакомство оных привлекает, и они бегают из конца в конец города, пока на конец сыщут такой дом, из котораго приятный запах кушанья каснется их обонянию. Они несравненно резвее, нежели самыя резвыя борзыя собаки, и куда их хорошей запах и аппетит позовет, туда и бегут; ибо в домах у помянутых людей они всегда могут найти исправную кухню» (с. 62–63, 69).

ЖизньБ: «В тогдашнее время, как известно, не было Государя, который бы не имел придворнаго дурака в штате. Фаготи приревновал к щастию Бертолда и возымел смелость с ним спорить, ибо думал, что в замыслах его так же превзойдет, как в смешном виде. В самом деле, лице его было безобразно, но ни чуть нетаково живо, как Бертолдова физиогномия» (с. 280).

38

…шут, которой при царе стоял и шутил смешные забавы, и назывался Фаготом, то есть прожора, потому что человек был толстой, мал возрастом, плешив… — ИталЕ: «Такого-то свойства был тот льстец, котораго я теперь хочу описать: он сверх того, что был подлаго роду, имел еще весьма гнусный вид, которой весьма походил на Бертолдов; но разума он и в половину не имел против его. Он, объедала был толст, не велик, плешив, весьма гнусен и лице имел испещренное рубцами. Которыя были награждением за его наглыя и другия такого же рода шутки, не заслуживающия инаго награждения. Может быть, кому нибудь странно покажется, что он при дворе такого государя, каков был Албоин, имел вход; но мы еще и поныне видим при самых знатнейших дворах таких людей, которые никакого другаго достоинства не имеют, кроме наглости, помощию которой они везде вкрадываются и приемлют на себя вид не сравненно важнее, нежели самые великие люди» (с. 63–64).

39

В ИталЕ перепалка Бертольдо с Фаготом, подчас откровенно грубая, предваряется словами о якобы утрате древнего текста, что на самом деле — всего лишь литературное клише:

«Разговор их не в целости дошел до наших времен: а от чего, о том я не знаю; сие весьма сожелительно, ибо, без сомнения, в том разговоре состояла большая часть Бертолдовой остроты. Но время в истории многое затмевает и лишает нас знания наилучших произшествий» (с. 64–65). Далее идет разговор Бертольдо с Фаготом до того момента, когда он переходит в откровенные оскарбления.

40

ФАГОТ: Чулки твои в заплатах — ИталЕ: «Ах! посмотрите только, как хорош этот мужик в своих изодранных чулках, говорил Фаготти…» (с. 65–66).

ЖизньБ: «На последок бедный придворный дурак не знал, что начать, и вознамерился подсмеяться над изодранными его чулками и исподним платьем» (с. 281–282).

41

…от стыда своего [Фагот] не смел ни взглянуть и чють с серца своего не удавился — ИталЕ: «Фаготти пришел в такой стыд, <…> что более при дворе не остался, которой от него был избавлен нашим крестьянином» (с. 69). Потерпевшему поражение Фаготу царь дает пространные наставления, которые заключает словами: «Учись из сего приключения двум истиннам, которыя тебе уже давно надлежало знать. Первое, что никакого человека презирать не должно. Второе, что нет ничего столь обманчиваго, как наружность, и что те не разумны, которые по оной разсуждают. Ты сие теперь сам собою испытал и будешь долго помнить» (с. 68–69).

42

…царь …Бертолду приказал, чтоб он к нему наутре пришел ни наг, ни одет — В ИталЕ этой царской загадке предшествует пространное рассуждение, касающееся темы «идеального государя»:

«Государь Фаготтиевым печальнозабавным приключением весьма зделался весел и, не имея в тот день гораздо важных дел, разсудил повеселиться с Бертолдом и еще испытать, не может ли он его каким нибудь образом привесть в замешательство. Как я уже выше сказал, то такого рода увеселения прежде сего служили для Государей лучшим препровождением времени, и мы читаем в истории, что они очень часто остроумными разговорами забавлялись; сие, может быть, от инаго критика за непристойное Государю притчено будет: как будто бы Владетели всегда токмо важными делами заняты быть долженствовали. Я, с моей стороны, таких людей, которые ничего другаго за хорошее не почитают, кроме того, что в моде, охотно бы желал спросить, что приличнее Государю? Толи, чтоб он для отдохновения своего от трудных и тяжких государственных дел разговаривал с разумным человеком и находил бы удовольствие в приятных и полезных его наставлениях, или чтоб он ехал на охоту и целые дни препровождал, гоняясь за дикими зверями; или бы целые часы около стола, обитаго зеленым сукном, пробегивал единственно для того, чтоб из слоновой кости зделанным шариком известное число раз попасть в диру, называемую Белуза. Такия игры, хотя и почитаются ныне за благороднейшия и за достойныя самих Государей увеселения, но я уверен, что разумные люди оныя несравненно низшими почтут пред теми, о которых говорил. В протчем, как я вступил в должность писателя Истории, то обязанным себя почитаю представить моим читателям историческую истинну о имеющемся того дня у Бертолда с Государем разговоре так, как оною я сам нахожу. Древность содержит в себе для любопытных нечто почтенное и прелестное, и я уверен, что большее число моих читателей будет сожалеть, естьли я не внесу в мою книжку сие любопытства достойное и редкое произшествие. „Как бы ты поступил? — спрашивал Государь Бертолда — естлиб я тебе приказал притти к себе ни нагим, ни одетым“ <…>» (с. 70–71).