Кто-то подошёл к телеге.

— У вас чека выскочила. Покойника уроните…

— Вот незадача. — Евдоким спрыгнул с телеги. — Как это… колесо не соскочило.

Когда остановились перед воротами, Степан затаил дыхание — наступил самый ответственный момент. Что если охранники заподозрят неладное, заставят открыть гроб, хотя такого сроду не случалось. Был один на воротах очень вьедливый охранник: придирался к пустякам, ни к чему — карман оттопыривается странно, пила не такая. Лицо всегда бледное, чуть ли не мертвенного оттенка, под глазами тёмные полукружья, а глаза — узкие щёлки, глядевшие всегда с подозрением и затаённой жестокостью. На лице выделялся тонкий длинный нос, с узкими ноздрями, которые, казалось, трепетали, когда вынюхивали добычу. Прозвали его «носулей». Так вот этот «носуля» ни за что ни про что мог остановить телегу, если бы захотел поиздеваться. К счастью, видно, была не его смена.

Перед воротами конвоир, сопровождавший телегу, громко закричал:

— Эй, на стрёме! Чего телитесь? Быстрее открывайте! Не видите жмурика везём.

— Жмурику твоему некуда торопиться, — хмуро ответил заспанный охранник, стоявший на воротах.

— Жмурику некуда, а мне есть куда, — раздражённо сказал конвоир. — Давай пошевеливайся.

— И что раскомандовался, — пробурчал охранник, но пошёл открывать ворота.

Кладбище было в полуверсте от лагеря. Занимало оно приблизительно гектара полтора-два. Раньше на его месте была тайга. Лес свели на лагерные постройки, делянку раскорчевали, окопали по периметру траншеей и стали хоронить умерших.

Степан знал, что могила была выкопана ещё вчера. Выкопали её Евдоким с Тарасом. Начальник лагеря любил порядок. Был он педантичный, во всём соблюдал точность и дисциплину. К нерадивым принимал жёсткие меры, не церемонясь. Порядок был и на кладбище. Хоронили не кое-как, где придётся, а строго по канонам, расписанным Яковым Семёновичем. Были вбиты колышки с номерками, и по порядку закапывали, отдавших Богу душу. Степанова могила была под номером 67. Этот номер он узнал в лазарете, когда умер отец. Вместе с фамилией он был занесён в амбарную лазаретскую книгу, в которой регистрировали умерших.

Лошадь замедлила шаг — дорога пошла в гору, и Степан понял, что они приближаются к месту упокоения усопших.

— Тпру, — остановил Евдоким лошадь. — Приехали.

Лошадь встала. Могильщики соскочили с телеги. Евдоким взял два полутораметровых обрезка слеги, положил поперёк могилы, также положил две веревки. Конвоир стоял невдалеке, молча наблюдая за действиями Евдокима и Тараса, держа винтовку на плече.

Степан был в напряжении. Наступила самая ответственная минута: выйдет ли так, как он наметил? Пока всё шло гладко, без сучка и задоринки — никто не заподозрил, что в гробу лежит живой человек.

Евдоким с Тарасом взялись за гроб.

— Не вырони, — посмеялся Евдоким, увязая в рыхлой глине.

— Ему хуже не будет, — ответил Тарас.

— Это точно. Отходил мужик…

— Скоро и мы отходим. С таким харчем…

— Разговоры прекратить, — взвизгнул возмущённый конвоир, которому не понравились слова Тараса. — Делом занимайтесь, а не ляли разводите.

— Ставь на землю, — проронил Тарас, обращаясь к напарнику. — Верёвка в яму упала, вытащить надо.

Они поставили гроб на глину, выброшенную из могилы.

— Ну, господи, помоги, — прошептал Степан.

Тело от долгого лежания без перемены положения окончательно онемело, и он шевельнулся в своём тесном убежище.

Тарас, стоявший рядом с гробом, сказал Евдокиму:

— Слышь, покойник шевельнулся.

— Тебе показалось. Такие не шевелятся. Мы, наверно, его тряхнули, вот он и лёг на прежнее место, дорога-то ухабистая, — невозмутимо ответил Евдоким.

Тарас, видно, остался удовлетворён ответом напарника и не стал возражать против такого философского рассуждения.

— Пора, — прошептал Степан.

