Сначала реакция выражалась в частичных протестах, в жалобах и в недовольстве, но когда западное влияние коснулось церковных порядков, эта реакция против иноземного влияния охватила широкий круг людей и превратилась в могучее общественное движение, известное под именем раскола. Причины раскола очень глубоки, они коренятся в воспитавшемся веками недоверии русского общества к Западу.

Ближайшим толчком раскольничьему движению было исправление богослужебных книг и обрядов патриархом Никоном. Исправление богослужебных книг и обрядов было необходимым, но в высшей степени трудным и деликатным делом, требовавшим не только знаний, но и такта для проведения этих исправлений в жизнь. Дело в том, что большинство русских людей не отличали в религии важное от второстепенного, суть от формы, догматов от обрядов и склонны были всякие изменения буквы обряда считать ересью.

Такое отношение к делам веры объясняется низким уровнем развития и внешним формальным пониманием религии. Исследователи, которые останавливали свое внимание на религиозной жизни русского общества XVII века, приходят к заключению, что на Руси было чистое язычество: религия превратилась в ряд молитвенных формул, всякого рода заклинаний, имевших магический смысл. Выкинуть из формулы хотя одну букву — значило лишить ее таинственной силы. До какой степени русские люди были щепетильны в этом отношении, показывает замечание новгородского летописца под 1476 годом. «В лето 6984, — пишет летописец, — непии философы начата пети: „Осподи помилуй“, иные просто „Господи помилуй“». Очевидно «философы» познакомились с греческим звательным падежом с восклицанием «О!» в начале и захотели исправить русскую форму с помощью греческой, и вот «О Господи, помилуй» сокращенно выходило «Осподи, помилуй».

Было бы, однако, ошибкой думать, что приверженность к старым обрядам была исключительно слепой. В числе ревнителей старины были Неронов, Вонифатьев и знаменитый протопоп Аввакум, этот «родник живого духа»; у этих людей приверженность к старине имела известное историческое обоснование, носила сознательный характер. Дело объясняется следующим образом. После принятия греками Флорентийской унии (1439) и падения Константинополя (1453) русские люди стали смотреть на свою страну как на единственную носительницу православной христианской веры, как на «Русь Святую»; дальнейшей исторической задачей своей страны они стали считать сохранение православия во всей его чистоте и неприкосновенности. Припомните, что писал псковский инок Филофей великому князю Василию Ивановичу: «Внимай тому, благочестивый царь: два Рима пали, третий, Москва, стоит, а четвертому не бывать. Соборная Церковь наша одна теперь паче солнца сияет благочестием во всей поднебесной; все православные царства собрались в твоем царстве; на всей земле один ты — православный царь. Подобает содержать это со страхом Божиим». Русские люди и преисполнились теперь Божьего страха по отношению к переданному им сокровищу православия и боялись малейшего от него уклонения. О силе и степени этого страха за чистоту веры свидетельствует история исправления богослужебных книг при великом князе Василии Ивановиче. Дело исправления было поручено Максиму Греку, известному ученому и притом благочестивой жизни человеку, и нескольким местным духовным лицам; эти люди рассказывали, что их «пробирала дрожь великая», когда Максим, справляясь с греческим текстом, приказывал зачеркнуть слово или строчку в славянском тексте. Его деятельность возбудила бурю негодования в русском обществе: «Великую ты досаду, человече, — говорили Максиму его противники, — прилагаешь своими исправлениями воссиявшим в нашей земле преподобнейшим чудотворцам. Они ведь этими священными книгами благоугодили Богу, жили по ним и по смерти прославились чудесами». Максим доказывал, что для суждения об исправлении нужно знать «книжный разум греческого учения», что «еллинский язык — зело есть хитрейший» и усвоить его можно только просидев над ним несколько лет и занимаясь у нарочитых учителей, что даже природные греки, не пройдя школы, не знают этого языка в совершенстве. Максиму возражали, что напрасно он хвалится «еллинскими и жидовскими мудрованиями», в которые и не подобает вдаваться христианам. Привязанность к старым обрядам и к букве Писания не была исключительно слепой, у некоторых она носила принципиальный характер, основываясь на недоверии к силам познающего разума в делах веры.

