Точка зрения Н. Д. Чечулина была воспринята и советской историографией, в которой основным достижением финансовой политики Екатерины II считалась наметившаяся в 70-е гг. централизация управления и правильное составление плана государственного бюджета [92].

В своих «Очерках» Н. Д. Чечулин затронул тему экономического развития государства в последней четверти XVIII в. Этот вопрос находился в центре внимания в основном советских историков. Почти сразу же после публикации «Очерков» с опровержением мнения Н. Д. Чечулина о незначительном экономическом развитии страны во второй половине XVIII в. выступил Е. В. Тарле. Историк высказал мысль, что «в царствование Екатерины II Россия вовсе не была отсталой страной сравнительно даже с наиболее передовыми странами европейского материка… „легенда“ об исключительном господстве натурального хозяйства в указанную эпоху должна быть отвергнута. К концу царствования Екатерины II наши фабрики и заводы… делали Россию… страной экономически независимой от соседей» [93]. Дискуссия на эту тему продлилась не одно десятилетие и плавно перешла в советскую историографию.

В советской историографии интерес к екатерининскому времени носил в основном классово-экономический характер. Происхождение и становление российского абсолютизма — один из вопросов, интересующих советских историков. Одни рассматривали его как проявление крепостнического характера внутренней политики, вторые как закономерность «общеевропейского государственного развития», третьи усматривали в нем объективные условия «социально-экономического развития… формирующейся буржуазии» [94]. При правлении Екатерины II произошло окончательное закрепощение крестьян, в то время как дворяне получили свободу — этот факт негативно повлиял на восприятие большинства мероприятий Екатерины II. История XVIII в. вновь оказалась в центре внимания историков в конце 40-60-х гг. XX в., когда возникла полемика о времени складывания всероссийского рынка. Эта проблема была напрямую связана с вопросом о генезисе капитализма, который красной нитью проходил через все дискуссии, посвященные социально-экономическому развитию России. Однако личность самой императрицы оставалась в тени и успехи в экономике рассматривались в основном как результат исторического развития российского государства. Стоит, правда, отметить, что в адрес Екатерины иногда раздавались слова признательности за централизацию финансового управления, за законодательные акты 60-х гг., которые «создавали более благоприятные условия для развития внутренней и внешней торговли… устойчивый рост внешней торговли России и увеличение государственных доходов от сбора таможенных пошлин» [95].

Современный исследователь И. Н. Павленко в книге «Екатерина Великая» затронул эту тему, согласившись с мнением, бытовавшим в советской историографии: «Буржуазные элементы в политике и экономике настолько очевидны, что их можно обнаружить, не прибегая к оптическим приборам…», историк обосновал этот тезис не только наглядными примерами роста промышленного потенциала России, но и общей направленностью политики императрицы: «…идеи просвещения, которыми руководствовалась императрица во многих сферах деятельности, по своей сути были буржуазными…» [96].Суммируя достижения промышленного развития государства, И. Н. Павленко пришел к выводу, что «промышленность в целом представляла капиталистический островок в море феодального хозяйства России» [97].

Примечательно, что в историографии 90-х гг. XX в. даже опыт денежной реформы Екатерины II, подвергшийся резкой критике уже Павлом I, некоторые исследователи определяют как «чрезвычайно удачный» [98], приближаясь к выводам А. С. Лаппо-Данилевского, который считал, что «принципы экономической и просветительской политики Екатерины не утратили своего значения и до сих пор» [99]. Дискуссия по этому поводу, по-видимому, еще будет продолжена, так как результаты экономического развития России в конце XVIII в. были настолько противоречивыми, что их можно оценить как «благоприятные» [100] («материальные средства… чрезвычайно усилились» [101]) или как «полное крушение финансовой системы екатерининского царствования» [102].

Современной российской историографии, на наш взгляд, присуще возвращение к идеализации реформ Екатерины II. Например, в дореволюционной историографии не раз ставился вопрос об искреннем и полном восприятии Екатериной Великой идей Просвещения, и даже высказывалось предположение, что она не вполне понимала их истинное значение. Современные исследователи далеки от подобного скепсиса и высказывают мысль, что «череда преобразований» была вызнана не только потребностями государства, но и стремлением самой императрицы «воплотить в жизнь новые, передовые и популярные… взгляды» [103]. Вступая в противоречие с традициями большинства как советских:, так и дореволюционных исследований, сегодня высказывается мнение о том, что деяния Екатерины были «реализацией просветительских идей, увязанных с русскими реалиями…» [104], она «сумела использовать новые методы исторического мышления для доказательства и поддержки устоев, против которых выступали сами творцы новых идей» [105]. Зачастую характеристика качеств Екатерины II напоминает перефразирование цитат из «Похвального слова» H. M. Карамзина: «Личность русской императрицы, несомненно, достойна восхищения — столь глубоки по познания, смелы реформаторские замыслы, основательно их исполнение» [106]. Екатерину II все чаще сравнивают с Петром I (недаром она сама считала себя продолжательницей его дела [107]), причисляя ее к «государственным мечтателям», и основе деятельности которых «лежала не просто определенная философия власти, а некая вера, высокое стремление к достижению общих, абстрактных идей создания совершенного строя, общества в России» [108].

Положительная оценка ее деятельности дается не только и работах, посвященных отдельным преобразованиям, но и в монографиях, рассматривающих весь период ее царствования. Интерес к ее царствованию особенно заметный в 1990-е гг., во многом был связан с 200-летней годовщиной завершения ее правления, приходящейся на 1996 г. Однако не только этим объясняется несколько панегирический тон большинства современных исследований о Екатерине II. Можно предположить, что подобное отношение к личности преобразовательницы связано как с пересмотром результатов ряда ее основных реформ (в свете 200-летия окончания ее царствования), с введением в научный оборот некоторых новых данных, так и с общим социально-экономическим и политическим положением российского государства. В кризисные моменты истории всегда возникает тяга к сильным личностям, историки, поддавшись политической конъюнктуре (в данном случае в положительном смысле), ищут «вдохновение» и примеры в прошлом нашей страны.

И не удивительно, что их взгляды все чаще стали останавливаться на правлении Екатерины Великой. В. О. Ключевский в обычной для него образной и афористичной манере подвел основной итог ее царствования: «С Петра, едва смея считать себя людьми и еще не считая себя настоящими европейцами, русские при Екатерине почувствовали себя не только людьми, но и чуть ли не первыми людьми в Европе… За это не ставили ей в счет ни ошибок ее внешней политики, ни неудобств внутреннего положения» [109].