Степан застыл у домовины, не отнимая руки от доски. Разве думали они с отцом год назад, что очутятся в лагере и что будет он хоронить тятеньку вдали от родных мест с клеймом врага народа, ссыльного. А теперь даже выходит, что и хоронить по-человечески не будет, если возьмётся за осуществление задуманного.

Для претворения замысла надо было перенести покойника в плотницкую, где работал Степан, а самому занять его место. Плотницкая стояла шагах в тридцати-сорока от «холодной» в окружении штабелей сохнувших досок и бревён.

Степан нащупал гвозди, вбитые в крышку гроба не до конца, и раскачал их. Они легко подались. Сняв крышку и прислонив к стене, подпихнул руки под тело и взвалил покойного на плечи. Отец изболелся, и тело было лёгкое, высохшее. Оно уже застыло. Степан ощущал под руками окостеневшие мышцы.

Ногой толкнув дверь, вышел и огляделся. В чёрной темноте не было видно и в двух шагах. Вдалеке, у колючей проволоки, протявкала сторожевая собака и затихла.

Перенеся покойного в плотницкую, Степан раздвинул доски и положил тело в приготовленное углубление, сверху заложив тесинами. Вначале хотел зарыть тело в стружки, которых за день накапливалось большое количество, но, вспомнив, что по утрам за ними приходят истопники, разжигавшие печи у начальства, передумал — это было опасно. Они могли обнаружить труп. А здесь в досках, которые сохли, он пролежит не обнаруженным до того времени, пока побег не будет раскрыт.

Убедившись, что он всё сделал хорошо, Степан осторожно вышел из плотницкой, прикрыл дверь и почти на цыпочках прошёл к «холодной».

До рассвета оставалось часа два или три. Небо было затянуто тёмными плотными облаками, воздух был стылый, но не морозный. «Это к добру», — подумал Степан. Если бы подморозило, он бы, дожидаясь в гробу могильщиков, мог не выдержать стужи.

Он знал, что хоронят рано утром, с рассветом, когда лагерная жизнь ещё не начиналась. Это, наверное, делали затем, чтобы похороны не отвлекали от работы остальных и чтобы не видели, сколько умирает ссыльных. Как водилось, к «холодной» приезжали двое могильщиков из ссыльных, которым было дадено послабление по причине слабого здоровья или других поблажек начальства, на лошади в сопровождении конвоира, ставили заколоченный гроб на телегу и везли на кладбище.

Когда Степану показалось, что рассвет вот-вот наступит, он приставил крышку к гробу, туже обхватил себя бушлатом, зажал в руку самодельный нож и лёг на дно, на стружки. Надвинул крышку гроба и приладил её так, чтобы гвозди сели на место. Для этого он с вечера расширил отверстия, чтобы они без принуждения входили в них.

Леёжа в темноте в неудобной позе, он стал ждать заветной минуты. Хоть делал он гроб по своему размеру, в нём было тесно, стружки промялись и голова оказалась ниже туловища, тело затекало.

Протявкала собака, ей откликнулась другая. Степан определил, что лаяли они невдалеке от конюшни, значит, могильщики запрягали лошадей, видно, уже рассветало, но он не мог этого определить, так как ни единой капли света не проникало в его домовину. Ждать ему оставалось недолго. У него онемели руки и ноги, и пока никого не было, он пытался поменять позу, насколько это позволял сделать гроб. Ощутимой пользы это не принесло. Снаружи донеслись голоса. Что именно прокричали, разобрать было трудно. Степан подумал, что это на кухню шёл наряд.

У него запершило в носу и он негромко чихнул. Совершенно одеревенела левая нога и стало покалывать ступню, но гробовщики не шли. Что если они задержатся и до завтрака не приедут? Бывали такие случаи. Тогда его хватятся и будут искать. Это было наихудшим, что он мог вообразить. Степану даже стало дурно от этих мыслей.

Дверь скрипнула. В щели гроба пробился тусклый свет, значит, рассвело. Он подумал, что пришли могильщики, но ошибся.

— Ещё не хоронили? — спросил густой голос. Степан узнал начальника лагеря и похолодел.

— Скоро приедут, — ответил ему кто-то, но кто именно, Степан не понял.

Начальник лагеря подошёл к гробу. Степан чувствовал его дыхание — у Якова Семеновича была одышка.

— Один на сегодня? — спросил он.

