Все это, конечно, были внешние заимствования; но скоро влияние пошло глубже: начало захватывать сам строй понятий, все миросозерцание русского человека XVII века. Общение с иноземцами выражалось уже не только в усвоении внешних форм жизни, но прививало и более серьезные вкусы и стремление к просвещению в настоящем смысле этого слова. Еще в Смутное время боярин Федор Головин рассказывал по секрету поляку Маскевичу, что его брат имел большую охоту к иноземным языкам и тайком учился им у немцев и у поляков, учителя приходили к нему тайно, переодевшись в русское платье, запирались с ним в комнате и читали вместе латинские и немецкие книги. Маскевич сам видел эти книги и те переводы, которые сделал Головин с латинского языка на польский. При Алексее Михайловиче иноземные учителя и библиотеки иностранных книг в домах московской знати сделались обычным явлением. В роли учителей появились прежде всего поляки и западнорусские ученые, воспитывавшиеся в латино-польских школах. Боярин А. Л. Ордын-Нащокин окружил своего сына учителями-иноземцами из пленных поляков, которые имели такое большое влияние на юношу, что он под впечатлением их рассказов уехал из Москвы за границу и пытался там остаться навсегда. А. С. Матвеев учил своего сына латинскому и греческому языкам.
Значит, отзыв Котошихина о московских боярах не совсем справедлив. Сам царь Алексей Михайлович, не довольствуясь обычной выучкой, которая давалась царевичам у подьячих, учил старших сыновей — Алексея и Федора — польскому и латинскому языкам; образование их было поручено вызванному с Запада ученому монаху — Симеону Полоцкому, воспитаннику польской школы и Киевской славяно-греко-латинской академии. Он старался сделать уроки возможно интереснее, занимательнее и плодотворнее, нередко преподавал их в виршах, в стихах, касался иногда в своих наставлениях и политических тем: поучал будущего царя, что он не должен лениться, должен до всего доходить сам, не относиться к подданным строго, но разбирать их нужды по справедливости, не быть жестоким к ним, «не за псы их считать». Федор помогал своему учителю в стихотворных упражнениях, например, он перевел стихами Псалтырь. Даже царевна Софья была научена польскому языку: она говорила по-польски, в ее русских письмах можно встретить польские словечки или русские слова, написанные польскими буквами. По свидетельству черниговского архиепископа Лазаря Барановича, «синклит пресветлаго величества польскаго языка не гнушался, но читал книги ляцкия в сладость». В московском обществе был очень большой спрос на польские книги, так что в 1672 году типография Киево-Печерской лавры сочла выгодным открыть в Москве книжную лавку с иностранными книгами, среди которых книги на польском языке занимали самое видное место. Но эта книжная лавка просуществовала очень недолго. Правительство испугалось очень быстрого распространения книг и в том же году закрыло книжную лавку.
Спрос на иноземную науку был огромный, появилась необходимость в переводах на русский язык иностранных сочинений. Переводы стали делаться еще при Михаиле Федоровиче. В 1623 году голландец Фандергин представил в Посольский приказ перевод сочинения: «Об алхимической мудрости и об иных делех». Алхимия, как известно, ставила своей целью найти средство для добывания золота; такое сочинение, конечно, должно было сильно интересовать московское правительство. В 1626 году этот же Фандергин подал записку «О высшей философской алхимии». Особенно много переводов было сделано в царствование Алексея Михайловича. В 1649 году он вызвал из Киева двух лучших ученых монахов, Епифания Славинецкого и Арсения Сатановского, для перевода Библии с греческого языка на славянский (у нас полного перевода Библии не было, а были отрывки, которые читались в церкви во время богослужения); но этим ученым монахам пришлось заниматься и другими переводами. Епифаний Славинецкий должен был перевести «Уставы гражданско-правительственные из первой книги Фукидидовой истории», «Панегирик Трояну» Плиния Младшего — руководство в административной практике, 2 части Географии (о Европе и Азии), «Книгу врачевскую анатомию Андрея Брюссельскаго», «Историческое сказание об убиении английскаго короля Карла I», «Гражданство и обучение нравов детских» — руководство по педагогике.