Руками и ногами он толкнул крышку вверх-вперёд. Она поднялась на дыбы от удара и медленно стала валиться на землю. Ошарашенные столь неожиданным явлением, могильщики и конвоир увидели, как из домовины поднялся покойник, отшвырнул крышку дальше и перескочил через яму. Тарас оступился, давая ему дорогу, чтоб тот не сшиб его и чуть было не угодил в могилу. Евдоким стоял с открытым ртом, с верёвкой в руках, так и не успев положить её на прежнее место. Это произошло так быстро, что все трое на минуту оцепенели. Быстрее всех пришёл в себя конвоир. Он скинул винтовку с плеча, дрожащей рукой передёрнул затвор и срывающимся от страха и волнения голосом, — куда девался былой командирский тон, — крикнул в спину удалявшемуся покойнику:

— Стой, стрелять буду!

Но «покойник» не отреагировал, приближаясь к деревьям.

Когда клацнул затвор и раздался окрик конвоира, Степан упал на землю и покатился между деревьями на обочине кладбища. Прогремел выстрел. Но конвоир стрелял наугад, не видя упавшего Степана, и пуля просвистела высоко над головой. Степан поднялся и, петляя между лиственницами и зарослями кустарника, бросился вперёд. Конвоир выстрелил второй раз, но опять промахнулся.

Могильщики стояли с разинутыми ртами, глядя как из пустого гроба ветер выметает жёлтые стружки.

Глава десятая Убийство на зимовье

Когда конвоир в третий раз вскинул винтовку, Степан юркнул в просвет между двумя высокими лиственницами, росшими на возвышенности и, скользя по мокрой траве, скатился в низину. Третья пуля просвистела высоко над головой, не причинив ему вреда, вскользь ударилась о ствол дерева и, нудно жужжа, затихла в стороне. А конвоир палил и палил, то ли от возбуждения, то ли от страха, то ли для того, чтобы потом доложить начальству, что он принял все меры для задержания преступника.

Степан побежал по ложбине, радуясь, что конвоир стреляет попусту, в белый свет, и надеясь, что, имея на руках двух ссыльных, он за ним не погонится.

Пробежав километра три и почувствовав, что сердце бешено колотится, готовое выпрыгнуть из груди, не в силах продолжать движение, он остановился отдохнуть и собраться с мыслями. Надо было определиться, в какую сторону идти.

Присев под кустом, он переобулся и прислушался, нет ли погони, но тайга равнодушно шумела и никаких посторонних звуков не слышалось. Утренний туман стал рассеиваться, вставало солнце, но его лучи не могли ещё прорваться сквозь седую мглу. Ветви деревьев и кустов были мокрыми, на стеблях травы серебрились россыпи мелких капель.

Выбрав путь на юго-запад, Степан пошёл по тайге, стараясь забирать южнее, чтобы по его расчёту выйти к Сибирской железнодорожной магистрали. Было спокойно и даже умиротворённо. Ничто не нарушало утренней тишины. Лишь верхушки деревьев чуть раскачивались под дуновением лёгкого ветра.

Интересно, размышлял Степан, отрядили за ним погоню или ещё нет? Наверное, отрядили. Помнится, с месяц назад также бежал заключённый, убив конвоира. Тогда лагерь стоял на дыбах. Охрану подняли в ружьё, собрали отряд с собаками и, не мешкая ни секунды, пустились по следу. К вечеру привезли тело бежавшего. Говорили, что лагерник, увидев, что ему не скрыться, а придётся сдаваться, не захотел возвращаться за колючую проволоку. Бросился с обрыва в реку и разбился о прибрежные камни. Может, и Степана скоро настигнут? И ему придётся выбирать, что лучше, приобрести новый срок или разом покончить с тюремной жизнью. Однако пока тихо — ни лая, ни криков преследователей, ни других признаков близкой погони.

Степан ускорил шаг — раз вырвался, надо спешить, особенно в первые часы. Сейчас его преследуют по горячим следам. Плохо то, что он не знает местности, идёт наугад, а это чревато разными осложнениями.

К полудню путь ему преградил мелкий ручей. Он вошёл в него и прошёл по течению километра два. Потом выбрался на берег и уткнулся в кедровый стланник. Кедрач поразил его обилием шишек. Они аппетитно поблёскивали глянцем застывшей смолы. У Степана со вчерашнего вечера во рту маковой росинки не было, и он обрадовался столь неожиданному и щедрому подарку. Шишки висели созревшие, падающие от одного прикосновения.