Практика не была прогулкой. На вахте не вздремнешь, как случалось на уроках. И не угреешься на палубе, как в спальном покое. На ходу и на якоре все зимнее, книжное оборачивалось явью. Явь поражала новизной и своей необычностью. Одни пугались будущего, другие ему радовались. Но тем и другим в море приходилось довольно тяжко.
Младшие кадеты вывозились летом в корпусной военный лагерь, расположенный неподалеку от Нарвских каменных городских ворот, в начале Петергофской першпективы (сейчас на этом месте находится Морской госпиталь). В лагере их обучали «ружейной экзерциции, пальбе и фронтовым приемам». По возвращении из лагеря в корпус оружие, боеприпасы и вся амуниция сдавались в арсенал, а воспитанники вновь приступали к занятиям.
Перевод Морского корпуса из столицы в Кронштадт значительно ухудшил не только условия проживания кадетов, но и возможности рациональной организации учебного процесса. Заметно ослабла активность, проявляемая ранее директором корпуса, находясь в Петербурге, он не мог теперь осуществлять прямого руководства и надзора за деятельностью военно-морского учебного заведения.
Дела в Морском корпусе разладились и постепенно приходили в упадок. При И.Л. Голенищеве-Кутузове нравы и поведение кадет несколько улучшились. Директор старался привить своим питомцам хорошие манеры и правила поведения. Он не поддерживал старую традицию петровских времен – выдавать гардемаринам, находящимся в учебном плавании, двойную матросскую порцию пищевого довольствия, полагая, что юношам не нужно пищи больше, чем матросам, а частое употребление порционного вина приучает их к пьянству. Иван Логинович пытался создать в корпусе и на учебных судах обстановку для культурного воспитания будущих морских офицеров. Для этого он рекомендовал предоставить гардемаринам право питаться за командирским столом. Он специально посылал из корпуса на корабли столовое серебро и скатерти, чтобы воспитанники могли чувствовать себя в комфортной и достойной обстановке.
Однако вдали от столицы корпусная жизнь проходила по довольно суровым законам, причем часто пример показывали сами офицеры. Барон Штейнгель, воспитанник Морского корпуса в Кронштадте, в своих мемуарах вспоминал, что на острове Котлин воспитание и постановка учебного дела оставляли желать много лучшего. Он рассказывает о ротном командире Бычинском, который на жалобу кадетов об отсутствии в поданной на ужин каше сливочного масла приказал позвать главного кухмистера и в присутствии воспитанников «велел бить его палками и вместе с тем мазать ему рожу тою кашею». Грубость педагогов-офицеров, естественно, порождала и жестокость среди воспитанников Морского корпуса. Порядок в ротах часто зависел не от командиров, а от старших гардемаринов. В числе спорных пунктов корпусной этики, как правило, выдвигались их претензии распоряжаться не только кадетами, но и младшими гардемаринами. Эти споры обычно решались рукопашным боем, который происходил в корпусном дворе. Дрались стенка на стенку. Корпусные поэты слагали по этому поводу оды и поэмы, прославляя «рыцарские поединки». Некоторые даже считали, что подобные суровые условия корпусной жизни воспитывали умение постоять за себя, за свое достоинство, спайку в решении общих задач.
В Морском корпусе кадеты всегда с презрением относились к тем, кто пренебрегал долгом товарищества. Абсолютно недопустимым считалось фискальство – жалобы и доносы воспитателям и педагогам. Некоторые офицеры Морского корпуса сами давали новичкам советы: «Главное, вы знайте только самого себя и никогда не пересказывайте начальству о каких-либо шалостях своих товарищей».
Правда, удержаться новичку-кадету от жалоб бывало очень трудно, ибо старшие кадеты и гардемарины довольно сурово притесняли младших. Те из новичков, кто проявлял слабость или жаловался офицерам, уважением в корпусе не пользовались. Мало того, дразнить и издеваться над такими считалось своеобразной традицией и особым развлечением.
Офицер Морского корпуса Николай Бестужев давал такой совет своему брату, идущему в первое плавание: «Не давай себя в обиду, если под силу – бей сам и отнюдь не смей мне жаловаться на обидчиков. Всего более остерегайся выносить сор из избы, иначе тебя назовут фискалом и тогда горька будет участь твоя».