Словом, требовались очень разнообразные сочинения, чтобы ориентироваться в разных отраслях знания и опыта. Арсений Сатановский перевел сборник, представлявший собой энциклопедию всяких знаний — «О граде царском, или Поучение некоего учителя именем Мефрета, собрано от 120 творцов греческих и латинских, как внешних философов, стихотворцев и историков, врачев, та-коже и духовных богословцев и сказателей писания божественнаго. А писано в той книге имена и свойства или естественныя природы различных многих зверей четвероногих, птиц, рыб удивительных морских, змиев и всяких пресмыкающихся, камней драгих, бисер, древес всяких, моря, рек, источников, лесов, четырех стихий: воды, земли, воздуха, огня. Обретают же ся еще повести на всякую вещь философов, царей, врачевание на многия болезни, обычаи различных языков (сравнительное языковедение), положение стран, выспрь гор, различныя семена, злаки травные, притчи и иная многая собранная и в едино место совокупленная». В этом сочинении, как видим, были собраны самые разнообразные сведения; в нем трактовалось о животном и растительном царстве, сообщались знания по географии, истории, медицине, по сравнительному языковедению и прочем; в нем можно было найти все, что могло интересовать тогда московского человека. Особенно много переводилось книг по астрономии, военной науке, по космографии, географии, медицине. В это время в Россию, можно сказать, хлынул поток научной литературы, правда невысокого качества, литературы, которая на Западе представляла уже отбросы, средневековщину, у нас же она пришлась как раз по уровню развития и интересов. Наряду с научной литературой переводились и книги беллетристического содержания. В начале XVII века толмач греческого и латинского языков Федор Гозвинский перевел «Басни Эзопа», был переведен с польского средневековый сборник повестей «Cesta Romanorum» — «Римские деяния»; появился перевод «Апофегмата» — собрания анекдотов из римской истории. С польского языка переводились, главным образом, беллетристические сочинения, переведен был сборник «Фацеций», то есть смешных и скабрезных рассказов, шуток и анекдотов, наконец, появился перевод рыцарского романа «Бова Королевич».
Оригинальная и переводная литература, несмотря на ее невысокое качество, открыла русским людям целый новый мир фактов и идей. Русские люди начали прозревать от национального ослепления, начали сознавать свою культурную отсталость и необходимость науки и просвещения; наиболее сильные и ясные умы поняли, что просвещение возможно насадить только при помощи настоящей школы, и пропагандировали насаждение школьного образования в России.
До второй половины XVII века Московская Русь не знала организованных учебных заведений в настоящем смысле этого слова. Обучение производилось «мастерами», которые представляли собой нечто вроде странствующих учителей; это были обыкновенно или дьячки, или служащие при церкви, или недоучившиеся люди духовного звания. Они вели обучение самым примитивным способом. Самое большее, чего достигали «мастера» своим обучением, была простая грамотность, то есть умение читать всякую книгу и с трудом писать.
Грамотность могла создать простых начетчиков, которые читали механически, не разумея силы, то есть смысла читаемого, но не создавала образованных людей, это не замедлило сказаться в церковной области. Невежественные переписчики, ученики «мастеров», механически списывали текст богослужебных книг и искажали его своими описками, а невежественные «справщики» ошибки, допущенные в рукописных книгах, вносили в печатные издания. Еще при царе Михаиле Федоровиче была составлена комиссия для исправления Требника, во главе которой был поставлен троицкий архимандрит Дионисий. Но деятельность этой комиссии возбудила нападки со стороны духовенства. В свое оправдание члены комиссии по исправлению богослужебных книг объясняли эти нападки невежеством своих противников, которые, в сущности, не знали ни православия, ни кривославия, «точию божественный писания по чернилам проходили, разума же сих не нудились разумети».