Но как ни ратовали приверженцы старины против «еллинской мудрости», жизнь властно говорила, что обойтись без нее никак нельзя. Дело в том, что то самое Божественное Предание, о сохранении которого заботились русские люди, не соблюдалось в чистоте, а подвергалось порче, готовое учение не сохранялось в неприкосновенности, и его приходилось реставрировать, следовательно, вопрос об исправлении книг все-таки встал на очередь: когда приходилось сличать разных изданий богослужебные книги, то оказывалось, что они были разные. Нужно было исправлять текст. Потребность исправления богослужебных книг и обрядов с полной ясностью обнаружилась у нас еще в XVI столетии. Царь Иван Васильевич на соборе 1551 года заявлял, что «писцы пишут книги с неправильных переводов, а написав, не правят». Кроме того, оказались разногласия даже в песнопениях и обрядах: в одних церквях сугубили «аллилуйя», в других трегубили; одни крестились двумя перстами, другие — тремя и т. п. Собор 1551 года пытался восстановить в чистоте вселенское Предание Церкви, но мало успел в этом. Он узаконил только некоторые национальные особенности в обрядах, например, двуперстие и сугубое аллилуйя, текст же богослужебных книг не был исправлен и вошел в печатные книги со времени заведения в конце 60-х годов в Москве типографии. После смуты, когда был восстановлен печатный двор, решено было прежде всего приступить к исправлению книг, для чего назначена была комиссия под руководством троицкого архимандрита Дионисия. В комиссии этой были еще, кроме Дионисия, монах Арсений Глухой, Логгин, монах Филарет и некоторые другие «разумные и духовные старцы». Тут опять обнаружилось, что без «еллинской мудрости» обойтись нельзя. В молитве водоосвящения Дионисий нашел странную и бессмысленную прибавку. В словах «очисти, Господи, воду сию Духом Твоим Святым и огнем», прибавка «и огнем» бессмысленна и звучит чем-то языческим, а потому Дионисий без колебания решил ее вычеркнуть. Это подняло целую бурю: Дионисия стали обвинять в еретичестве, в том, что он хочет «огонь вывести из мира». Дело кончилось тем, что Дионисий был сослан в Белозерский монастырь, и только заявления антиохийского и александрийского патриархов о правильности сделанной Дионисием поправки спасли Дионисия и дали ему возможность вернуться из ссылки. Исправление богослужебных книг продолжалось и в царствование Алексея Михайловича, оно было поручено московским начетчикам, которые могли выправить только самые грубые ошибки пера, но не ошибки мысли. Во главе этих начетчиков стояли: Неронов, протопоп Благовещенского собора, Вонифатьев, протоиерей Успенского собора, дьякон Казанского собора Федор и протопоп Аввакум — все эти люди были из кружка Вонифатъева, они правили книги очень неудовлетворительно, что доказывается допущенными ими ошибками. По-видимому, эта неудовлетворительность исправлений сознавалась уже в то время, и на помощь им были выписаны ученые монахи Арсений Сатановский и Епифаний Славинецкий. Новый оборот делу исправления богослужебных книг был дан с приездом в Москву в 1649 году константинопольского патриарха Паисия. Присмотревшись к нашему богослужению, Паисий указал царю и патриарху на многие новшества и отступления от преданий Вселенской Греческой Церкви. Русские же люди, наоборот, думали, что сокровищем истинного благочестия является Русь, что только здесь соблюдается в чистоте Вселенское Предание. Когда Паисий отправлялся назад в Константинополь, с ним послали монаха Арсения Суханова, который должен был изучить греческие церковные обряды и собрать древние греческие книги. Согласно указаниям константинопольского патриарха, решили уничтожить «многогласие», которое заключалось в том, что во время богослужения одновременно пели и читали в 2–3 местах, так как чин богослужения был очень длинный, и если бы петь и читать все положенное подряд, то служба растянулась бы на несколько часов. Через 3 года, в 1652 году, Арсений Суханов сообщил в Москву новость, которая должна была обескуражить русское общество: он писал, что на Афоне монахи сожгли книги русской печати как еретические. По возвращении в следующем, 1653 году из своей командировки Арсений Суханов написал большой отчет, в котором он констатировал подробно разницу в обрядах между греческой церковью и русской. Для русского общества, таким образом, выяснилось, что в русской церкви не хранилось Вселенское Предание, а создались местные особенности, выяснилось, что необходимо восстановить согласие русской церкви с греческой в богослужебных книгах и обрядах. Попытка такого согласования и привела к церковному мятежу, который известен под именем раскола. За дело согласования русских богослужебных книг и обрядов с греческими взялся второй патриарх времени Царствования Алексея Михайловича — Никон. Когда Никон, по своем вступлении на патриарший престол, стал рассматривать патриаршую библиотеку, он заметил грамоту, которой утверждалось в Москве патриаршество; в этой грамоте он прочел, что патриаршество утверждалось в Москве при условии полного единения русской церкви с греческой церковью, при условии строгого соблюдения русской церковью вселенских догматов. Между тем в русской церкви, что заметно было для Никона, встречались многочисленные отступления от обрядов церкви греческой. Прежде всего существовала масса вариантов в переводе одних и тех же молитв. Даже такого рода акт, как Символ Веры, читался на Руси иначе, чем в греческой церкви. В восьмом члене Символа Веры у нас читалось: «И в Духа Святаго Господа истиннаго и животворящаго», в греческой же церкви слова «истиннаго» не было; в седьмом члене у нас стояло: «Царствию Его несть конца», вместо «царствию Его не будет конца». Кроме того, имя Иисус на Руси читалось и произносилось, как Исус. Очень странны были также окончания некоторых отпусков; священник, например, говорил: «Христос истинный Бог наш молитвами Пречистыя Своея Матери, честнаго и славнаго Ея Рождества (или честнаго и славнаго Ее Введения, или Благовещения) помилует и спасет нас», то есть Рождество, Введение и Благовещение, отвлеченные понятия, представлялись личностями. Были и такие отпуски, в которых встречались, например, такие выражения: «молитвами Святого апостола Петра святых его вериг и пр… помилует и спасет нас…» Что касается обрядов, то наиболее выдающиеся отступления были таковы: проскомидия совершалась у нас на семи просфорах, а не на пяти, как теперь; аллилуйю cугубили, а не пели три раза; в крестных ходах ходили «посолонь», то есть по солнцу, а не против солнца; крестились двумя перстами, а не тремя; отпуск после часов совершался в Царских Вратах, а не в алтаре, как теперь. Конечно, с современной точки зрения все эти отступления — второстепенные частности, которые никого не могут шокировать и смущать, но в то время им придавали огромное значение, смотрели на них как на уклонение от православной веры в еретичество.