И действительно, несмотря на самые жестокие наказания, начальство никогда не могло добиться иного ответа от наказуемого, кроме «не знаю». В корпусе считалось своеобразным проявлением героизма выносить самое жестокое наказание молча. Таких воспитанников называли «чугунами» и «стариками». Последнее прозвище было особенно почетно.
Однако суровое воспитание кадетов и гардемаринов, муштра и внутренние «разборки» не становились в конечном итоге причиной плохого отношения воспитанников к своему «родному гнезду». Подобное единодушие в среде морских кадетов считалось едва ли не самым главным достоинством будущих офицеров флота и формировало особую корпоративность этой категории военнослужащих. Известно, что выпускники Морского корпуса даже в эмиграции объединялись в своеобразные кают-компании и «братства», а офицеры флота в адмиральских чинах сохраняли свои старые корпусные прозвища («Корова», «Макака», «Коренной», «Рыбка» и т. д.), присвоенные им в родном учебном заведении. Не случайно в своих воспоминаниях и мемуарах, за небольшим исключением, морские офицеры всегда с мальчишеским озорством и юмором нежно вспоминали дни, проведенные в корпусе.
История сохранила для нас воспоминания воспитанников Морского шляхетного кадетского корпуса, обучавшихся в Кронштадте в разные периоды времени. Адмирал Дмитрий Николаевич Сенявин в своих записках-воспоминаниях приводит интересные материалы, характеризующие быт и нравы воспитанников Морского корпуса в Кронштадте. Сквозь строки мемуаров командующего Средиземноморской эскадрой так и проглядывает умная и лукавая физиономия кадета того далекого времени – кадета, описавшего не только как жилось в корпусе, но и как чувствовалось: «Это было в 1773 году в начале февраля, батюшка сам отвез меня в корпус, прямо к майору Голостенову, они скоро познакомились и скоро подгуляли. Тогда было время такое: без хмельного ничего не делалось. Распростившись меж собою, батюшка садился в сани, я целовал его руку, он, перекрестя меня, сказал: „Прости, Митюха, спущен корабль на воду, сдан Богу на руки. Пошел!“ – и вмиг из глаз сокрылся.
Корпус Морской находился тогда в Кронштадте весьма в плохом состоянии, директор жил в Петербурге и в корпусе бывал весьма редко; по нем старший был полковник, жил в Кронштадте, но вне корпуса… За ним управлял по всем частям майор Голостенов и жил в корпусе, человек средственных познаний, весьма крутого нрава и притом любил хорошо кутить, а больше выпить.
Кадет учили математическим и всем прочим касательно до мореплавания наукам очень хорошо и весьма достаточно, чтобы быть исправным морским офицером, но нравственности и присмотра за детьми не было никаких, а потому из 200 или 250 кадет ежегодно десятками выпускались в морские баталионы и артиллерию за леность и дурное поведение.
Вот и я, пользуясь таким благоприятным временем, в короткое время сделался ленивец и резвец чрезвычайный. За леность нас только стыдили, а за резвость секли розгами, о первом я и ухом не вел, а другое несколько удерживало меня, да как особого присмотра за мною не было и напоминать было некому, то сегодня высекут, а завтра опять за то же.
Три года прошло, но я все в одних и тех же классах; наконец наскучило, я стал думать, как бы поскорее выбраться на свою волю. Притворился непонятным, дело пошло на лад, и я был почти признан таковым, но, к счастью моему, был тогда в Кронштадте дядя у меня, капитан 1-го ранга Сенявин.
Узнав о намерении моем, залучил меня к себе в гости, сперва рассказал мне все мои шалости, представил их в самом пагубном для меня виде, потом говорил мне наилучшие вещи, которых я убегаю по глупости моей, а потом в заключение кликнул людей с розгами, положил меня на скамейку и высек препорядочно, прямо как родной, право, и теперь помню, вечная ему память и вечная моя ему за то благодарность. После обласкал меня по-прежнему, надарил конфектами, сам проводил меня в корпус и на прощание подтвердил решительно, чтобы я выбрал себе любое, то есть или бы учился, или каждую неделю будут мне такие же секанцы.