— Один.

— Кто?

— Загодин Антип.

— Это из новой партии?

— Он самый.

— Отчего умер?

— Старость, Яков Семенович. Организм подорван. — Это отвечал Мальшин.

«Чего сюда припёрлись? — думал Степан. — Никогда ведь не ходили. В такую рань проверку вздумали учинить. Может, кто видел, как он сюда пробирался. Сейчас заставит открыть крышку гроба…»

Но сомнения были напрасными. Начальство быстро удалилось. Скрипнула закрываемая дверь. Долетел голос Гольвича:

— Быстро похоронить, а то провоняет тут…

— Да вон уж и наряд едет…

Пока они топтались возле гроба, Степан задерживал дыхание, боясь, что его обнаружат. Сердце бешено колотилось и казалось вот-вот выскочит из груди, и он опасался как бы не услышали его гулкого стука.

Когда начальство ушло, он набрал полную грудь воздуха и подумал: «Кажись, пронесло!»

Он напряг слух, стараясь уловить за дощатыми стенами долгожданный звук — удары копыт лошади, понукание возницы или окрик конвоира. Но ничего не доносилось. Он уже отчаялся, что за гробом приедут, как услышал тяжёлые шаги смирной кобылы Верейки, которая возила покойников, и скрип колес. Это ехали могильщики. Вздох облегчения вырвался у Степана.

— Тпру-у, — раздался заспанный голос возницы.

Лошадь остановилась.

С треском распахнулась дверь. В щели гроба ударил свет. Вошли двое.

— Вот он, родимый, — сказал один из них хриплым голосом.

— Куда он денется, — ответил ему другой.

Это точно были могильщики. Их Степан знал. Ещё бы не знать! Сколько он гробов сделал, а они скольких закопали. Человека с хриплым голосом звали Евдокимом. Он раньше жил в районном городе и работал землеустроителем. Высокий и худой, он не потерял своего чиновничьего вида и в лагере. Второй, Тарас, был из крестьян Воронежской области, невысокого роста с круглым лицом в рябинах, ходил припадая на правую ногу — она у него была короче другой.

— Бери, — сказал напарнику Евдоким, подходя к гробу.

Домовину подняли.

— Тяжёлый гробище, — сказал Тарас, кряхтя.

— Тяжеёлый, — согласился Евдоким и усмехнулся: — Я тебе полегче край уступил, где ноги.

— Не велика помощь, — пробормотал Тарас. — Этот болван гроб из сырых досок сколотил.

Степан понял, что речь шла о нём. Но слова могильщика, который обозвал его болваном, не вызвала ни горечи, ни обиды. Он думал только об одном: как бы скорее унесли. А где же конвоир? Что-то его не слышно.

— Вроде бы крышка елозит, — сказал Евдоким.

— Да хрен с ней, — отозвался Тарас. — Велика беда.

Они поставили гроб на телегу.

— Вбей пару гвоздей, — распорядился Евдоким.

Степан похолодел. Сейчас заколотят крышку.

Тарас ушел в «холодную».

— Чего копаетесь, — раздался голос. Это был конвоир. — Елозит, не елозит. Землёй забросаете — не будет елозить. Словно в гости отправляете. Что ваш покойник гулять уйдёт?

— Здесь ни гвоздя, ни молотка, — сказал вернувшийся Тарас.

— Они в плотницкой. Ладно, поехали! Не вывалится.

У Степана отлегло от сердца. Слава Богу! А то ведь заживо похоронят.

— Живее, — торопил конвоир. — Мертвец не убежит. — Он рассмеялся. — Поехали. К завтраку надо управиться.

— А к ляду, — выругался Евдоким. — Поехали, так поехали.

Лошадь тронулась. Гроб покачивало на неровной дороге. Степан мысленно определял, где они едут. Вот миновали лазарет… Как бы фельдшер панику не поднял, начнёт искать, куда подевался сосед. Хотя раньше он не интересовался — на месте Степан или куда отлучился… Чуть дальше на другой стороне дороги столовая и кухня. Ближе к ограде — дома для начальства, строящиеся бараки и спуск к воротам.

— Стойте, черти! — неожиданно раздался в стороне голос.

— Чего надо? — крикнул Евдоким, натягивая вожжи.

— Да остановись ты…

У Степана опять дрогнуло сердце: ну вот хватились, что он сбежал.