Изменить стиль страницы
97
Он обмахнул у кручи иссеченной
Мое чело тем и другим крылом[710]
И обещал мне путь незатрудненный.
100
Как если вправо мы на холм идем,
Где церковь смотрит на юдоль порядка[711]
Над самым Рубаконтовым мостом,
103
И в склоне над площадкою площадка
Устроены еще с тех давних лет,
Когда блюлась тетрадь и чтилась кадка,[712]
106
Так здесь к другому кругу тесный след
Ведет наверх в почти отвесном скате;
Но восходящий стенами задет.[713]
109
Едва туда свернули мы: «Beati
Pauperes spiritu»,[714] — раздался вдруг
Напев неизреченной благодати.
112
О, как несходен доступ в новый круг
Здесь и в Аду! Под звуки песнопений
Вступают тут, а там — под вопли мук.
115
Я попирал священные ступени,
И мне казался легче этот всход,
Чем ровный путь, которым идут тени.
118
И я: «Скажи, учитель, что за гнет
С меня ниспал? И силы вновь берутся,
И тело от ходьбы не устает».
121
И он: «Когда все Р, что остаются
На лбу твоем, хотя тусклей и те,[715]
Совсем, как это первое, сотрутся,
124
Твои стопы, в стремленье к высоте,
Не только поспешат неутомимо,
Но будут радоваться быстроте».
127
Тогда, как тот, кому неощутимо
Что-либо прицепилось к волосам,
Заметя взгляды проходящих мимо,
130
На ощупь проверяет это сам,
И шарит, и находит, и руками
Свершает недоступное глазам, —
133
Так я, широко поводя перстами,
Из врезанных рукою ключаря
Всего шесть букв нащупал над бровями;
136
Вождь улыбнулся, на меня смотря.

Песнь тринадцатая

Круг второй — Завистники
1
Мы были на последней из ступеней,
Там, где вторично срезан горный склон,
Ведущий ввысь стезею очищений;
4
Здесь точно так же кромкой обведен
Обрыв горы, и с первой сходна эта,
Но только выгиб круче закруглен.
7
Дорога здесь резьбою не одета;
Стена откоса и уступ под ней
Сплошного серокаменного цвета.
10
«Ждать для того, чтоб расспросить людей, —
Сказал Вергилий, — это путь нескорый,
А выбор надо совершить быстрей».
13
Затем, на солнце устремляя взоры,
Недвижным стержнем сделал правый бок,
А левый повернул вокруг опоры.
16
«О милый свет, средь новых мне дорог
К тебе зову, — сказал он. — Помоги нам,
Как должно, чтобы здесь ты нам помог.
19
Тепло и день ты льешь земным долинам;
И, если нас не иначе ведут,
Вождя мы видим лишь в тебе едином».
22
То, что как милю исчисляют тут,
Мы там прошли, не ощущая дали,
Настолько воля ускоряла труд.
25
А нам навстречу духи пролетали,
Хоть слышно, но невидимо для глаз,
И всех на вечерю любви сзывали.
28
Так первый голос, где-то возле нас,
«Vinum non habent!»[716] — молвил, пролетая,
И вновь за нами повторил не раз.
31
И, прежде чем он скрылся, замирая
За далью, новый голос: «Я Орест!»[717]
Опять воскликнул, мимо проплывая.
34
Я знал, что мы среди безлюдных мест,
Но чуть спросил: «Чья это речь?», как третий:
«Врагов любите!» — возгласил окрест.
37
И добрый мой наставник: «Выси эти
Бичуют грех завистливых; и вот,
Сама любовь свивает вервья плети.
вернуться

710

Взмахом крыльев ангел стер одно из «Р», вырезанных на челе у Данте (Ч., IX, 112–114).

вернуться

711

Юдоль порядка — так иронически названа Флоренция.

вернуться

712

Когда блюлась тетрадь и чтилась кадка — то есть когда общественные деятели Флоренции были честнее. Данте намекает на два громких мошенничества, случившиеся в его время: мессер Никкола Аччайоли и судья Бальдо д'Агульоне (Р., XVI, 55–56 и прим.) удалили из нотариальной книги компрометирующую запись, а Дуранте Кьярамонтези, ведавший продажей соли, уменьшил объем казенной кадки, чтобы обмеривать покупателей.

вернуться

713

Ступенчатый подъем во второй круг Данте сравнивает с тропой, по которой, выйдя из Флоренции и перейдя через мост Рубаконте (ныне Ponte alle Grazie), поднимаются к церкви Сан-Миниато.

вернуться

714

«Beati pauperes spritu» (лат.) — «Блаженны нищие духом».

вернуться

715

Хотя тусклей и те… — После того как стерлось первое «Р», знак гордости, корня всех грехов, стали тусклей и остальные знаки, тем более что гордость была главным грехом Данте (Ч., XIII, 136–138).

вернуться

716

«Vinum non habent!» (лат.) — «Вина нет у них!» — слова Марии на браке в Кане Галилейской, пример заботы о других.

вернуться

717

«Я Орест!» — Восклицание Ореста, подоспевшего в тот миг, когда его друг Пилат, назвавшись его именем, хотел принять казнь вместо него.